Дом у озера - Кейт Мортон

Над входной дверью виднелось панно из декоративного стекла: четыре фигуры в длинных одеяниях, каждая изображена на фоне, представляющем одно из времен года. Насколько могла судить Сэди, сюжет картины не был связан с религией, но воспринимался как таковой. Художник явно работал с искренней серьезностью, возможно, благоговением, от чего при взгляде на картину возникали мысли о церковных витражах. Сэди подтащила к дверям огромный грязный вазон и осторожно залезла на край.

Сквозь довольно большой кусок прозрачного стекла она увидела переднюю с большим овальным столом посредине. На столе стоял грушевидный фарфоровый кувшин с нарисованными на боку цветами и – Сэди прищурилась, чтобы разглядеть, – тусклым золотым узором, обвивающим ручку. В кувшине торчали тоненькие, хрупкие веточки какого-то растения, похоже, ивы, внизу валялись сухие листья. Из гипсовой розетки на потолке свисала люстра – хрустальная или стеклянная, в общем, что-то изысканно красивое, а в дальнем конце комнаты вверх уходила широкая изогнутая лестница с потертым красным ковром. На левой стене возле закрытой двери висело круглое зеркало.

Сэди спрыгнула с вазона. Вдоль фасада дома тянулся затейливо разбитый сад, и Сэди едва отыскала тропинку среди колючих, цепляющихся за футболку кустов. Пахло резко, но довольно приятно: влажной землей, прелыми листьями, цветами, которые распускались под теплыми солнечными лучами, а вокруг них уже хлопотали большие толстые шмели, собирая пыльцу из мелких бело-розовых соцветий. «Ежевика», – подумала Сэди и удивилась: откуда такие познания?

На деревянной оконной раме были вырезаны неровные буквы, позеленевшие от плесени: «Э» и, похоже, еще одна «Э». Сэди провела пальцем по глубоким царапинам, лениво прикидывая, чьих рук это дело. Из густых зарослей под подоконником торчал изогнутый кусок железа. Она раздвинула ветви и обнаружила ржавые обломки садовой скамейки. Сэди оглянулась через плечо на дебри, из которых только что выбралась. А ведь когда-то здесь можно было спокойно сидеть и любоваться ухоженным садом! Теперь такое даже представить трудно.

Опять возникло странное, почти жутковатое чувство, и пришлось его отогнать. Она имеет дело с фактами, а не с ощущениями, и после недавних событий хорошо бы напоминать себе об этом почаще. Сэди прижала сложенные домиком ладони к стеклу и заглянула в окно.

В комнате было темно, но когда глаза привыкли, удалось различить во мраке кое-какие предметы: рояль в углу возле двери, диван посреди комнаты и пару кресел лицом к нему, камин у дальней стены. Знакомая ситуация, когда словно поднимаешь крышку и заглядываешь в чужую жизнь. Сэди считала подобные минуты изюминкой своей работы, и неважно, что зрелище часто открывалось не самое приятное: ей всегда нравилось наблюдать, как живут другие люди. Сэди машинально стала делать мысленные заметки, как делала на месте преступления, куда ее вызывали по долгу службы.

Вдоль стен, оклеенных полинялыми серо-лиловыми обоями с цветочным рисунком, прогибались под тяжестью тысячи книг стеллажи. Над камином нес стражу большой, написанный маслом портрет женщины с точеным носом и сдержанной улыбкой. На примыкающей стене Сэди увидела двустворчатые застекленные двери с тяжелыми камковыми шторами по бокам. Похоже, когда-то двери вели в боковой садик, и погожим, вроде сегодняшнего, утром солнце врывалось в комнату, оставляя на ковре яркие теплые квадраты. Увы, цепкий плющ плотно заплел стекло, пропуская внутрь лишь крохи света. Сбоку от дверей стоял узкий деревянный стол, а на нем – фотография в красивой рамке. Сам снимок Сэди не разглядела из-за темноты, но даже если бы было светлее, обзор загораживала старомодная чашка с блюдцем.

Сэди поджала губы и задумалась. Судя по некоторым признакам – открытой крышке рояля, небрежно сдвинутым диванным подушкам, чашке на столе, – в комнате кто-то был, но ненадолго вышел и вот-вот должен вернуться; однако в то же время мир за стеклом пребывал в каком-то мрачном состоянии устоявшегося покоя. Комната, казалось, застыла вместе со всем содержимым, словно даже воздух, самый беспокойный из элементов, остался снаружи, и теперь внутри нечем дышать. Была еще одна деталь, подтверждающая, что комната давно пустует. Сначала Сэди решила, что у нее просто устали глаза, но потом поняла, что смазанный вид объясняется толстым слоем пыли.

Луч света падал на письменный стол у окна, и теперь Сэди разглядела, что все там покрыто пылью: чернильница, абажур и несколько открытых книг. На стопке лежал лист бумаги, который привлек внимание Сэди. Рисунок детского личика, очень красивого, с большими серьезными глазами, пухлым ротиком и спадающими на уши волосами, от чего малыш (трудно сказать, мальчик или девочка) больше походил на садового эльфа, а не на настоящего ребенка. Сэди заметила, что рисунок кое-где размазан, черные чернила расплылись, линии утратили четкость. В нижнем углу было что-то написано, стояла подпись и дата: 23 июня 1933 года.

Сзади раздался громкий треск, и Сэди вздрогнула, ударившись лбом о стекло. Два черных, тяжело дышащих пса вырвались из зарослей ежевики и стали обнюхивать ее ноги.

– Пора завтракать, да? – спросила она, когда холодный влажный нос ткнулся в ладонь. Желудок Сэди радостно откликнулся на это предположение, тихо заурчав. – Тогда пошли! Отведу вас домой.

Перед тем как пролезть за собаками сквозь разросшуюся тисовую изгородь, Сэди бросила прощальный взгляд на дом. Солнце скрылось за облаком, и окна больше не блестели. Здание словно нахмурилось, совсем как избалованный, привыкший к всеобщему вниманию ребенок, который дуется из-за того, что про него забыли. Даже птицы стали еще нахальнее и с резкими, похожими на смех криками сновали туда-сюда над затуманенной поляной, и чем жарче припекало, тем громче звучал хор насекомых.

Аспидная поверхность озера таинственно поблескивала, и Сэди вдруг остро почувствовала себя незваной гостьей. Трудно сказать почему, но, пролезая в дыру в изгороди, а потом следуя за собаками к дому, она знала: в этом доме произошло нечто ужасное. Возможно, ей подсказывало полицейское чутье.

Глава 4

Корнуолл, октябрь 1932 г.

Девочки смеялись и, конечно, завопили от радости, когда игрушка едва не задела мамину голову. Элис восторженно всплеснула руками, глядя, как Клементина, топая ногами, бежит за планером.

– Не смей запускать эту штуковину рядом с малышом! – предупредила мама, поправив волосы на макушке и убедившись, что все шпильки на месте.

Даже если Клемми слышала ее слова, то не подала виду. В развевающейся юбке, она бежала так, будто бы спасала свою жизнь, подняв руки и готовясь поймать планер, если он вдруг соберется упасть.

Несколько любопытных уток, которые приковыляли с озера взглянуть на суматоху, разбежались с негодующим кряканьем в вихре перьев, когда планер, скользя, приземлился и замер прямо посреди их компании.

Папа одобрительно улыбнулся из-за книги стихов, которую читал на скамейке у старого вазона.

– Превосходная посадка! Просто великолепная!

Папа сам придумал подарить Клемми планер. Увидел объявление в журнале и заказал игрушку из самой Америки. Предполагалось, что это секрет, но Элис знала о нем несколько месяцев – она всегда раньше всех узнавала, кто кому что намерен подарить. Еще весной она однажды вечером увидела, как папа показывает на объявление и говорит: «Ты только взгляни! Идеальный подарок Клемми на день рождения, правда?»

Мама отнеслась к папиному предложению без особого восторга, спросив, неужели он и вправду считает деревянный планер подходящим подарком для двенадцатилетней девочки. Папа только улыбнулся и ответил, что Клементина не обычная двенадцатилетняя девочка. И он был прав: Клемми определенно отличалась от других девочек: «Сын, которого у нас нет», как любил говорить папа, пока не появился Тео. И с планером папа не ошибся: Клемми разорвала упаковку прямо за столом, после обеда, и, увидев подарок, широко распахнула глаза, а потом завизжала от восторга. Она вскочила на ноги и рванулась к двери, потянув за собой скатерть.

– Клемми, нет! – взмолилась мама, едва поймав опрокинувшуюся вазу. – Мы еще не закончили!

Она вопросительно взглянула на остальных.

– Ох, давайте останемся в доме! Может, поиграем в шарады в библиотеке…

Впрочем, трудно отмечать день рождения, когда виновница торжества сбежала, и потому, к вящей маминой досаде, пришлось выйти из-за изысканно накрытого стола и перенести послеобеденное празднование в сад.

Все они – семейство Эдевейн, а с ними мистер Ллевелин, бабушка и няня Роуз – высыпали на большую поляну в поместье Лоэннет, когда на густую зеленую траву уже начали ложиться длинные послеобеденные тени. Стоял прекрасный день, осенний, но еще теплый. На стене дома цвел клематис, маленькие птички щебетали, проносясь над поляной, и даже малыша Тео вынесли в плетеной люльке на свежий воздух.