Мы из ЧК - Абдиманап Тлеулиев

— Здесь, Иван Спиридонович, все, что я собрал о местных эсерах. По-моему, наиболее яркая фигура в прошлом — некий Шантуров. Сейчас он старается быть в тени, ссылаясь на то, что при Колчаке был арестован. Но уж больно милостиво к нему белогвардейская контрразведка отнеслась. В общем, посмотри.

Прошло два месяца. Большой объем текущей работы, частые командировки отвлекали Порфирьева от дела Шантурова. Но серая папка, которую вручил ему в октябре Дьяконов, заметно растолстела. И все же Виктор Иванович был недоволен.

— Мало, очень мало пока сделано, Иван Спиридонович, — сказал он, выслушав доклад Порфирьева об итогах работы по материалам серой папки. — Ну-ка, давай все проанализируем вместе. Итак, чем мы располагаем?

— Шантуров Иван Никифорович, 38 лет, работает инструктором в управлении уездной кооперации, — без особого подъема доложил Порфирьев. — Несколько раз выезжал в командировки в станицу Ново-Никольскую, посетил села Токуши и Бугровое.

— Зачем? — спросил Дьяконов.

— Пока не удалось установить, Виктор Иванович.

— Дальше.

— К нему очень близки Севастьянов Александр Иванович. 29 лет, работает прорабом на строительстве дороги Петропавловск — Кокчетав, братья Федоровы, сотрудники уездного военкомата. Иногда вместе собираются у Севастьянова в доме по Пушкинской 39 или у управляющего делами уездного кооператива Геймана. Предлог один — скоротать вечер за картами.

— От остальных держатся замкнуто?

— Да, стараются к себе никого не подпускать.

— Ну что ж, и это уже кое-что. Держи под наблюдением. Фиксируй каждый шаг. Да, вот что еще. Побеседуй-ка с Лукой Ивановичем. Мне кажется, все происшедшее в Пресногорьковской должно быть тщательно проанализировано. И посмотри, нет ли тут связи с теми, кто окружает Шантурова?

Рассказ Дульского оказался интересным. В самом начале разговора Лука даже шутливо упрекнул Порфирьева:

— Вот ты, Иван, все время говорил, что я очень везучий человек. Как назло, в этот раз вышло наоборот. Об истории с моим полушубком ты знаешь. Так вот пришлось мне ехать в шинели. А ведь она только ветром подбита, так что прохватило до самых костей. Перед Пресногорьковской начался буран и всю ночь нам пришлось с возницей кружить на одном месте, хотя до села верст десять оставалось. Когда на горизонте светлеть начало и буран стал стихать, только тогда поверил — выберемся!

В волисполкоме мне сказали, что у Костыревых — это мои знакомые — остановился уполномоченный из Омска. Сразу пошел туда, но омича не застал. Поговорил с хозяевами, позавтракал, а как до постели добрался — не помню. С уполномоченным встретились вечером, за чаем. По всей форме представился, кто, откуда, Знаешь, смотрю на него: щеки ввалились, дышит тяжело, с каким-то хрипом, губы все время облизывает. Ночью пришел фельдшер и после тщательного осмотра сказал, что у приезжего возвратный брюшной тиф. А до этого омич — его фамилия Бырдин — рассказал о вещах, которыми должны заинтересоваться не только мы.

По поручению губкома Бырдин проводил в селах крестьянские конференции. В Пресногорьковской такая конференция проводилась сразу на пять волостей. На многих сельских сходах, где выбирали делегатов, кулаки, другая контра сумели взять верх. Среди делегатов оказалась большая группа тех, кто сразу же после открытия конференции потребовал удаления коммунистов. Они кричали: «Не надо нам партии. Пусть весь народ будет партией!», «Партийные нас к себе не пущают, ну и мы не должны их к себе пущать!». А кто-то во всеуслышанье заявил: «Довольно нам крутить головы. Буржуазия вреда не делала, а теперь и без буржуазии маемся!»[5]

Дульский умолк, свернул «козью ножку» и, с удовольствием сделав несколько затяжек, продолжал:

— Беспокоит это меня. По всему видно, крепко поработали среди крестьян эсеры. Не скоро этот дурман удастся развеять. Про некоторых крикунов я узнал кое-что. Оказывается, у большинства под видом родственников живут бывшие офицеры. Отошли после тифа и опять за свое, только монархическую душу временно на эсеровскую заменили. Должен сознаться, работают тонко. В Пресногорьковской волостные власти на их провокацию клюнули, часть делегатов конференции арестовали и, конечно, не тех, кого надо. Кулачье в восторг пришло — такой повод для агитации в их руках. Повсюду стали кричать: «Большевики народных избранников арестовывают. Нужно очистить Советскую власть от коммунистов».

Дульский с каким-то озлоблением докурил самокрутку и, бросив обжигавший пальцы окурок в переполненную пепельницу, запил водой из стоявшей на столе кружки табачную горечь.

— Мужиков по моей просьбе выпустили, а крикунов поместили в милицию. Что касается офицеров, то нам надо проверить, с какой стати дворяне в родню к кулакам записываются.

Когда прощались, Лука обернулся и, в дополнение к сказанному, заметил:

— Костыревы и некоторые мужики из других сел говорили мне, что на сходах при выборах делегатов им по требованию кулачья пытались всучить от имени общества «приговор». Один экземпляр такого «приговора» я передал в уком. Думаю, его составляли эсеры: там и передача земли в частную собственность, и свобода торговли, и свобода печати, и свобода партий… Столько свобод требуют, что у мужиков головы кругом идут.

ВОРОТОВ И ЛУКИНИЧНА

Рассказ Дульского заставил вспомнить о случае, внешне, казалось бы, не имевшем отношения к делу Шантурова. Еще в сентябре по пути в Перводаровку секретарь местной партячейки рассказал Порфирьеву о том, что почти у каждого кулака в качестве приемного члена семьи живет бывший офицер. У Ивана Ерыгина, который раньше держал ямщину, находится Яков Пятков, дворянин, в прошлом офицер колчаковской армии. Вышло так, что Порфирьеву довелось увидеть Пяткова. Кто-то разбросал по селу листовки с призывом бить комиссаров, не сдавать хлеб по продразверстке, бороться за созыв Учредительного собрания. Секретарь ячейки уверял, что все это дело рук Ерыгина. Вместе с милиционером и некоторыми местными коммунистами Порфирьев пошел к кулаку с обыском. Дом Ерыгина был заметен издалека. Крашенная охрой железная крыша, большая застекленная веранда, резные наличники, большое подворье — все говорило о былом размахе. Из рубленой баньки неслись пьяные голоса. Порфирьев с секретарем пошел на голоса, остальные направились в дом. Когда секретарь распахнул дверь, сидевший на лавке мужчина голосил:

А мы же их порежем,А мы же их побьем,Последних комиссаров…

В этот момент из-за его спины выглянул полуодетый человек и, заглушая песню, громко поздоровался с секретарем. Певцом оказался Пятков, а тот, второй, был из Петропавловска и представился Воротовым Дмитрием Аркадьевичем, помощником бухгалтера мехового подотдела уездного экономотдела.

Месяц спустя, уже в Петропавловске, Порфирьев увидел Воротова в обществе Шантурова и Севастьянова. Он стоял перед ними, как молодой офицер перед генералами, навытяжку, угодливо кивал головой.

Обедать Порфирьев пошел домой. День хоть и был морозный, но безветренный. Лишь кое-где в голубом поднебесье курчавились легкие белые облака. Укатанная полозьями саней, дорога казалась глянцевой. Под лучами зимнего солнца снег искрился, заставляя редких прохожих жмуриться.

Хозяйка Лукинична, высокая худая старуха с большими светлыми глазами на желтом, почти пергаментном лице, увидев своего постояльца, начала сразу же хлопотать возле плиты и вскоре поставила на стол миску горячих щей. Вместо второго подала подернутый желтой пленкой кувшин утреннего молока.

Едва Порфирьев закончил трапезу, как хозяйка несмело сказала:

— Просить я вас за брата хочу, Иван Спиридонович.

— Что такое, Лукинична?

— Да брата моего совсем разорили, фунта хлебушка не осталось. Ни сеять, ни деток сыновних кормить.

— А где сын-то у него?

— Служивый он, Петька-то. Другой год служит, далеко отсюда. Озеро Байкал то место прозывается, поди слыхивал?

— Слыхал! А почему это у брата вашего хлеб весь забрали? Он что — укрывал чужой или совсем отказывался разверстку сдавать?

— Господь с тобой, Спиридонович, разве не понимает брат, что нужен армии хлеб. Да вишь, она заковыка-то в чем. Пока племяш дома был, засевали восемь десяток, а как ушел, только три и осилили. Брат Семен с одной рукой много не наработает. Так изверг энтот, председатель сполкома, разверстку со всех восьми требует. Семен сказывал, что полномоченный с уезду Воротов смеялся над ним, говорил: «Ты хотел коммунию с разверсткой? Теперь не вой!»

— Лукинична, повтори-ка, пожалуйста, фамилию уполномоченного.

— Да Воротов их фамилия. Он ишо в прошлом годе возвернулся из бегов. При Колчаке-то в управе служил. С ним сам городской голова Иван Альбинович Чарноцкий за ручку здоровался.