Счастье и тайна - Виктория Холт

Как-то, когда я рассказывала о дяде, Габриел заметил:

— Наверно, вы с ним чем-то похожи.

— Мне кажется, очень похожи.

— Я представляю его себе как человека, который намерен взять от жизни все. Я имею в виду, что он привык поступать, не думая о последствиях. Скажите мне, вы тоже такая?

— Возможно.

Он улыбнулся.

— Я думаю, да, — сказал он после некоторого молчания. При этом взгляд его унесся куда-то далеко, будто он в эту минуту видел меня где-то совсем в другом месте и при других обстоятельствах.

Мне казалось, что он вот-вот заговорит, но он снова замолчал, и я не настаивала на продолжении беседы. Я уже начинала понимать, что чрезмерное любопытство и бесконечные вопросы смущали его, и интуитивно чувствовала, что надо выждать, чтобы он все рассказал мне сам, без подсказки.

Но я обнаружила, что в Габриеле было что-то необычное, что должно было бы послужить предупреждением мне: не позволяй себе заходить слишком далеко. Но мне было так одиноко. Вся атмосфера нашего дома действовала на меня удручающе, и очень хотелось иметь друга моего возраста, а необычность Габриела все более захватывала меня.

Итак, я не чувствовала приближающейся опасности, и мы продолжали встречаться.

Мы любили уезжать верхом на вересковую пустошь. Привязав наших лошадей, мы могли разлечься в тени валунов, глядя в небо и подложив руки под головы, и вести бессвязные мечтательные беседы. Фанни посчитала бы это верхом неприличия, но я решила не придерживаться условностей. Это вызывало восхищение у Габриела, и позднее я поняла почему.

Каждый день я выезжала из дома, и мы встречались с ним в условленном месте, потому что для меня было невыносимо видеть, как Фанни бросала на него лукавые взгляды, когда он заезжал к нам домой. В нашем маленьком и замкнутом мирке невозможно было встречаться каждый день с мужчиной, не подавая при этом повода для определенных размышлений. В самом начале нашего знакомства я часто думала, понимает ли это Габриел, и еще мне было интересно — чувствует ли он по этому поводу такое же смущение, как и я?

От Дилис не было писем уже несколько недель, и я полагала, что она так поглощена своими делами, что у нее нет времени писать. А мне, напротив, теперь хотелось написать ей — мне было что рассказать. Я описала, как мы нашли собаку и как я к ней привязалась. Но больше всего мне хотелось поговорить о Габриеле. С моей любовью к Фрайди было все ясно, но я не могла разобраться в своих чувствах по отношению к нему.

Он интересовал меня все более. Я ждала этих встреч с чувством, которое можно было бы назвать чем-то большим, чем радость одинокой девушки, которая наконец обрела друга. Наверное, постоянное ожидание поразительного открытия способствовала этому. Габриел был, несомненно, окружен какой-то таинственностью, и я все больше убеждалась, что он собирается открыть мне что-то, поделиться со мной, но никак не может собраться с духом. Я была убеждена, что ему, как и моему отцу, нужно было утешение. Но если отец отталкивал меня, то Габриел, я надеялась, будет рад, когда придет время поделиться со мной тем, что мучило его.

Разумеется, всем этим невозможно было поделиться с беспечной Дилис, да я и сама еще не очень была во всем этом уверена. Поэтому я написала ей поверхностное болтливое письмо и была рада, что наконец появилось хоть что-то, о чем можно было написать.

Через три недели Габриел, казалось, решился. В тот день, когда он начал рассказывать мне о доме, наши отношения вступили в новую стадию.

Мы лежали, растянувшись на земле. Разговаривая со мной, он горстками рвал траву.

— Интересно, понравится ли вам Керкленд Ревелз? — спросил он.

— Я уверена, что должен понравиться. Ведь поместье старинное, да? Я всегда испытывала искреннюю симпатию к старинным зданиям.

Он кивнул, и опять в его глазах возник этот «далекий» взгляд.

— Ревелз, — повторила я. — Мне нравится это название. Кажется, люди, которые его придумали, надеялись пожить гам вволю и весело.

Он грустно усмехнулся. Прошло какое-то время, прежде чем он заговорил опять, будто декламируя текст, выученный наизусть.

— Поместье было построено в середине шестнадцатого столетия. После закрытия Керклендского Монастыря его передали моим предкам. Они использовали камни от монастыря для постройки дома. А так как в доме намеревались жить весело — у меня, кажется, были отчаянно веселые предки — то и назвали его Керкленд Ревелз по контрасту с Керклендским монастырем…

— Значит, камни, из которых построен ваш дом, когда-то были в монастырских стенах?

— Тонны камней, — пробормотал он. — Часть монастыря сохранилась до сих пор. Когда я стою у себя на балконе, я как раз напротив вижу эти серые старинные своды. При определенном освещении можно представить себе, что это не просто развалины… да и трудно назвать это развалинами. Кажется, вот-вот увидишь, как среди камней молчаливо бродят монахи в своих одеяниях.

— Наверно, это так красиво!.. Вы любите это место, правда?

— Каждый, кто бывает у нас, проникается его очарованием. Я думаю, все древнее производит такое же впечатление. Представляете, самому дому всего триста лет, а камни, из которых он построен, были уже в двенадцатом веке?.. Конечно, это производит впечатление. Вы тоже, когда…

Он замолчал, и я увидела, как его губы тронула мягкая улыбка.

Я человек прямой и не люблю недомолвок, поэтому я спросила:

— Вы предлагаете мне приехать и посмотреть на него?

Тут уж он открыто улыбнулся.

— Я же был гостем в вашем доме. Теперь я хочу пригласить вас.

Потом он выпалил:

— Я вскоре должен буду уехать домой, мисс Кордер.

— А вам этого не хочется, мистер Рокуэлл?..

— Я надеюсь, мы стали большими друзьями, — заметил он. — По крайней мере, мне так кажется.

— Мы знакомы всего три недели, — напомнила я.

— Но обстоятельства были необычными. Пожалуйста, называйте меня просто Габриелом.

Я заколебалась, потом рассмеялась.

— Что в имени тебе моем?.. — процитировала я. — Наша дружба не изменится от того, как я вас называю: по имени или по фамилии. Так что же вы собирались мне сказать, Габриел?

— Кэтрин, — он произнес мое имя почти шепотом, приподнявшись на локте и полуобернувшись ко мне. — Вы правы. Я не хочу возвращаться.

Боюсь, что мой следующий вопрос прозвучал слишком дерзко, но удержаться я не смогла и не глядя спросила:

— Почему же вы боитесь возвращаться?

Он отвернулся.

— Боюсь? — Его голос был напряженно высоким. — Кто вам сказал, что я боюсь?

— Значит, мне просто показалось…