Сегодня - позавчера_3 - В Храмов

Но, это мне - смешно. А остальным - просто фраза, не несущая привычного мне шлейфа смысловой нагрузки.

Матушка Прохора, Дарья Алексеевна, оказалась очень отчаянной и ловкой амазонкой - не побоялась и смогла на ходу забраться в наш пипелац, сразу молча стала всех осматривать и ощупывать. А я осматривал её, жалея, что не могу ощупать. А что? Откуда мне было знать, что мама у Прохора такая сказочная красавица? Как в русских сказках принято - правильные черты загорелого лица, пронзительно-чистые глаза-изумруды, толстенный канат русой косы свесился через плечо, выцветшая на солнце прядь на лбу, выпавшая из-под платка. Чёрные, не выгоревшие, брови и ресницы, длинные, как опахала. Круть невероятнейшая! И, о да, два высоких кургана, поднимающие сарафан на груди! Блин! Да что со мной?

- Что с тобой? - спросила она меня, накрывая мне лоб ладонью. Совсем не сказочной, крестьянской, сухой и крепкой.

- Давненько я не ощущал подобной красоты!

Она улыбнулась мне. И как она может быть матерью такого лося, как Прохор? Она же совсем молода!

- Всё, воин, отдыхай! Всё худшее уже позади. - сказала она мне.

Я хотел ей возразить, хотел ещё попялиться, совсем по-ребячьи, на неё, но глаза мои сами закрылись, а сознание стало тонуть в облаке сна.

- Проснись, воин, проснись!

Опять этот мелодичный, ласковый голос. Нет! Какой - проснись? Я во сне такую красавицу видел! Как из сказки. Дарья-Искусница. А почему - Искусница? В каком смысле? Она мастерица в ремесле или вызывать искушение?

Снова этот мелодичный смех. Вот бы его на рингтон телефона поставить или на будильник.

- И в том, и в том мастерица, - меж тем ответил ласковый голос.

Я открыл глаза. А сон - не кончился. Обернулся кошмаром - хуже не придумаешь. И красота неописуемая передо мной вырезом сарафана наклонилась, а я от шеи парализован - ПРИКИНЬ?! Как там говорил Кузя: "Потеря потерь?" Вот уж точно! Видит око, да зуб не ймёт.

- Раз душа трепещет - значит жива. А душа жива - тело оживёт! - заявила мне Дарья, и поцеловала меня в лоб. В лоб! Как ребёнка!

Она опять рассмеялась.

- Просыпайся. Сил наберись. Буду тебя править. Это больно. И весьма. Но, ты мне нужен в ясной памяти.

Я вздохнул:

- И снова в бой? Покой нам только сниться. Вся моя жизнь - боль. Потерплю. Твоя красота даёт мне силу. Что ж Прохор молчал, что у него мамой такая прелестница?

- Ты не спрашивал, - пробасил голос Прохора сбоку, а потом обратился к матери: - Готово.

- Бери его, сынок, неси в жар.

Прохор поднял меня на руки, как ребёнка, будто и не было во мне 180 см, с лишком, роста и веса, близкого к центнеру. Так же легко понёс. А я напрасно старался глазами поймать силуэт его матери.

Прохор вынес меня на улицу, точнее во двор, заполненный полузабытыми звуками и запахами деревни. Я глубоко втянул носом воздух.

- Хорошо-то как! Как в детстве.

- Так ты тоже деревенский, командир? - удивился Прохор.

- Деревенский, Прохор, деревенский. Давно это было. Несколько жизней назад.

Он меня занёс в помещение предбанника, положил на лавку, стал раздевать.

- Понятно. Чистота - залог здоровья. - Ляпнул я. - В здоровом теле - здоровый дух.

- Да, дух. Душа у тебя болит, командир. А душу я не умею лечить.

- Никто не умеет, - ответил я ему, - Спасение утопающих - дело рук самих утопающих.

Прохор внёс меня в парилку, положил на полку, облил водой, стал мыть. Жара парилки я почти не чувствовал - он часто поливал мне голову холодной водой, а остальное тело было онемевшим.

- Всё, Виктор Иванович, я своё закончил, сейчас силы тебе поддам, остальное - не мой удел.

Он завис надо мной, я видел, что он положил руки мне на грудь, зажмурился, но я не ощутил изменений. Прохор тяжело выдохнул, как человек, закончивший тяжёлую работу, и вышел.

Я лежал и ждал. Скрипнула дверь.

- Как ты? - спросила меня Дарья Алексеевна.

- Как в сказке - чем дальше, тем страшнее.

- Ничего не бойся - сказала она, и её рука накрыла мне лоб и глаза.

- Давно уже ничего не боюсь, - ответил я.

- Как интересно!

- Да, как-то перегорело.

- Ты же не отсюда? Ты же пришлый?

Я аж задохнулся.

- В смысле?

- Ты из другого мира. Надо батюшке сказать.

- У тебя отец жив? Прохора дед?

Но, Дарья Алексеевна не ответила. Вместо этого она сунула мне в рот какую-то деревяшку и начала меня "ломать". Это я ещё мало что чувствовал - парализовано же тело. И то, от боли тошнило. Боль была такая, будто она руками прорывала мою плоть, копалась руками прямо в теле, ломала кости, переставляла их.

Не долго я вытерпел. Орать начал как резанный. Я и так мало что видел сожженными глазами, а тут их окончательно залили слёзы и багровый туман боли.

- Потерпи, родненький, потерпи! - шептала Дарья Алексеевна.

А куда мне деваться? Судьба, видно, такая. Судьба терпилы. А потом ещё и стыдно стало - от боли остыдобился. Не почувствовал это, по запаху догадался. Блин, с младенчества не было такого. Сквозь землю провалиться!

Сколько продолжалась моя пытка - я не знаю. Учитывая изменчивость восприятия времени в таком состоянии, в каком пребывал я. И минута такой пытки казалась вечностью.

Но, ведь не только хорошее заканчивается, а и плохое. Моя мучительница захрипела, как загнанная лошадь, рухнула на меня. Тут же скрипнула дверь, свет от окошка перекрыла большая тень, руки Прохора подхватили обессилившую "мучительницу", унесли. Через минуту он вернулся, спросил:

- Живой?

- Не дождёшься! - зло прохрипел я. Да, я был зол. На него, на его мать. За эту боль, за свой стыд, за судьбу терпилы. Я был несправедлив, это ясно. Но, не в тот момент.

К чести юноши, он не обратил внимания на тот поток грязной ругани, что обрушился на него из моих уст. Он, молча, как бесчувственный робот, обмыл меня, завернул в штопанную и застиранную, но чистую простынь, понёс на воздух, обняв меня, как ребёнка. И как ребёнок, я разревелся на его груди.

Стыдоба! И это называется "боевой командир". И не просто взводный какой, а комполка! Позор на мою седую голову! И как мне смотреть теперь в глаза моим подчинённым?

Понимаете что произошло? Часть меня ревела на груди у подростка-великана, а часть - холодно, совершенно без эмоций, смотрела на это со стороны, упрекая. Это называется - расслоение личности, шизофрения. Мой двойник, Голум - болел именно этим. А теперь - и я тоже. Скоро начнут мне видеться орки, эльфы, ангелы и демоны, эгрегоры и Ктулху.

Прохор не донёс меня до дома (хотя там всего три метра), а я уже спал. Холодная, расчётливо-калькуляторная часть меня, с лёгким удивлением констатировала это, потом с не меньшим удивление констатировала собственное "выключение". Последней мыслью было - "а они связаны остались".

Разговоры по душам.

Какая душа, такие и разговоры.