Рассвет в декабре - Федор Кнорре

— Тут как-то возражать, извините, ваше величество, нечего. Уж очень вопрос простой.

— Ага. Чем меньше человек знает, тем проще ему все кажется… Я тоже не очень понимаю… Тут, знаешь, может быть так: мамаша, как пожарный на вахте, дежурила около него. Может, двадцать лет. Все время наготове, в случае чего, тут же броситься гасить какую-нибудь несчастную спичку, от которой затлела на кухне тряпка. И вдруг загорелся, запылал разом весь ее дом, а ей говорят: «Отойдите к сторонке, тушить будут без вас!..» Ах, так? И кинулась тушить чужой, чей попало домишко. Маргарита под руку попалась, не знаю уж как, вот она за нее схватилась. Теперь и сама не рада. Но с ее характером она не бросит, нет.

Перед уходом жена заботливо сказала ему все необходимые слова, сделала все необходимые приготовления. Нина оставалась дома. Она и Нине повторила, как, в случае чего, себя вести, что где стоит и куда звонить в случае чего. Все это Нина знала не хуже ее.

Он лежал, не слушая их деловитого разговора, и думал о том, что болен так уж долго, что, кажется, исчерпал в своих близких весь положенный человеку в беде лимит внимания, заботы, тревоги и готовности бросаться к нему на помощь. Весь запас долготерпения и доброты. Всему когда-нибудь приходит конец, они не виноваты. Правда, он тоже.

Наконец щелкнул замок заботливо-осторожно прикрытой двери квартиры. Потом бухнула железом дверь лифта на площадке лестницы. Слабо загудела, пощелкивая на каждом этаже, убегая вниз кабина…

Немного погодя в дверь комнаты, где он лежал, добросовестно заглянула Нина, посмотреть, как он там?

Все, по-видимому, было нормально, в порядке: он спокойно лежал, вытянувшись, и молчал.

Некоторое время она неопределенно выжидательно смотрела ему в лицо. Она давно уже не могла вызвать в себе того непосредственного чувства испуга и сострадания, какое охватило ее однажды при первом посещении больницы. Тогда ее поразило отсутствующее выражение его лица, его недоступное молчание. Непонятным, недопустимо нелепым показалось, что ее такой привычный, домашний, здоровый отец вдруг должен, точно несправедливо приговоренный к наказанию, лежать раздетый на койке среди многих посторонних людей, под одинаковыми одеялами…

Теперь же, когда отец привычно и скучно, томительно долго все лежал и лежал на диване дома, все это в ней притупилось, сделалось частью быта.

— Тебе ничего не нужно? Ты, может, поспишь?

— Посплю. Ничего.

В прихожей зазвонил телефон, Нина подбежала, приглушая голос, прикрывая трубку рукой, внятно кому-то отвечала. Холодно. Твердо. Потом с возрастающей досадой:

— Нет… Нет, говорю… Ты что, не понимаешь слова «нет»? Ну, не могу никуда уходить! Это все отпадает, отменяется, отваливается, нельзя, не могу!.. Слава богу, додумалась!.. Вспомнила?.. Ну вот, а я отпадаю. Отстань, переживу.

Громковато щелкнула с размаху пристукнутая трубка.

Снова телефонный звонок. Нина сразу же срывает трубку.

— Не могу я по очереди всем идиотам долбить по сто раз одно и то же!.. Тебе сказали? Чего же ты опять трезвонишь? Ах, вот что придумали? Прямо ко мне? Здорово! Человек лежит, а вы симпозиумы у него на голове придете устраивать?.. Постой, меня зовут. Папа, ты мне? Я ору громко? Извини!

— Почему ты отказываешься? Из-за меня? Пускай приходят. Кто там просится?

— Да что ты? Ерунда. Собраться хотят, просто так. Подумаешь, важность.

— Пускай. Почему у меня на голове? Они же у тебя в комнате могут? Ну в столовой. И пускай. Мне-то что? Даже интересно.

— Ни за что! — с неуверенной надеждой сказала Нина, — Ты не понимаешь. Они музыку еще пустят. Стульями двигать, ногами шаркать станут. Цирк!

— Мне и забавно. Цирк? Я с удовольствием послушаю издали, как клоуны хохочут… львы рычат… Даже развлечение.

— Нет, нет… Это ты просто, думаешь, ради меня, а мне-то, в общем, наплевать. Ведь это они просто так задумали!

— Пускай. Пускай приходят.

— Ты сам увидишь, что это… нельзя. Они горланить тут начнут…

— А мы тогда их выгоним.

— Конечно, чуть что — я сейчас же выгоню… Нет, все равно это как-то подловато! Нет. А?

— Пускай.

— О-ох, прямо не знаю… Вообще-то они не такие уж… — Нина медленно подошла к телефону и раздраженно буркнула в трубку: — Ждешь? Черт с вами. Ладно. Приходите. Только тихо.

К вечеру они начали приходить. Звонили коротко, едва ткнув кнопку звонка. Войдя потихоньку, смешливо сердито шикали друг на друга в прихожей, напоминая, что тут надо потише, уходили, закрывались в Нининой комнате, и тогда оттуда доносились негромкие, сдержанно-оживленные, молодые голоса.

Звонков было мало, а народу собралось порядочно. Наверное, поджидают друг друга на лестнице или встречаются у метро, чтоб не беспокоить лишний раз звонком, подумал Алексейсеич, деликатно все-таки! — и тут громом грянула было, но сразу заиграла чуть потише музыка.

Заглянула Нина, раскрасневшаяся, блестя глазами, оживленно, но как будто не очень весело:

— Ну как? Так не очень громко? Ты смотри не стесняйся, говори сразу! — и мгновенно исчезла.

Он лежал один в сумерках, рассматривал кружок света от ночной лампочки на потолке, и пробовал вслушиваться в музыку, но ничего хорошего у него не получалось. На минуту как будто возникает что-то заманчивое — музыка тронет тебя за руку и поманит за собой, но тут же точно с дороги съедет и пойдет колесить вкривь и вкось, подскакивая на кочках, петляя и путаясь.

Ну что ж, это музыка нового века, другого поколения, им она, наверное, что-то говорит, а я человек своего века — не столетия, а просто своего человеческого века, вот и все…

Долгое время спустя возникло что-то другое, знакомое, хотя, кажется, и не слышанное никогда, что-то тихонько покачивающее, медлительное, что опять тронуло его за руку, сказало: «Пойдем со мной» — и повело какой-то плавно текущей дорогой. Наверное, сентиментальная музыка невысокого сорта, а вот обрадованно откликается в тебе что-то забытое, не заметишь, как начал улыбаться, глядя на свой кружок света… Ну что ж? Если мир погибнет, то не от избытка сентиментальности…

Потом опять пошло прежнее, и он перестал слушать.

Давно уже ему казалось, что в передней кто-то топчется, прохаживается. Кто-то высморкался, сухо, без надобности.

Выждав момент тишины, он спросил:

— Что это вы там стоите в прихожей?

— Ухожу! — огрызнулся голос.

Опять заиграла музыка, зашаркали ноги танцующих в столовой. Порядочно времени прошло, он совсем позабыл про того в передней. Скрипнула дверь, лёгкие каблучки простучали из столовой через переднюю к уборной. Потом обратно. Девичий голос весело окликнул:

— А ты что тут один стоишь? Куришь? Ну так все же там курят? Вот тоже!..

Немного погодя, в момент музыкальной паузы, Алексейсеич спросил:

— Вы все еще уходите?

Музыка играла, но тот, в прихожей, был настороже и услышал.

— Да, все ухожу!.. Сейчас вот и уйду! — Дверь приоткрылась, на пороге, не входя, возник и прислонился щекой к дверному косяку хмурый молодой человек лет двадцати пяти — тридцати в долгополом свитере из толстых жгутов, — А что вы тут? — с натугой что-то припоминая и пристально вглядываясь, недоверчиво проговорил он. — Постойте-ка, вы кто? Она говорила, что вы в больнице… Это вы в больнице лежите, а?

— Что же вы на пороге? Входите!

— Мне входить?.. Пожалуйста… — Он вошел в комнату и прикрыл за собой дверь. — Я Олег. Тот самый. Пресловутый Олег. Слышали?

— Не помню. Может быть… А почему вы оттуда ушли?

— А что мне там делать? Представляете, я давно ушел, а она не замечает. Прекрасно замечает, но она, понимаете ли, совершенно не обращает… неужели она не рассказывала? Не может быть. Как это так? Олег! Ну, Олег? А?

— Олег? Да, конечно, вы, кажется, все по телефону ей звонили?

— По телефону! Ха… Мы одно время даже поженились. Хотя откуда вам знать. Вы же ее папа? Верно?

— Значит, вы тогда все-таки поженились? Это все как-то у вас неясно было. Мне, во всяком случае… Вероятно, потому, что я папа.

— Вот именно. Вам все это просто представляется… В разное время то женились, то не женились, и все по совершенно различным причинам… Одно время, когда-то давно, например, даже просто-напросто квартиры не было. Пошлейшим образом, в смысле — где проживать.

— Тут скоро комната освободится.

— Это я знаю… — рассеянно отмахнулся Олег. — Да теперь это уже не играет. Я же говорю — разные были причины… И теперь опять совершенно разная… Это когда-то все так просто казалось: квартира!..

Он был слегка подвыпивши, в том придурковатом состоянии, когда человеку нравится казаться гораздо пьянее, чем есть на самом деле.

— Невыносимо противно. Представляете, там одни идиот только что рассказывал историю. Тоже идиотскую. С целью, понимаете ли, иметь успех в обществе. Тоже идиотском. Может быть, на вашем жизненном пути случалось вам заметить, что во всякой компании обязательно заводится такой Сёлик? Он оказывается в центре внимания и имеет успех. И оттесняет на задний план все и всех. Весельчак, переполненный шумливой энергией балагур, анекдотчик. Он заслоняет все, никого, кроме него, не слышно, пока он там пошучивает и похохатывает. Вы спрашиваете, откуда Сёлик? Можно и Лификом звать. Тристаном или Ильдефонсом, теперь никого не удивишь. Так он, можете представить, Селифан!.. Так вот история-то… Якобы некий Козодулин выписался из больницы и тотчас подал в суд. Дескать, пока он беспомощный лежал под наркозом, а хирург его потрошил, этот преступный хирург присвоил, похитил — в общем, спер у него три рубля с копейками. История ужасная! Леденеет сердце. Цепенеют уши!.. Хирург, припертый к стенке, признается: взял! И даже соглашается возместить ущерб! Оправдывается только тем, что будто бы не для себя брал. Он для музея будто бы взял деньги, зажигалку и четыре медные пуговицы — ничего себе, хорошее оправдание! Судья сидит белый как мышь, мокрый как мел от зрелища такого позора всей пашей медицины и ветеринарии. А Козодулин торжествует: ага, я целый год искал мою зажигалку, а она вот она у кого! Ну тут все проясняется. Два рубля сорок мелочью, зажигалку и пуговицы — все это истец постепенно заглатывал в разное время, в пьяном виде, и хирург извлек все это из его желудка при операции, по поводу жалоб Козодулина на позвякивание внутри организма при езде в автобусе… И Козодулин еще буянил, выходя из суда, что тут все одна лавочка, ну все, в общем, в таком роде, представляете себе, какой идиот мог вот сейчас в той комнате хоть что-нибудь подобное рассказывать? И самое омерзительное: кто был этот идиот, а? Селифан, а? Нет, я! С целью выпендриться, обратить внимание на себя. Докатился. С Сёликом конкурирую… Да пошла она к чертям. Кто? Да Нина ваша. Нина!.. Ага, там потушили свет, зажигают свечи, втыкают в бутылки. У вас даже настольных канделябров нет! Кошмар. Позвольте пожать за это вашу руку… Если бы у меня была подобная дочь, я бы ее ремнем и в ежовых рукавицах… Я бы ее!.. Или она бы меня. Тоже вариант. Ну, мы это поглядим. Воображаете, я так и уйду?.. Нет, я туда еще загляну перед уходом, я с ней поговорю!.. Это вы так думаете? Еще чего! Даже не подумаю, чтоб разговаривать. Просто выскажу и уйду. Так что прощайте, спасибо за внимание.