Вся ваша ненависть - Энджи Томас

И вот оно случилось, а я так боюсь, что даже не могу открыть рта.

Я хочу остаться дома и смотреть «Принца из Беверли-Хиллз», мой самый любимый сериал. Кажется, я все серии знаю наизусть. Сериал ужасно смешной, а еще местами похож на мою жизнь. Даже песня из заставки как будто обо мне[17]: гангстеры задумали недоброе, устроили переполох в нашем районе и убили Наташу, а мои родители испугались, но отправили меня не к тете с дядей в богатый район, а в дорогую частную школу. Хотелось бы и мне оставаться собой в Уильямсоне, как это делал Уилл в Беверли-Хиллз.

А еще если я останусь дома, то смогу поговорить с Крисом. После вчерашнего злиться на него глупо. Кроме того, можно позвонить Хейли и Майе – девчонкам, которые, по словам Кении, моими подругами не считаются. Отчасти я понимаю, почему она так говорит. Я никогда не приглашаю их к себе. С чего бы? Они живут в небольших особняках, а мой дом – просто небольшой.

В седьмом классе я совершила ошибку и пригласила их к себе с ночевкой. Мама разрешила нам красить ногти, не спать всю ночь и есть столько пиццы, сколько влезет. Всё должно было быть так же весело, как у Хейли. (Мы до сих пор иногда остаемся у нее на выходные.) Тогда я пригласила и Кению, чтобы наконец-то потусоваться всем вместе. Но Хейли не пришла: папа не отпустил ее на ночь в «гетто», о чем я случайно узнала из разговора родителей. Зато пришла Майя, но вскоре попросила предков ее забрать, потому что за углом началась какая-то разборка и выстрелы очень ее напугали.

Тогда я окончательно и осознала, что Уильямсон – один мир, а Садовый Перевал – совершенно другой и смешивать их нельзя.

Впрочем, не важно, как я хочу провести сегодняшний день, – родители уже все распланировали за меня, и мама велит помочь папе в магазине.

Прежде чем уйти на работу, Сэвен заходит ко мне в комнату в рабочей форме – рубашке поло и брюках – и обнимает меня.

– Люблю тебя, – говорит он.

Потому я и ненавижу, когда кто-то умирает. Люди начинают делать то, чего не делают никогда. Даже мама обнимает меня дольше и крепче обычного, и отнюдь не просто так. Зато Секани крадет у меня из тарелки бекон, заглядывает в экран моего телефона и специально наступает мне на ногу. За это я его и люблю.

Я отношу во двор миску собачьего корма и остатки бекона для нашего питбуля Кира. Папа дал ему такую кличку, потому что он всегда был тяжелый, как мешок кирпичей. При виде меня Кир тут же принимается скакать и рваться с цепи, а когда я подхожу поближе, этот засранец прыгает мне на ноги, так что я чуть не падаю.

– Место! – кричу я.

Он сползает на траву и смотрит на меня огромными щенячьими глазами. Так он извиняется.

Знаю, питбули бывают агрессивны, но Кир бóльшую часть времени ведет себя как щенок. Большой щенок. Однако реши кто-нибудь вломиться к нам в дом – щенком он быть перестанет…

Пока я кормлю Кира и подливаю ему воды в миску, папа собирает в своем садике пучки листовой капусты и подрезает розы, бутоны у которых размером с мою ладонь. Папа проводит в саду каждый вечер – сажает, обрабатывает почву и разговаривает. Он утверждает, что хорошему саду необходим хороший разговор.

Через полчаса мы едем в его пикапе. Окна закрыты. По радио Марвин Гэй спрашивает, что же все-таки происходит[18]. Снаружи по-прежнему темно, хотя из-за облаков по чуть-чуть выглядывает солнце. Вокруг почти никого. В такую рань хорошо слышно, как на автостраде рокочут фуры. Папа подпевает Марвину, но в ноты, хоть убей, не попадает. На нем майка «Лейкерс»[19], а под ней ничего нет, так что видны татуировки на руках. Мне улыбается одна из моих детских фотографий, навсегда запечатленная у него на предплечье с подписью: «То, ради чего стоит жить, то, ради чего стоит умереть». Татуировки с Сэвеном, Секани и такой же подписью набиты у него на другой руке – точно любовные послания в своей простейшей форме.

– Хочешь поговорить о вчерашнем? – спрашивает папа.

– Не-а.

– Ладно. Но если захочешь – я рядом.

Еще одно любовное послание в простейшей форме.

Мы поворачиваем на Астровый бульвар, где просыпается Садовый Перевал. Какие-то женщины с цветочными платками на головах выходят из прачечной, неся под мышкой корзины с одеждой. Мистер Рубен снимает цепи с двери своего ресторана; припав к стене, его племянник (и повар) Тим потирает заспанные глаза. Мисс Иветт, зевая, заходит в свой салон красоты. Горит вывеска винной лавки – впрочем, она горит всегда.

Папа паркуется у входа в наш семейный магазин «У Картера». Он купил его, когда мне было девять, а бывший владелец, мистер Уайатт, покинул Садовый Перевал, дабы, по его же словам, целый день «сидеть на пляже и глазеть на красоток». Мистер Уайатт был единственным, кто согласился взять папу на работу, когда тот вышел из тюрьмы, а позже сказал, что одному только папе готов доверить магазин.

В сравнении с «Уолмартом» на востоке Садового Перевала магазинчик у нас крошечный. Дверь и окна защищают покрашенные белым железные решетки, из-за которых он походит на тюрьму.

Мистер Льюис из парикмахерской по соседству стоит у нас на крыльце со скрещенными над большим пузом руками. Щурясь, он переводит взгляд на папу.

– Начинается… – вздыхает папа.

Мы выходим из машины. Мистер Льюис – один из лучших парикмахеров в Садовом Перевале, и хай-топ-фейд[20] Секани – тому подтверждение. Однако у самого мистера Льюиса на голове неряшливый афро. За животом ему не видно своих ног, и после смерти жены уже никто не говорит ему, что брюки у него слишком короткие, а носки – разные. Сегодня один носок у мистера Льюиса полосатый, а другой – в клеточку.

– А прежде магазин открывался ровно в пять пятьдесят пять, – ворчит он. – Пять пятьдесят пять!

Сейчас пять минут седьмого.

Папа отпирает входную дверь.

– Знаю, мистер Льюис. Но я вам уже говорил: я распоряжаюсь магазином не так, как Уайатт.

– Оно и видно. Сначала ты убираешь его фотографии… Кто в своем уме станет заменять доктора Кинга[21] черт-те кем?..

– Хьюи Ньютон[22] не черт-те кто.

– Но с доктором Кингом и рядом не стоял!.. Потом нанимаешь к себе бандитов… Я слышал, вчера застрелили