Кандаурские мальчишки - Геннадий Михасенко

— Всяко может статься.

Конечно, дедушка ерундит. Деревенский! Кто же это, интересно? Может, Анатолий? А может, тётка Дарья? Смешной дед, придумал тоже! Это — бандит!

— За это в тюрьму могут сунуть аль ещё как, — сказал дед.

— Сунь его теперь. Он уж, поди, полсогры[1] отмахал.

— Вот то-то.

— Нам теперь достанется… Мол, упреждали, не послушали, вот и расхлёбывайте, — проговорил Шурка.

Дед замахал руками.

— А вы-то что? Вы своё дело сделали, стадо уберегли. Мальцы, мальцы, а молодцы! А вот как быть дале, надо прикинуть.

Мы начали соображать.

Всё вокруг — и скотный двор, и дома с задёрнутыми шторками, и подсолнухи, приподнявшиеся на цыпочки и повесившие свои шляпы на плетень, — всё как будто размышляло вместе с нами: что делать?

— Надо вызвать отряд милиционеров с пулемётами и прочесать тальник. Может, это — фашист. Мало их забрасывают на парашютах! Вот они и шатаются голодные, как волки, кто же станет кормить фашистов. Тут без милиционеров не обойдёшься…

Дед Митрофан перебил Кольку:

— Минцанеров… У нас ведь всего один минцанер, и тот нынче на покосе… Надо тётку Дарью разыскать, она в обязательности скумекает, какие такие жульничества, и без пулемётов… Ишь вояка.

Шурка сказал:

— Правильно, надо найти тётку Дарью. Вы дуйте ищите, а я Нюську пойду попроведаю.

И он, не оглядываясь, перевесив бич через шею, пошёл домой.

— Дедушка, а нам-то куда? — спросил Колька.

— На поля. Где же сыщешь тётку Дарью? — И дед ушёл в сторожку, откуда тотчас донеслось шорканье ножа о брусок.

На поля! А сколько их, полей-то! Это с одной стороны деревни — болота и тайга, а с другой — сплошные поля.

Прямо у правления начинаются четыре полевые дороги и куриными пальцами разбегаются в разных направлениях. А от этих дорог оттопыриваются дорожки, как сучья от ствола дерева, а от дорожек стреляют в кусты ещё тропинки-веточки. Вот и думай, куда кинуться. Тётка Дарья, конечно, где-нибудь у тропинки-веточки литовкой машет, найди её попробуй…

Но нам не пробовать надо было, а искать. И мы двинулись по одной из дорог, надеясь встретить кого-нибудь и расспросить.

Глава пятая

Колька шлёпал босыми ступнями, оставляя за собой пыльный хвост. Его ноги до колен покрылись серым налётом. Я шёл по краю, где пробивалась трава. Пыль была и здесь, но она не клубилась.

Дорога изгибалась, кустарник подступал то с одного бока, то с другого, поэтому видеть далеко вперёд было нельзя, да и в стороны не особенно заглядишься.

Сейчас все или на Дальнем таборе или на Первой гари. Эта дорога вела нас на Первую гарь, где прошлый год бушевал пожар.

Из-за поворота показалась упряжка.

— Игренька! — воскликнул Колька, и мы с гиком припустили навстречу.

Игренька шёл не спеша, но свободно, без натуги, и нельзя было понять, тяжесть ли он везёт или идёт порожняком. Грудь у него широкая, со вздрагивающими шарами мускулов, шея тугая, гибкая, со сбившейся на одну сторону гривой.

— Игреня! — Подбежав, Колька повис на оглобле, остановил коня и начал возбуждённо похлопывать его по морде. — Здоров, Игреня. А тут про твои кишки чего-то болтают. Врут!.. Ах ты мордастый!

Я зашёл сбоку и на задней ноге коня, ближе к животу, увидел свежий шрам, уже подёрнувшийся красной сухой коркой, вокруг которого вились постылые мухи. Игренька, не переставая, обхлёстывался хвостом.

— Колька, вот где борона царапнула.

— Кто вы такие: разбойники али самашедшие? — раздался чей-то голос.

Обрадованные неожиданной встречей с Игренькой, мы не заметили тётю Фиктю, сидевшую на бричке. Она смотрела на нас нарочно строго и удивлённо, будто видела впервые в жизни. Голова её была плотно обвязана белым платком, чтобы не попадала в волосы цепкая ость, рукава кофты закатаны по локоть.

— Ежели вы разбойники, то не трогайте душу грешную, а ежели самашедшие — дай вам бог ума-разума… Вы чего, шпингалеты, мечетесь по дорогам да на лошадей кидаетесь?

Было в её лице что-то анатольевское: быстрое движение бровей, причём брови могли сойтись совсем и тут же разметнуться в стороны так далеко, что казалось — теперь уже они никогда не сдвинутся.

Но они опять сходились, прямо сталкивались.

— Тётя Фиктя, — спросил я, — вы тётку Дарью не видели?

— Дарью?.. У пасеки она. Фёдоров комбайн заглох. Она там порядки наводит…

— Ура! Кольк, понеслись!

— Сейчас! — Колька вскарабкался на бричку. — Зерно! Мишка, зерно! Лезь сюда! — воскликнул он, плашмя бросаясь на пшеницу и зарываясь в неё лицом.

Я тоже запрыгнул на бричку и радостно уселся на зерно, чувствуя его упругую мягкость. А Колька уже двигал челюстями, нахрустывая.

— Наскучались, бедненькие… Ничего! Вынесем!.. Ноги-то не суйте, на мельницу везу… Понимаете, окаянные души, на ме-ельницу! — гордо сказала тётя Фиктя, но тут же потупила взгляд, столкнула брови, потом спросила: — Миш, помнишь мельницу-то?

— Помню, — ответил я.

— А тёзку своего, дядю Мишу, помнишь?

Ещё бы! Дядя Миша — муж тёти Фикти. Он работал мельником и вечно был, как снеговик, белый. Он часто брал меня, уже большого, на руки и подбрасывал под потолок и смеялся… Сейчас дядя Миша — на фронте, изредка присылает письма, мы с мамой приходили читать их. Мама с тётей Фиктей обычно после читки всплакивали, а я вместе с девчонками, сёстрами Анатолия, вертел письмо в руках и старался отыскать в нём что-то большее, чем просто слова.

— Помню, — сказал я.

— Да-а, — протянула тётка Фиктя задумчиво. — Выдюжим! Так ведь, ребятки? — Она серьёзно улыбнулась и развела, точно расцепила, брови. — Ну будет вам копошиться, вытряхивайтесь, дело не ждёт…

Мы схватили по горсти пшеницы и спрыгнули. Тётка Фиктя дёрнула вожжи. Игренька легко взял воз, и скоро они скрылись за поворотом.

Тут я спохватился, что не рассказали мы про Хромушку — зерно и конь нас как-то отвлекли.

— Ладно, — махнул рукой Колька. — Всё одно узнает.

И, жуя на ходу пшеницу, мы побежали к пасеке, которая ютилась недалеко, на склоне маленькой лощины.

Тётка Дарья была действительно там, и комбайн Фёдора действительно не работал. Тут же стояла полунагруженная мешками телега, и две девки сидели под пустым бункером на площадке, покачивая ногами.

Фёдор, тонкий и длинный, как шомпол, кричал, размахивая огромными кулачищами:

— Что я? Что я?.. Если бы я был шестерёнкой, я б прыгнул на вал и завертелся. А тут вот прыгай не прыгай, а пока не подвезут запчасть — стой! — Острый кадык, будто затвор, дёргался на его горле, грозя разрезать кожу.

— Царица небесная! — всплеснула руками тётка Дарья. — Ересь-то какую несёт, вы только послушайте.

Фёдор рассерженно перебил:

— Вот рассуждения у тебя, кажись, хозяйственные, а того понять не можешь, что это машина, железка. Ей душу не вплюнешь и не хлопнешь по плечу: вертись, мол, милая.

Мы застали уже конец разговора, но по тому, как вспотел и покраснел Фёдор, мы сообразили, что спор был горячим.

Тракторист выглядывал из своего окошечка и простодушно ухмылялся. Когда же председательница косилась на него, он втягивал голову внутрь кабины.

Нас заметили сразу. Тётка Дарья подалась вперёд и воскликнула:

— Миленькие мои, как вы тут?

— Тётка Дарья, тётка Дарья… — быстро заговорил Колька, но смолк и пихнул меня в бок.

Я, стараясь не спешить, рассказал о случившемся.

Председательница произнесла только одно слово:

— Вот! — и как-то поникла всем телом, точно до этого она была связана верёвками, а теперь эти верёвки разрезали.

Фёдор присел, посмотрел нам в глаза, перевёл взгляд на землю и проговорил:

— Что-то долго шестерню не везут…

— Кто-то мучается, растит, а кто-то… — Тётка Дарья вздохнула, потом решительно и быстро сказала: — Вот что, ребятки, бегите домой. Вечером посмотрим.

— А как же с овцами? Выгонять их?

— Да, да. Выгоняйте, не бойтесь, теперь не бойтесь.

Мы было повернули обратно, но тётка Дарья придержала нас:

— Стойте… Поди, голодные как черти. Забегите к Степанычу, пусть чашку мёду наложит.

Незнающий человек сроду не найдёт пасеку, коли случайно не наткнётся.

По краю лощины тесно селились берёзы, щекоча друг друга ветками. С любой стороны глянь — пустой околок. Да и путь туда неприметный — колея как две отдельные тропинки, а меж ними такая же трава, как и везде; заброшенная дорога, да и только. Вот по ней-то мы и побежали. Проскочив под берёзами, мы увидели пчелиную деревеньку. Солнце освещало маленькие безоконные домики, и они вырисовывались на светлой зелени, как игрушечные. Но этими игрушками владели пчёлы. Здесь было пчелиное царство. Тут уж не зевай, в два счёта вопьётся, и без шишки не обойдёшься. А говорят, от трёх укусов можно и умереть. Мы, крадучись, пробрались к избушке пасечника, полуврытой в землю.