Теряя сына. Испорченное детство - Сюзанна Камата

– Когда вернешься в Токусиму, приходи ко мне на ужин, – сказала я.

На следующий день, прямо с утра, я стала готовиться к свиданию с Юсукэ. Я вывесила футон проветриться и постирала постельное белье – так, на всякий случай.

В буфете у меня все блюдца и чашки были разные, поэтому я пошла в маленький магазин подарков – прямо напротив почты – и купила пару фарфоровых тарелок «Норитакэ» с красивой каймой и два винных бокала богемского стекла. Даже не пожалела денег на два подсвечника и длинные тонкие свечи. Еще купила скатерть и жаккардовые салфетки.

Затем зашла в булочную за хрустящим французским хлебом, в рыбный магазин за свежим кальмаром и гребешками, в супермаркет за свежими овощами. Рецепт я взяла в «Elle» – не «как накормить семью за 20 минут», а сложный, со всеми секретами рецепт известного шеф-повара. Я порезала палец, когда чистила кальмара, но в остальном все прошло хорошо. Закончила почти к самому приходу Юсукэ. Едва успела принять душ и напудриться, как в дверь позвонили. На мне было черное вязаное платье.

Когда я открыла дверь, Юсуке долго смотрел на меня, потом сказал:

– Хорошо пахнешь. – Он отдал мне бутылку вина, упаковку мороженого и пакет из коричневой оберточной бумаги. Зайдя в комнату, он добавил: – Или, может, это ужин так пахнет.

Мы вышли на балкон и выпили по бокалу вина. Я заранее поставила два стула рядом с посудомоечной машиной. Это было, в общем, довольно нагло – нас хорошо было видно с автомобильной стоянки, – но и романтично: розоватое небо, на горизонте сливающееся с океаном, птицы, скользящие в вечернем бризе и спускающиеся к воде. Мы негромко разговаривали, чтобы нас не было слышно, потом вернулись внутрь и сели ужинать.

Юсукэ очень приятно ел. Положив в рот первый кусок, он прикрыл глаза и сосредоточенно распробовал блюдо. С некоторой гордостью я наблюдала, как он ломтиком хлеба собирает с тарелки томатный соус с чесноком. Мне было хорошо от мысли, что ему понравилась приготовленная мной еда. Он положил себе еще порцию и съел все дочиста.

– Десерт? – сказала я, когда он, казалось, насытился.

Я достала мороженое из холодильника, поставила его на стол в кухне, чтобы оно немного оттаяло, и стала убирать со стола. Юсукэ налил еще вина и принес на кухню кастрюлю. Места нам не хватало, и мы танцевали друг вокруг друга с грязными тарелками в руках. Вилки и ножи гремели, как тамбурины. В какой-то момент я неловко повернулась и чуть не упала. Юсукэ подхватил меня, и мы застыли, как пара в самом характерном элементе танго.

Он медленно вернул меня в вертикальное положение, и я оказалась в его объятиях. Он отнес меня в комнату и опустил на душистые циновки. Футон нам так и не понадобился. Мороженое совсем растаяло.* * *

Я приползаю домой в два часа ночи. В темноте мигает огонек автоответчика. Я не собираюсь слушать никаких сообщений. Это, скорее всего, тот гангстер, который приходил в клуб. Никак не уймется. Я падаю поперек футона.

Сплю все воскресенье, у меня выходной. В понедельник утром вылезаю из гнезда и беру телефон.

– «Глобал трэвл». Чем могу помочь?

Голос в телефонной трубке звучит нагловато, но я не даю воли раздражению.

– Я хочу забронировать билет на самолет из Осаки в Бангкок, – говорю я. – На следующий месяц.

У меня нет денег, чтобы заплатить адвокату, но я накопила достаточно, чтобы ненадолго выехать из страны и обновить мою туристическую визу. Можно поблагодарить зловещего посетителя – я вспомнила, что у меня кончается виза.

Проще всего, конечно, съездить в Корею – дешевле всего на пароме, они ежедневно курсируют до материка и обратно, – но мне нужно отдохнуть. Хочу куда-нибудь, где ничто не будет напоминать мне о Японии. Никогда раньше не была в Таиланде, но думаю, улицы там грязнее, зелень ярче, а люди проще.

Разобравшись с билетом, я наливаю себе кофе и одеваюсь. Скоро придет Эрик. Он навещает меня по понедельникам. Каждую неделю. Это что-то вроде благотворительности.

Чтобы попасть ко мне домой, Эрику придется прорваться через свору бродячих собак. Их семь или восемь. Все акита-ину – других собак я тут вообще никогда не видела. Рыжие с белым, острые уши. Не знаю почему, но они ошиваются вокруг дома. Носятся среди велосипедов, играют на автостоянке, встречают меня каждый раз, когда я спускаюсь по лестнице. Кто-то их, наверное, подкармливает.

Открываю дверь. В руках у Эрика сетка со свежими овощами с его собственного огорода. На белых штанах – грязные отпечатки собачьих лап.

– Хотели отнять морковку? – спрашиваю я.

Он заходит в квартиру и вручает мне сетку.

– Ну, я швырнул им луковицу, но они ею не заинтересовались.

Он снимает сандалии – дзори , которые сам сплел из рисовой соломы, – и садится на пол, скрестив ноги.

– Ну, как ты поживаешь? – Речь у него неторопливая, гипнотическая, как у диктора Национального общественного радио. Он уже заметил шеренгу пустых пивных банок на столе в кухне, но промолчал.

– Не так уж и здорово. На прошлой неделе я звонила своему адвокату, и он заявил, что я его преследую.

Эрик улыбается.

– А ты его правда преследуешь?

– Да ну тебя. – Я провожу рукой по волосам и понимаю, что забыла расчесаться. – Он сказал, чтобы я ему не звонила, пока полностью не расплачусь по счету. А я думаю, что еще можно что-то сделать. Он слишком быстро сдался. Не смог представить меня в более выгодном свете.

– А чего ты конкретно от него хочешь?

– Я просила его подать апелляцию.

– А он что?

– Сказал, что никто не подает апелляцию в делах о разводе и что сына мне никогда не вернуть.

– По-моему, тебе нужен другой адвокат.

– Ты прав, – говорю я. – Выпьешь чаю?

Ставлю чайник, бросаю в чашку пакетик. Чай с имбирем – Эрик его любит. Он молча смотрит, как я открываю пиво. Еще слишком рано, но у меня легкое похмелье.

– Приходи к нам на занятия, – говорит он уже не в первый раз. – Йога помогает расслабиться.

Отвечаю как всегда:

– Может, и приду.

– Я серьезно. Надо найти способ излечиться. – Он делает рукой движение, как будто что-то кидает. «Бобы, – думаю я. – Бобы на празднике сэцубун ».

Этот праздник отмечается в начале февраля, когда по старому японскому календарю наступает весна. Кто-нибудь наряжается демоном, и дети со словами «Демоны вон! Счастье в дом!» бросают в него сушеные соевые бобы. Демоны боятся бобов и убегают, а счастье, наоборот, приходит. Как-то Юсукэ надел маску – страшный великан-людоед, с красным лицом и желтым рогом во лбу, – а Кей швырялся в него бобами. Если бы все было так просто.

А Эрик как раз думает, что все просто. С тех пор как он встретил того гуру на Гавайах, он, кажется, поверил, что знает ответ на любой вопрос. Если я перестану (как он) есть огурцы, то достигну внутренней гармонии. Или если откажусь от секса (было бы, кстати, от чего отказываться), то обрету покой и буду получать неземное блаженство, вдыхая аромат цветов.

К этому трудно относиться всерьез, но все же он хороший парень. Приходит, беспокоится.

– Вот чай. Пей. – Ставлю перед ним чашку и делаю глоток пива.

Так у нас проходит утро – у друзей-соотечественников на далеком чужом берегу. Затем Эрик отправляется на пляж. «Волна в самый раз», – говорит он.

После его ухода я замечаю, что красный огонек автоответчика все еще мигает. Секунду я раздумываю, не стереть ли все сообщения не читая, но любопытство берет верх.

Первое сообщение – щелчок повешенной трубки. Второе от девочки Майи, моей бывшей соседки: «Привет.

Это Майя-тян. Я написала отчет, как вы меня просили. Увидимся завтра в кафе?» И третье. Я делаю непроизвольный вдох и закусываю губу. Я не слышала этот голос несколько лет, но вспомнила его мгновенно, как любимую песню.

«Привет, Джил, – сказал голос. – Это Филипп».

Филипп. Тот, кто разбил мне сердце.

1987

Я помню, как мы целовались под дождем. Мы стояли под огромным мокрым дубом, с которого лила вода. Мимо ехали и ехали машины. Промокшее платье липло к телу. Меня так переклинило, что я готова была заняться с ним любовью прямо там, упасть в грязную лужу, принять его глубоко в себя. Я думала, это любовь.

Мы встречались уже полгода. Для Филиппа пик увлеченности мной был уже позади. Он начал видеть мои недостатки, и перед ним уже начали открываться бескрайние горизонты Африки. Его раздражало, когда я звонила ему среди ночи, чтобы прочесть какое-нибудь понравившееся мне стихотворение.

Я в то время любила эпатаж.

Я считала, что художнику следует быть спонтанным и непредсказуемым. Всерьез думала, что чувствую все гораздо тоньше и глубже, чем остальные люди.

Бешеная страсть Филиппа придавала мне уверенности. Через неделю после первого свидания он сказал, что любит меня. Постепенно и я полюбила его – за его любовь ко мне. Я хотела выйти за него замуж и родить пятерых детей. Он говорил, что хочет пятерых, – неудивительно, ведь он вырос в большой, безумной семье ирландцев-католиков. В двадцать один год я была готова отписать ему свою душу. Думала, что больше никогда так сильно не полюблю. Я и представить себе не могла, что эта любовь к Филиппу не будет идти ни в какое сравнение с тем чувством, которое я, спустя несколько лет, буду испытывать к своему сыну.