И слух ласкает сабель звон - Сергей Зверев

— И что? — нервно дернулся Эккенер.

— В следующую секунду я заметил, как из носовой гондолы навстречу бегущему человеку выбросило язык пламени. Похоже было, что это горел вытекавший из топливного бака бензин. Затем порыв ветра взметнул огонь вверх, к баллонам с водородом, и громадный L-2 исчез в ослепительной вспышке взрыва. В течение десяти секунд все было кончено. Обгоревший остов цеппелина рухнул на землю с высоты трех сотен метров. Никто из двадцати восьми членов экипажа не имел ни малейшего шанса на спасение, — сделав внушительную паузу, покачал головой офицер.

— Сейчас же прекратите! — визгливо закричал Эккенер. — Я не желаю об этом слышать.

— Как хотите…

В гондоле прекратились все разговоры, и только двигатель продолжал успокаивающе урчать за переборкой.

Все следили глазами за стрелкой высотомера, отсчитывавшей очередную сотню метров. Дирижабль наклонился, слишком быстро идя вниз, и корма поднялась кверху настолько, что люди в гондоле на некоторое время должны были цепляться за что-нибудь, чтобы не упасть.

— Что это такое? — заволновался химик. — Мы что, падаем?!

— Уменьшить ход наполовину, — сообщил Штрассер в машинное отделение.

Дирижабль, замедляя ход, спускался теперь плавно. Виды за стеклом менялись. Понемногу становилось все светлее. Высотомер показал двести метров, стало ясно видно землю. Дирижабль летел над деревней, через которую проходила линия железной дороги.

В гондоле затрещал телефон.

— Аэроплан с левого борта! — сообщил с верхней платформы наблюдатель. — Французский «Фарман».

— Проклятие! Я же говорил! — на химика было жалко смотреть.

— Подготовиться! Открыть огонь! — закричал в трубку капитан.

Офицер-радиотелеграфист бросился к лесенке, ведущей к пулемету, установленному на верхней платформе. Вахтенный быстро готовил еще один пулемет здесь же, в передней части гондолы.

С поразительной быстротой яркая точка приближалась с левого борта. Самолет уже стал прекрасно виден. Да, это был «Фарман» желтоватого цвета с нанесенными французскими опознавательными знаками.

— Атаковать самолет! — Капитан оказался в своей любимой стихии боя.

Огненный шар летел на дирижабль, рассыпаясь на множество маленьких потрескивающих искорок, которые пронеслись мимо и исчезли позади, увлекаемые потоком воздуха.

— Недолет! — констатировал Штрассер.

— Что это? — едва шевеля побелевшими от страха губами, спросил Эккенер.

— Ракеты с аэроплана.

Второй и третий выстрелы со стороны «Фармана» последовали один за другим. У химика перехватило дыхание от страха при мысли о дирижабле, объятом пламенем.

— Не так просто, дорогой господин Эккенер, попасть в противника, тем более когда оба из них находятся в воздухе, — спокойно произнес Штрассер. — Лет этак через двадцать воздушные бои будут в этом плане значительно продуктивнее, но пока…

Химика это слабо успокоило. Он проклинал себя за то, что не остался на земле, и дал зарок: в небо никогда больше не подниматься. Тем временем наверху снова зачастил пулемет: аэроплан повернул и теперь нападал сзади с правого борта.

Длинная огненная полоса, прорезав воздух, пролетела совсем близко. Впрочем, Штрассер знал, что делать.

— Пустить газ!

Цеппелин окутался непрозрачным серым газом. Это сделало его невидимым как с земли, так и с «Фармана». Французский пилот, боясь столкновения с облаком, в котором прячется дирижабль, ушел на вираж. В этот момент из этого самого облака в очередной раз раздался монотонный треск пулемета. Теперь стреляли больше наугад, чем прицельно, однако повезло — самолет задымил.

— Падает! — закричал лейтенант.

— Готов, — удовлетворенно заключил Штрассер. — Значит, рейд прошел не зря.

— Мы что, подбили его? — не веря своим глазам, прилип к стеклу гондолы химик.

— Как видите.

Наклонившись над картой, офицеры проверяли направление. Лейтенант поставил на карте точку.

— Еще сорок градусов на правый борт.

В потолке гондолы открылась откидная дверь, и из люка появились две ноги в гетрах. Это был инженер, осматривавший корабль после обстрела. Он объявил, что повреждений нет.

— Ну, вот и отлично! — щелкнул пальцами капитан. — Неплохой денек, не правда ли, господин Эккенер?

Тот пробормотал нечто невразумительное, сжимая в руке платок, мокрый от пота. Цеппелин вынырнул из облака. Штрассер наконец занялся фотографированием объектов внизу. Через несколько минут снимки были готовы.

— Руль глубины — на подъем! — скомандовал капитан. — Направление — девяносто градусов.

Корабль стал набирать высоту. Дело было сделано. Все стали согреваться, попивая горячий кофе из термоса. Пилот, оставив руль глубины, взялся теперь за руль направления. Больше подниматься не следовало — за это можно было поплатиться неожиданным спуском. Впрочем, теперь уже не имело значения, лететь ли на двести метров выше или ниже — все равно неприятельские снаряды достигнуть этой высоты были не в состоянии.

Цеппелин плыл над пустыми, спокойными полями, темнеющими правильными геометрическими фигурами. Он возвращался на базу. Наступало время заката, и запад постепенно окрашивался в багровый цвет. В далекие облака садилось солнце.

В тот же день результаты аэрофотосъемки лежали на столе у Мольтке. Сомнений быть не могло: агент в Париже передал абсолютно точную информацию: третья бригада Русского экспедиционного корпуса действительно направлена в Шампань, это было очевидно. Несмотря на все несовершенство аэрофотосъемки, существовали детали, по которым можно было отличить русских от французов, что определялось даже с высоты. Так, например, во французской армии винтовки носились на правом плече, а у русских — на левом. Впрочем, хватало и других отличительных деталей. Теперь стало ясно: прибытие российских частей значительно усилило положение французов. Тем самым последние сомнения у начштаба окончательно отпали — стало быть, бомбы с ипритом следует сбрасывать именно здесь — в районе Мурмелона и Обрива.

ГЛАВА 7

Уже один внешний вид весьма известной частной клиники на берлинской Линденштрассе смотрелся впечатляюще. Великолепное здание в стиле неоготики, выстроенное из красного кирпича, украшали башенки, скульптуры, резные двери и прочие детали, заботливо спроектированные архитектором.

Интерьеры лечебного учреждения также внушали уважение. Конечно, медицина — дело, где требуется безусловная чистота, но здесь, похоже, этот принцип довели до совершенства. Миловидные медсестры не слонялись без дела, как это бывает в некоторых других медицинских учреждениях, а делали свое дело, четко выполняя свои обязанности. Повсюду чувствовался порядок, доведенный до абсолюта.

Эта частная и явно небедная клиника специализировалась на легочных и дыхательных инфекциях, туберкулезе, всевозможных отравлениях. В мирное время людей волнуют «мирные» болезни. Клиника пользовалась великолепной репутацией, и среди ее клиентов были многие богатые и влиятельные люди.

Наступившая война, как это обычно и бывает, сместила процент больных в Германии в сторону тех, кто пострадал от огнестрельного оружия — пуль, снарядов и бомб. Многие болезни для военного времени стали считаться несерьезными, особенно на фронте. Однако здесь, на Линденштрассе, все было по-прежнему.

У руководителя клиники — пожилого профессора Карла Вайса, в кабинете находился посетитель — генерал с наголо бритой, блестящей, как шар, головой.

— Таким образом, предписанное лечение должно помочь, — сказал медик, передавая гостю рецепт.

— Благодарю вас, господин профессор, — кивнул высокий чин.

В кабинет вошел молодой человек, по виду — ассистент.

— Прошу прощения за то, что прерываю вашу беседу, однако вы сами просили сообщить вам о результатах.

— Что? — поднял брови медик.

— Господин профессор, я о больном Кассере из седьмой палаты.

— Да-да, Ганс, и что же новенького? — повернулся к нему руководитель клиники, ненадолго прерывая беседу.

— Мы решили испробовать медикаментозный вариант номер два, о котором у нас шла речь. Это дало результаты, как вы и рассчитывали, — сообщил ассистент. — Во всяком случае, больной уже не задыхается, как это имело место еще три дня назад.

— Хорошо…

— Да-да. Сегодня утром он уже смог принимать пищу.

— А, как известно, появление аппетита — наилучшее свидетельство того, что больному действительно лучше, — заключил профессор. — Продолжайте. Завтра я осмотрю его.

— Сколько у вас забот, профессор, — покачал головой военный. — И к каждому надо найти свой подход, подход к его болезни, чтобы вылечить.

— А как же иначе? Каждый из нас занимается своим делом, а я считаю, что надо выполнять его на «отлично».