Сценарий «Шербет» - Виталий Сертаков

— Да… Я грязная дрянь… Пожалуйста, сколько угодно… Все, что ты захочешь. Все, как ты скажешь, только не останавливайся!

Я не останавливаюсь. Не останавливаюсь до тех пор, пока она не сжимает мне руку с угрозой вывернуть локоть. Тут важно не упустить момент и свободной рукой обнять ее поперек живота. Иначе она упадет, так уже было. Она не держится на ногах, она вообще ни за что не держится, а руки ее летают так, что я отворачиваю лицо.

От ее крика я выздоравливаю. Ее крик — это моя панацея.

— Боже мой, мальчик, только с тобой, только с тобой… Нет, нет, прошу тебя, не отпускай, еще немного, не отпускай меня!

На полу озеро, флаконы и бутылочки плавают, как обломки кораблекрушения. Упало и рассыпалось все, что могло упасть. Я выжимаю халат, потом кладу Ксану в пену и иду на кухню за портсигаром. Сразу уйти мне не удается, она хватается за меня с закрытыми глазами, трется мокрым дрожащим лицом о грудь. По комнатам за мной деловито крадется пылесос. Наверное, его электронные мозги решают вопрос, не подать ли аварийный сигнал о затоплении квартиры.

Ксана уже почти пришла в себя. Она садится на широкий край ванны, в самом углу, я залезаю в воду и становлюсь на колени. От ударов шипящих струй

вокруг вырастает ватное облако. Ксана успела покомандовать техникой; театр на потолке показывает жесткое порно. Звук убран, вместо суррогатных стонов бренчит испанская гитара. Я прикуриваю ей папиросу, довожу до максимума тягу вентилятора и включаю режим сауны.

Аромат хвои и смолистых дров перемешивается с вонью марихуаны.

Ксана сидит, запрокинув голову, и медленно выпускает изо рта дым. Угасшие щелки ее глаз закрыты промокшими кудрями, от распаренных плеч поднимается пар. Я достаю из ящичка узкую бархатную коробочку, затем беру Ксанкину левую ногу и ставлю к себе на плечо. Она не отрываясь глядит в потолок, там черная девчонка вертится между тремя белыми жеребцами. Термометр звякает на отметке семьдесят. Теперь Ксане не страшен жар, теперь он мой союзник.

Потому что ее «пре-е-е-т…»

Я открываю футляр и достаю опасную бритву. Вскрываю зубами упаковку пенных капсул, две штуки начинают с ворчанием пузыриться на моей влажной ладони. Надеваю бандану и сажусь поудобнее на пятках, отвожу Ксанкину правую ногу в сторону. Она гнется, как манекен, и замирает в том положении, в котором я ее оставил. Я не могу насмотреться на этот податливый смуглый живот. Шевелятся только два тонких пальца, между которыми зажата тлеющая папироса, и подрагивает верхняя губка. Над ее верхней губой самые прелестные женские усики в мире, и сейчас они покрыты десятками микроскопических капелек.

Ксана высовывает кончик языка и облизывает рот. Сегодня кафель в кабинке имеет цвет нежных сливок, и на его фоне моя женщина похожа на африканскую богиню. Струйки пота стекают по ее горлу и ключицам. Я приподнимаюсь и облизываю поочередно ее соски. Один сосок трогаю губами, а по второму провожу тупой стороной бритвы.

Ее живот и грудь покрываются мурашками.

Как хорошо… О как пре-е-е-ет, мальчик! Что ты делаешь со мной, ты пугаешь меня, ты меня пугаешь…

Лучше вкуса ее пота только тот вкус, что меня еще ждет. Я никогда не напиваюсь ею досыта. Ксане осталось на две короткие затяжки; она вся уже там, на границе яви и зеркальной страны, она стонет и рыдает вместе с черной девушкой, она гладит себя рукой, растирая липкий пот, она блестит, как намазанная салом…

Гитара рыдает, точно свора заблудившихся детей.

Я болен ею.

Я прикладываю ком нежнейшей пены к ее цветку и прижимаю его, растираю, пока он не находит пути внутрь. Затем подношу сверкающее лезвие к ее глазам.

— Если ты дернешься, я тебя порежу…

Я чувствую, как сжимается и разжимается ее раскаленная ступня у меня на плече. Папироса падает в воду, Ксана закидывает руки себе за голову. Я открываю тремя пальцами ее цветок и провожу бритвой.

Ты сумасшедший… Я не могу не двигаться, я не могу не двигаться, я не могу…

Я стряхиваю пену, купаю лезвие в воде. Там, где я провел, возникает гладкий, изумительно нежный участок кожи. Я не вижу черных маслин, только

белки в щелках амбразур. Ксана воет, не переставая. Нога на моем плече дрожит, пока дрожь не начинает походить на эпилептический припадок.

Очень медленно провожу бритвой с другой стороны. Я мог бы ослабить ее мучения, но это настолько редкий момент в наших отношениях. Когда эта женщина принадлежит мне безраздельно. Поэтому я не отпускаю ее второй рукой, я нащупываю внутри, в пене эту мягкую фасолинку, такую незаметную, ускользавшую от меня довольно долго, пока я не научился ее ловить. Сейчас я ловлю ее почти сразу…

— Не дергайся, я сказал! Сейчас я буду брить внутри. Совсем немного, но ты порежешься, если сожмешься…

Я обманываю ее. Скорее я отрежу себе палец, чем причиню Ксане вред. Оформляется узкий темный треугольничек, остальное чисто и блестит, как зеркало. Но внутри, на самых каемках, подушечками пальцев я ловлю шероховатости. Сейчас мы их уберем, сейчас мы превратим ее в десятилетнюю девочку…

Лезвие скользит, почти не задевая кожу, и замирает, встретив бугорок. Ксана перекрикивает гитару, хотя громкость на пределе. От ее жара мои пальцы плавятся, превращаясь в воск. В них уже нет суставов, это не пальцы, а бесконечно гибкие щупальца. Я давлю на ее фасолинку изнутри, в том месте, где стыкуются все миры. Бритва вибрирует, при каждом движении наталкиваясь на скользкое препятствие. Я успеваю вовремя отшвырнуть инструмент, когда Ксана падает сверху.

Она обнимает сразу руками и ногами, как паучья самка, намеревающаяся сожрать своего партнера. Мы проваливаемся в облако, белая пенная шрапнель летит в потолок и повисает на стенах. Ксана трижды успевает укусить меня за плечо, прежде чем я перехватываю ее жадный оскал. Каждый укус сопровождается апперкотами ее живота, звук и свет пропадают, мое лицо оказывается под водой…

Я отравлен ею и ничего не могу поделать.

Мы еще долго лежим так, сцепившись, пока я не замечаю, что в углу скрина, правее бесконечной экранной борьбы, моргает флажок служебного вызова. Для десяти вечера это слишком серьезно, чтобы я мог проигнорировать. С большим трудом я расцепляю ее объятия, заворачиваюсь в полотенце и задергиваю шторку над ванной.

Дежурный из отдела общей безопасности изумленно разглядывает следы укусов на моем плече. Затем он говорит, а я слушаю, периодически стряхивая воду с головы. Несколько раз я переспрашиваю, хотя и так все понятно. Дежурный терпеливо повторяет. Он с нажимом произносит «согласно последней инструкции». Судя по всему, он испытывает огромное облегчение от того, что в Экспертном совете появилась должность дознавателя. Иначе ему пришлось бы выдергивать из постели собственного патрона.

— Это ужасно… — Ксана рухнула в кресло и наблюдает, как я спешно натягиваю одежду. На ней моя фланелевая рубаха и пушистые шлепанцы. — Но ты же не работаешь в Управе, чем ты сможешь там помочь?

К ней еще не вернулась обычная агрессивность, хочет разозлиться, но не может. Иногда я жалею, что вообще делюсь с ней рабочими проблемами. Хотя информация о проколе с Костадисом все равно уже просочилась в газеты.

— Ты все слышала?

— Я же не нарочно… Януш, это ужасно, но какого черта звонят тебе?..

На секунду я притормаживаю возле оружейного шкафа. На замке светится дата, четвертое марта. Я очень давно не брал в руки пистолет, но сегодня меня что-то подталкивает.

— Януш, если ты сейчас меня бросишь, я обещаю тебе гораздо больше неприятностей. Я тогда тоже уйду! Что я тут, одна буду спать?! Я боюсь, мне все это не нравится! И кем тебе приходится эта Лена?!

Я пристегиваю оружие, сажусь на корточки возле кресла, целую ее коленки.

— Мне кем-то приходишься только ты. А с ней я очень хотел познакомиться, но не успел. И это не просто покойник, а действующий перформер того самого Костадиса. Ее действительно звали Милена…

4. УПРАВЛЕНИЕ И ФЕДЕРАЛЫ

Пуля вошла Милене Харвик в правую глазницу с очень близкого расстояния. Стреляли практически в упор. Судя по положению тела, убийца сначала попал в живот, после чего разворотил жертве ухо, превратив череп женщины в мешочек с раздробленными костями.

Случилось это в туалете нижнего этажа развлекательного центра «Континенталь», возле отделения сетевых игр. Видимо, девушка успела вскочить с унитаза и тут же была пулей отброшена назад. Зачем ее занесло в такой поздний час в заведение, которое посещают лишь мальчишки-подростки, оставалось загадкой. Из архивов следящих камер не выудили ни единого намека на то, что гражданка Харвик хоть раз в жизни до этого забредала в «Континенталь». Скорее всего, ей кто-то назначил встречу в темном и одновременно шумном углу. На скринах безопасности отпечатались бесконечная череда снующих взад-вперед тинейджеров и вспышки цветомузыки. Зона уборных, согласно закону, оставалась непрозрачной для наблюдения. Поэтому проследить, кто зашел за девушкой в туалет, не удалось.