Когда бьет восемь склянок - Алистер Маклин

— Странно, — сказал я.

— Что странно?

— Да их катер. Как думаешь, на что он похож?

— Откуда я знаю? — проворчал Хавслетт. Он спал еще меньше, чем я. — Темнота, хоть глаз выколи.

— Вот именно. Слабый свет в рулевой рубке — мы даже не смогли различить, что это за катер, — и ничего больше. Нет освещения на палубе, нет габаритных огней и даже навигационных.

— Сержант Мак-Дональд провел в этом порту восемь лет. Тебе нужен фонарь, чтобы найти ночью дорогу в собственной спальне?

— У мена в спальне нет двадцати яхт и катеров, которые болтаются на якоре. Ветры и течения не мешают мне, когда я направляюсь в свою спальню. Во всем порту только три яхты зажгли стояночные огня. Нужно же ему хоть чем-нибудь посветить, чтобы видеть, куда его несет.

И у них было чем посветить. С той стороны откуда доносился шум двигателей, сквозь тьму пробился луч. Это был поисковый пятидюймовый прожектор. Он выхватил из тьмы маленькую яхту менее чем в ста ярдах по курсу, затем переместился вправо, осветил другую яхту и вновь устремился вперед.

— "Странно", говоришь, — пробормотал Ханслетт. — Самое подходящее слово в данных обстоятельствах. А что ты думаешь о якобы торбейской полиции?

— Ты разговаривал с сержантом дольше меня. Я в это время был на корме с Томасом и Дюрраном.

— Я бы предпочел думать по-другому, — как-то нелогично сказал Ханслетт. — Так было бы проще все объяснить. Но у меня не получается. Это самый натуральный коп старого покроя и, по-видимому, неплохой служака. Я таких встречал достаточно. Да и ты тоже.

— Да, пожалуй, он настоящий полицейский. И честный, — согласился я. — Это дело не по его части, и он был просто одурачен. Это наше с тобой дело, но нас тоже одурачили. Теперь ясно, что это так.

— Говори только за себя.

— Томас сделал одно неосторожное замечание. Необычное замечание. Ты не слышал — мы были в машинном отделении. — Я поежился, потянуло ночным холодком. — Я не придал этому значения — до тех пор, пока не понял, что они не хотят, чтобы мы опознали их катер. Он сказал: «Суда не совсем по моей части». Видимо, подумал, что задает слишком много вопросов, и хотел оправдаться. Суда не по его части... Таможенник, а суда не по его части... Да они только и делают, что обыскивают суда! Они проводят на них всю жизнь, суют нос во все подозрительные уголки и закоулки, они знают о кораблях больше, чем сами конструкторы. И еще деталь: ты заметил, как тщательно они были одеты? Будто у них кредит на Карна-би-стрит.

— Но таможенники обычно не ходят в засаленных халатах.

— Они не снимали эту одежду двадцать четыре часа. Они уже обыскали тринадцать лодок за это время! Сохранил бы ты острые как лезвия стрелки на брюках после такой работы? Или все же похоже, что они только что сняли их с вешалки?

— Что еще они говорили? Что делали? — Ханслетт говорил так спокойно, что я услышал, как стук мотора катера таможенников стих возле пирса. — Проявляли особый интерес к чему-нибудь?

— Они проявляли особый интерес ко всему. Погоди-ка... Томас заинтересовался батареями, тем, что у нас большой резерв источников тока.

— В Самом деле? А ты обратил внимание, с какой легкостью наши друзья-таможенники перемахнули на борт своего катера?

— Просто они проделывали это тысячу раз.

— У них у обоих не были заняты руки. Они ничего не несли. А они должны были кое-что нести.

— Фотоаппарат. Я старею.

— Фотоаппарат. Технический прогресс их коснулся, черт их побрал! Значит, если наш светловолосый друг не был занят фотографией, он занимался чем-то другим. Мы двинулись в рулевую рубку. Ханслетт выбрал гаечный ключ в ящике для инструментов, стал снимать лицевую панель нашей радиостанции. Это заняло у него шестьдесят секунд. Пять секунд он осматривал внутренности, потом еще столько же смотрел на меня, и стал завинчивать болты панели на место. Было совершенно ясно, что еще очень долго мы не сможем пользоваться этим радиопередатчиком. Я отвернулся к иллюминатору и стал вглядываться в темноту. Ветер все усиливался, темная поверхность моря начала чуть светлеть, белые буруны бежали с эюйд-веста. «Файркрест» натянул вздернутым носом якорную цепь и медленно двигался по дуге по действием приливного течения. Я страшно устал, но глаза все еще видели ясно. Ханслетт предложил мне сигарету. Мне не хотелось, но я взял. Кто знает, может это заставит меня лучше соображать. Я удержал его запястье, вгляделся в ладонь.

— Где это ты порезался?

— Я не порезался.

— Да, я знаю. Но у тебя на ладони кровь. Так значит, это Дюрран... Я не удивлюсь, если он брал уроки у профессора Хнггинса. Стандартный южный выговор на «Нантствилле» и северо-ирландский на «Файркресте». Интересно, сколько еще акцентов у него в запасе? А я-то еще подумал, что он начинает полнеть. Да его прямо распирали мышцы. Ты заметил, что он ни разу не снял перчаток, даже когда мы предложили выпить? Не хотел демонстрировать рану от моего ножа.

— Я лучший наблюдатель из тех, что тебе когда-нибудь попадались. Если меня трахнуть по башке клюшкой, то это я замечу, — зло проговорил он. — Но почему он снова не напал на тебя? Побоялся свидетелей?

— По двум соображениям. Он не мог ничего поделать, пока копы были здесь. Копы-то настоящие, как мы уже решили. Тогда им пришлось бы прикончить и полицейских. Только сумасшедший ни с того ни с сего будет убивать полицейского, а этим мальчикам в разумности не откажешь.

— Но зачем они связались с копами?

— Ореол респектабельности. Коп вне подозрений. Когда полисмен в "Персонаж пьесы Б. Шоу «Пигмалион». (Прим. переводчика) форме выставляет свою фуражку из-за планшира вашего судна, вы не трахнете его по голове свайкой. Вы пригласите его на борт. Всех остальных вы можете трахнуть, особенно, если совесть у вас не совсем чиста.

— Может быть. Это разумно. А второй пункт?

— У них был последний шанс, отчаянный шанс, связанный с Дюрраном. Его использовали как приманку, чтобы посмотреть, какая будет реакция, не опознаем ли мы его.

— Но почему именно Дюррана?

— Ах да, я тебе не рассказывал... Я ослепил его светом фонаря. Лица я не видел, так, белое пятно с прищуренными глазами. Я смотрел ниже, выбирая подходящую точку для удара. Но они этого не знают. И поэтому они решили проверить, опознаем ли мы его. А мы не опознали. Иначе мы бы подняли визг, стали бы кидать в него посудой и требовать у копов, чтобы, они его арестовали, — если мы против них, значит, заодно с полицией. А мы ничего. Ни малейшего намека на то, что узнали его. Что может быть лучше! Они не могут представить, что человек, который встретил бандита, только что убившего двух его друзей и чуть не убившего его самого, при встрече даже бровью не повел. Итак пороть горячку нет резона. Сто процентов из ста, что если мы не узнали Дюррана, то не узнаем никого другого на «Нантсвилле», и не станем трезвонить в Интерпол.

— Ты думаешь, мы вне подозрений.

— Я молил бы бога, если бы так. Но они вышли на нас.

— Но ты же сказал...

— Я не знаю, почему я в этом уверен, — сказал я раздраженно. — Но я чувствую. Они обшарили корму «Файркреста», как игрок на скачках, который выиграл в тройном заезде, но потерял купон. Затем посреди осмотра в машинном отделении раз! — и они больше ничем не интересуются. По крайней мере Томас. Он что-то нашел. Ты видел его после в салоне. В носовых каютах, на палубе. Он не мог бы проявить меньше внимания.

— Батареи?

— Нет. Он был удовлетворен моим объяснением. Этого я тоже не могу объяснить. Не знаю почему, но только в этом я уверен.

— Итак они вернутся, — Да они вернутся.

— Я пойду достану оружие.

— Не надо торопиться. Наши приятели уверены, что мы ни с кем не можем связаться. Корабль с континента приходит сюда только два раза в неделю. Он был сегодня и вернется через четыре дня. Телефонный кабель перерезан, и если я хоть на минуту поверю, что его скоро починят, то меня следует отправить в детский сад. Наш передатчик выведен из строя. Полагаю в Торбее нет почтовых голубей. Какие еще средства связи остаются? — Есть еще "Шангри-Ла” — ближайшее к нам судно, белоснежная яхта длиной в сто двадцать футов. Ее владелец наверняка не пошел просить милостыню после того, как отвалил за нее четверть миллиона фунтов стерлингов. — У нее на борту радиоаппаратуры на две тысячи соверенов. Кроме того, здесь есть еще две-три яхты достаточно большие, чтобы иметь передатчики. У остальных только приемники.

— А сколько исправных радиопередатчиков останется в Торбее к утру?

— Один.

— Один. Наши друзья посетят и другие яхты. Они должны это сделать. А мы не можем никого предупредить. И не можем убраться отсюда.

— Заинтересованные лица могут помешать этому. — Он взглянул на часы. — Самое подходящее время, чтобы разбудить дядюшку Артура.

— Больше откладывать нельзя. — О том, что будет после разговора с дядюшкой Артуром, я старался не думать.