Марко Висконти - Томазо Гросси

Адвокат Гарбаньяте, еще до начала сражения снова спустившийся в зал для знатных, спрашивал тем временем у Отторино:

— Не кажется ли вам, что Раменго убит?

— Убит? О нет! Правда, у него идет кровь из носа и из Ушей, но это пустяки. Он немножко оглушен, но скоро оправится.

— Тогда надо предупредить Лупо, чтобы он переложил его голову на землю, иначе они могут придраться к этому и сказать, что поединок окончился вничью.

В самом деле, по тогдашним обычаям, победителем в поединке при суде божьем считали только того, кто прижал к земле голову своего противника или заставил его покинуть поле боя.

Граф дель Бальцо услыхал совет адвоката и отчасти потому, что действительно желал помочь лимонтцам извлечь пользу из победы, одержанной их защитником, а отчасти из-за вечного стремления всегда и во всем слыть знатоком, крикнул Лупо, чтобы тот поступил так, как говорил Гарбаньяте, сделав вид, будто он сам до этого додумался. Но не успел он еще насладиться похвалами, которыми осыпало его большинство собравшихся сеньоров, как сообразил, что поступил весьма опрометчиво, подав совет, который мог навлечь на него немилость аббата, и одному богу известно, скольких сожалений и тревог стоили ему эти несколько минут удовлетворенного тщеславия.

Лупо еще до начала поединка разговаривал с глазу на глаз с Гарбаньяте, и тот объяснил ему, что надо делать, но он не знал всех уловок и ухищрений, к которым обычно прибегают крючкотворы-законники, и теперь, глядя на Раменго, распростертого на земле, решил, что вряд ли могут быть еще какие-нибудь затруднения. Однако, услыхав совет графа, он подумал про себя: «Положить его голову на землю? Да ведь он и так валяется здесь как мертвый. Чего же им еще надо?» Но, желая избежать всяких сомнений, он решил, что стоит на всякий случай выбросить противника за ограду. Видя, что тот еще не подает признаков жизни, он нагнулся над ним, схватил его за пояс, приподнял и взвалил себе на плечи. Пробежав с ним круг вдоль ограды, он остановился у прохода, знаком попросил толпу отойти в сторону, слегка разбежался и затем сильным толчком выкинул Раменго, словно мешок с зерном, наружу, так что тот покатился по земле, задевая за ноги солдат и зрителей.

В толпе раздались рукоплескания и крики:

— Да здравствует Лимонта! Да здравствует Лупо!

Затем люди стали расходиться, и толпа, растекаясь по близлежащим улочкам, постепенно поредела.

Между тем рыцари вновь обступили Тремакольдо, спевшего по их просьбе прерванную появлением графа дель Бальцо «Ласточку» — песню, которую в то время распевали повсюду на озере Комо и которую будто бы сочинила некая княгиня, заключенная в замке Реццонико своим ревнивым мужем и умершая там от голода.

Мы еще познакомим наших читателей с этой песней, когда менестрелю случится петь ее в следующий раз, хотя и не для своего удовольствия.

Когда песня была окончена, граф дель Бальцо вышел из зала вместе с глубоко взволнованной Биче. Многие другие дамы и кавалеры последовали их примеру, и в зале осталось лишь несколько человек.

— Послушай, — сказал тогда менестрелю один из немногих оставшихся, — теперь мы хотим послушать твою последнюю песню, ту, что ты сочинил, когда бродил с ворами, которые чуть тебя не обчистили.

— Если бы чуть, — отвечал Тремакольдо, — а то ведь они забрали все то ничтожное достояние, которое я успел скопить на этом свете, и я уж только и думал, чтобы сохранить голову на плечах!

— Как же все было?

— А так, что этим господам захотелось однажды послушать, как я пою.

— Ну, и ты им угодил?

— Еще бы! Я тут же, не сходя с места, придумал песню, которая спасла мне жизнь да принесла еще четыре золотых флорина в придачу.

— Спой же! Спой же!

— Хотите, чтоб я спел ее так, как пел им тогда?

— Конечно, пой и ничего не бойся.

— Ну, так слушайте. — И, настроив лютню, Тремакольдо запел:

Хотите, чтобы радовали васСердечным отношением красотки?Хотите, чтобы вас господь упасОт виселицы или от решетки?Оставьте менестрелю узелок,Оставьте лютню, чтобы петь он мог, 

Гол как сокол, скитаясь налегке,Ни зноя не боится он, ни хлада,И все его богатство — в узелкеИ в лютне. Что еще бедняге надо?Оставьте менестрелю узелок,Оставьте лютню, чтобы петь он мог. 

Неприхотлив — где ляжет, там и спит:Земля — матрац и узелок — подушка.Во сне воображает он, что сытИ что монеты не вмещает кружка.Оставьте менестрелю узелок,Оставьте лютню, чтобы петь он мог. 

Он для себя поет и для людей,Которых с полуслова понимает.Он в песнях не поносит богачей,А попросту их на смех поднимает.Оставьте менестрелю узелок,Оставьте лютню, чтобы петь он мог. 

Слагая песни, цел и невредим,Из края в край прошел он Иудею.С незаменимым узелком своимИ с лютней неразлучною своею.Оставьте менестрелю узелок,Оставьте лютню, чтобы петь он мог. 

Бродягой век он прожил в нищете,Не праведней других и не беспутней,И вот к последней подошел черте —Все с тем же узелком и с той же лютней.Оставьте менестрелю узелок,Оставьте лютню, чтобы петь он мог. 

Хотите, чтобы радовали васСердечным отношением красотки?Хотите, чтобы вас господь упасОт виселицы или от решетки?Оставьте менестрелю узелок.Оставьте лютню, чтобы петь он мог.

Глава V

Люди, съехавшиеся в Беллано со всего озера, отправились теперь домой.

Жители Лимонты спустились к озеру последними: у них было шесть лодок и они хотели ехать все вместе, а потому подождали, пока Лупо отпустят наместник и адвокаты, которые задержали его из-за каких-то формальностей.

Граф дель Бальцо с большей, чем это принято между друзьями, церемонностью пригласил Отторино провести несколько дней у него в замке. Маленькое общество прошло в небольшую каюту, снабженную всеми теми удобствами, которыми окружали и окружают себя господа во время поездок по нашим озерам. Биче села напротив отца, а священника из Лимонты хозяин любезно усадил напротив молодого рыцаря.

На лодке было четыре весла: два на носу и два на корме. Микеле, как самый старший, взял руль, а его сын Арригоццо сел на первую пару весел. На это место сажают обычно самого опытного и сильного гребца.

Лупо, только что застенчиво и робко внимавший похвалам, которыми его осыпали господа, прошел на нос и уселся на него верхом, опустив ноги по обе стороны. Ему нравилось разрезать ногами волны и чувствовать, как его лицо и грудь окатывает дождь мелких брызг. Скрестив руки на груди, он смотрел на горы, где не был столько лет, узнавал извилистые долины, цветущие луга и страшные обрывы, с которыми было связано столько воспоминаний юности. Их вид, их названия были дороги для него, как лицо и имя любимого друга.

Амброджо, его отец, сидел рядом с ним на дне лодки и думал о том, какое счастье иметь такого сына — сына, который стоит иного рыцаря. Время от времени он подсаживался к нему поближе и говорил что-нибудь ласковое, а Лупо чаще всего отвечал ему лишь взглядом или улыбкой.

Когда они доплыли до мыса Моркате, Арригоццо заметил над ущельем Менаджо облачко и сказал:

— Ну, быть буре. Приналяжем-ка, ребята, на весла, чтобы нам добраться до Варенны прежде, чем она нас застигнет.

Размеренный стук весел сразу усилился и стал более частым.

Тем временем в каюте отец Биче, обсудив еще раз события этого дня, перевел разговор на Марко Висконти и принялся рассказывать молодому гостю о том, что тот и так давно знал, о том, что граф обычно сообщал всем и каждому, а именно: как он учился в школе вместе с этим знаменитым полководцем.

— Мы оба долбили тривиум и квадривиум [], а потом также право и свод законов, — говорил граф, — и Марко был одним из самых способных. Да что там говорить, только один ученик и мог с ним состязаться.

Тут он засмеялся с притворным смущением, которое сразу должно было показать, кто был этот неназванный ученик. Но, опасаясь, что Отторино, может быть, недостаточно сообразителен, чтобы понять его намек, граф тут же добавил:

— Мы всегда были соперниками, и я помню, как мы спорили, когда появилась книга Данте Алигьери «О монархии» [] — книга ядовитая, которую потом сожгли на костре, как она того и заслужила. А Марко настолько закоснел в своей приверженности гибеллинам, что открыто защищал эту книгу. Поверьте, я тоже выступил в защиту моего мнения, и все же, несмотря на это, мы всегда были добрыми друзьями.

— В самом деле, он часто упоминал о вас в разговорах со мной, — отвечал Отторино.

— Правда? И что же он говорил?

— Он знал, что я был дружен с вашим бедным Лионетто и много времени провел у вас в замке, а потом расспрашивал меня о вас, о вас и о графине, которую всячески восхвалял.

Граф Ольдрадо понизил голос и нагнулся к уху юноши, словно не хотел, чтобы его слышала дочь. И все же он говорил так громко, что Биче, хотя и делала вид, будто она ничего не слышит, и действительно пыталась не слушать, не пропустила ни одного его слова.