Лед небес - Хельга Лагард

— Того, кого нельзя умертвить, можно подвергнуть вечной пытке, — по-своему истолковал Элохим удивление сына.

Такой великий дар, как отцовские тайны, Иммануил принимал с опаской. Искренняя ли это забота? Или такая игра? «Я давно знаю о твоих намерениях, сынок, и специально тебе открываюсь — посмотрим, как далеко зайдешь», — вот что виделось ему в снисходительной усмешке отца. Но упускать такую возможность было бы неразумно.

Вместе с живым миром он изучал подземный лабиринт, и в голове откладывалась его карта. И становилось понятно, почему патрулей было много там, где неверных не было и близко, и по какой схеме расставлялись посты. Выходы из подземелий находились в самых охраняемых зонах, и стража даже не подозревала о том, что на самом деле стерегла.

Туннели могли помочь добраться до бога незаметно, если бы не прозорливость, достойная правителя: входы и выходы оберегались так, словно целью лесных патрулей был не поиск неверных, а защита дворца. Ключ сыну Элохим не дал — мол, «такого ключа не существует», — и не намекнул, как открывались люки. Обходы Иммануил совершал с дозволения отца, и нельзя ему было выходить наружу, чтобы не наделать шуму, а надлежало возвращаться назад.

Через туннели до бога не добраться, но он держал этот вариант в голове — они еще пригодятся. Но ими не заменить проводника.

И однажды Иммануил на него наткнулся.

Случилось это летом, когда весеннее тепло сменилось душной жарой — таким, наверное, и было пекло Ада, людьми воображенного. Тепло, так желаемое когда-то, теперь терзало: переход к нему от могильного мороза давался тяжело, да и не подходила для лета его одежда. Но Иммануил жадно впитывал даже зной, ведь он был для него новым. Испытав на себе жару, он понял, каков в действительности из себя холод, и полюбил его еще больше.

Летом укорачивались ночи и тускнели, словно тая, звезды — изменчивость живого мира поражать его не уставала и продолжала восхищать, а духи — выспрашивать имя.

Тогда он и заметил ее — девушку, наблюдавшую за мертвецами тайком. Таких он встречал многих, и в проводниках не задержался никто. Он не рассчитывал на удачу, но надежда в душе вспыхнула все равно; на небеса он не провожал кандидатов давно, и в этой путнице ему мерещился последний шанс добраться после побега до бога.

Иммануил стал за ней наблюдать. Возвращаясь в мир живых, он тут же ее разыскивал; даже в затхлых подземельях отца ее образ его не оставлял. Справится ли она? Насколько надежна? Что представляет собой? А если, как и все, кто был раньше, не вернется после первого рейса на небеса?

Его всегда манила жизнь вместе со всем ее миром, но весь живой мир отныне собирался в незнакомке, с которой он связал слишком много страхов и надежд.

Она была железнодорожником, избегающим железных дорог и потому укрытым от глаз слуг божьих, отбирающих новобранцев с земли. Ее следовало подтолкнуть к небесам своими руками, пока ее не утянули туда сети железных дорог, подчиненных Элохиму. Именно ее стойкость, то, что она упиралась от единственной доступной ей службы, и поражало его — и в какой-то степени восхищало почти так же, как изменчивость мира живых.

Лишь бы она точно так же не упиралась от того, чтобы ему помочь.

Он следовал за ней по пятам, слушал ее телефонные разговоры, приглядывался к тому, на что смотрела она — и понимал, что ничего о мире не ведал, сколько бы ни изучал его, потому что он не смотрел на него живым взором. Взором, как у нее.

Он учился понимать мир, а вместе с тем — незнакомку.

Он убедился в том, что она — та, что ему нужна. Ее образование уже гарантировало ей место на службе небес, а то, что она этим образованием не пользовалась, укрыло ее от взоров богов. И открыло Иммануилу.

Ее звали Хлоя. Зовя ее к небу, он надеялся, что небеса, холодные и суровые, займут в ее сердце то же место, что земля заняла в его. И что они доберутся до цели оба.

IX. Рай

У живых было много поверий о том, каково из себя посмертие. Многие верили в то, что Ад представляет собой подземелье, где бурлит огонь и истязают грешников, — но не подозревали те, кто верили, что подобные подземелья есть лишь в Раю, под священным дворцом. Что истязают в одних невиновных и что в других ищет спасения бог.

Раем же люди представляли благословенный сад, не знавший забот и страданий, но в настоящем Раю, который навестил Иммануил однажды, души жили так, как должны были жить просто так, а не в награду: ютились в домах, сбивались в общины, наслаждались покоем и не ведали о блаженных садах.

Бродя по тесным туннелям и вдыхая затхлую вонь, Иммануил вспоминал Ад, укоренившийся в людском сознании. И понимал, что всегда обитал в нем.

А Раем был сад земной.

* * *

Легенда обрастала подробностями и разными версиями, и Иммануил для этого не старался никак. Духи сами додумывали его историю — о мифической любви, которую он, неупокоенный, не мог покинуть, и даже о детях, которых не желал оставлять. А кто-то сам жаждал на земле задержаться, и все допытывался, как, — и не допытался.

Духи, что бы ни роднило их с Иммануилом, мыслили не так, как он. То, что они мертвы, не отменяло того, что раньше они были живы, а Иммануил не жил никогда, и ничего он не понимал в живых суждениях. Не испытывал любви, кроме любви к мирам, и не разделял людских страданий. И поражался тому, насколько чувствам люди были покладисты. Всегда руководствующийся целями, он не знал, каково это, когда безумная любовь затмевает рассудок или отчаянная ненависть застилает глаза пеленой — хотя отца своего он ненавидел, безусловно. Но «ненависть» его была не столько чувством, сколько объективной оценкой реальности.

Но, наблюдая за Хлоей, он желал узнать, каково, — как когда-то желал познать тепло. Желал примерить на себя обличие человека из плоти, а не из камня с застывшим лицом. Понять мир, каким его понимала Хлоя, и подобрать нужные слова, чтобы убедить ее помочь. Выучить ее язык — язык человека, язык чувств. Заговорить на нем.

И, познав слабости, научиться делать людей покорными.

Еще не встретившаяся с Иммануилом, Хлоя уже