Ноев ковчег доктора Толмачёвой - Ирина Степановская

– Володя, идем ужинать.

Нет ответа.

Она стала расставлять тарелки, подстелила салфетки. Ничего, что ужин небогат. Зато на столе чисто, красиво. Тина задумалась: стоит ли ее Володя того, чтобы тратить на него жизнь? И ответила себе: стоит. Он – редкий талант в своем деле, Огромный, уникальный талант. Но, кроме таланта, у него больше ничего нет, его собственную клинику и родительский дом – все отобрали. И желание оперировать у него исчезло. Сколько раз она ему говорила: «Володя, ты только пойди куда-нибудь, скажи, что хочешь где-нибудь устроиться на работу. Тебя с руками оторвут...» Он только усмехался: «Кому я нужен? Во всех клиниках – свои люди. Никто теперь не подвинется, чтобы дать мне место. Ведь место – это деньги. Кто же отдаст мне своих больных?»

«Но ведь ты безумно талантлив! Ты знаешь анатомию, видишь, как никто другой, как можно исправить, улучшить черты лица. Ты не идешь на поводу у желаний больных, но ты всегда знаешь, как сделать лица ярче, индивидуальнее. Это дано немногим пластическим хирургам. Ты работаешь как художник, как скульптор...» – Тина мысленно осеклась. Ведь и она сама сказала это слово. Скульптор... Но одно дело – быть скульптором в операционной, а другое – на кладбище. Может, недаром Володя ей говорил, что видеть не может больше больных? Больные – они ведь живые. Неужели его тянет к смерти? Она даже вздрогнула от этого предположения.

– Если у нас совсем нет денег, хочешь, я пойду разгружать вагоны?

Как она не заметила, что Володя встал? Он уселся за стол, а она не понимала, шутит он или всерьез.

– Какие вагоны? Конечно, не хочу! Денег у нас действительно практически нет, но ты не должен портить руки. У хирургов руки должны быть еще более чувствительные, чем у пианистов.

«Или у скульпторов», – вдруг мысленно добавила она.

Азарцев промолчал и потер себе лоб.

– Мне кажется, я больше никогда не смогу работать с больными. У меня такое чувство, что все они хотят меня использовать. Сожрать, высосать и выплюнуть. Я их стал ненавидеть.

Тина даже обрадовалась такому признанию. Положила на тарелку пару картофелин, сама почистила, посыпала солью.

– Полить тебе подсолнечным маслом? У нас еще есть. Целая бутылка.

– Не надо. – Он перебросил картошку со своей тарелки в Тинину. – Я сегодня уже ел. Это тебе.

– А я не хочу.

– И я не хочу.

Тина бросила картофельные шкурки в Сенину кашу, насыпала в миску собаке сухой корм, поставила на пол. Сенбернар, наклонив голову, грустно посмотрел на нее круглым коричневым глазом и не сразу, но начал есть.

«Мяса хочет, – подумала Тина. – А до следующего срока платежа за квартиру еще неделя, – мысленно подсчитала она. – Держись, песик. Надо держаться!»

Азарцев без аппетита ковырял вилкой в картошке.

«А ведь и он здорово похудел», – с болью отметила Тина и снова начала свою пропаганду.

– Если бы ты знал, какие страшные мне перед операцией снились сны! Мне снилось, что ко мне в отделение поступают все новые и новые больные, а я не знаю, что с ними делать! Не помню ни болезней, ни названий лекарств... Но это пройдет, Володя. У меня же прошло. Это все последствия стресса. Хочешь, мы можем обратиться к психиатрам?

– Тина... – Он укоризненно посмотрел на нее. – Когда с тобой было то же самое, я же не тащил тебя к психиатрам?

Она замолчала. Действительно, он никуда ее не тащил. Он приносил ей деньги и оставлял в покое. Теперь она должна сделать то же по отношению к нему. «Время! Нужно время. Я должна просто ждать. Ничего. Как-нибудь образуется! – утешала она себя. – Я буду экономить, выкраивать, комбинировать, придумывать всякие разности, чтобы – самое главное – всех накормить. Ничего, обследование мое потерпит. Я чувствую себя не так уж плохо. Гораздо лучше, чем перед операцией. Просто пока боюсь надолго выходить из дома и боюсь упасть. Ничего, все образуется...»

И, помыв посуду и отправив Володю спать, еще пошла погулять с собакой, потом на ночь почистила клетку мышонка и уже в ванной перед сном, порядком устав, долго разглядывала свое лицо в зеркале. А кем она сама могла бы работать? Еще полгода назад она, совсем как сейчас Азарцев, и слышать не хотела о врачебной работе. А сейчас бы пошла. Не из-за себя. Из-за своего Ноева ковчега. Только ведь снова в реанимации она не потянет – свалится через месяц. Она прекрасно помнит тамошние дежурства – день да ночь, день да ночь... нет, лучше не позориться, даже не начинать.

Тина отошла от зеркала на два шага и пригасила верхний свет. Что ж, если близко не подходить – она еще ничего. Веселый вздернутый нос, золотистые волосы, зеленые глаза... И хорошо, что она похудела, но не очень – не надо покупать новую одежду.

5

«Конечно, во Франции тоже непросто жить, – думала Таня, сидя в небольшом кафе на улице Сен-Жак. Она немного отклонилась от своего маршрута в сторону Люксембурского сада – уж очень ей нравился Латинский квартал. Здесь она жила первые недели после приезда. – Жизнь дорогая, люди закрытые, никто не откроет тебе дверь, чтобы ты поплакала в жилетку...»

Интересы французов корпоративны, как и у нас: парижане существуют отдельно, провинция живет своей жизнью, а уж про колонистов и говорить нечего – в каждой колонии свои законы. Зато все уже отработано, систематизировано, многое пройдено, пережито многочисленными прошлыми поколениями – и законы, и правила, и манеры, и привычки. Сначала Римская колония, потом церковное иго, потом монархия, потом империя, потом коммуна, наконец, республика... Возраст, отличающийся от российского на тысячу лет, что-нибудь да значит. Вон она сама проработала врачом только два года, а ни у Али, ни у Янушки, ни у Камиллы такого опыта вообще нет. И когда она, Таня, пишет выводы о возможном практическом применении чего-либо, мадам Гийяр читает этот раздел оч-ч-чень внимательно.

Подошла официантка. Таня заказала сэндвич и чашку кофе. Девушка улыбнулась и отошла, сделав короткую запись в блокнотике.

Жаль, что в лаборатории не принято обсуждать результаты опытов вслух. Понятно, что все друг другу конкуренты. И у каждого есть свои положительные стороны. Камилла необыкновенно старательна, аккуратна, пунктуальна и неглупа. Она идеально подходит для работы референтом – у нее порядок во всем, всегда все разложено по пунктам, она всегда все помнит, любую информацию вносит в компьютер, в соответствующий раздел. Французский климат Камиллу тяготит, но она вовсе не собирается сдавать свои позиции. Али – весельчак, полиглот, подвижный, как ртуть. Кроме общих для лаборатории опытов он еще экспериментирует с какими-то своими африканскими порошками – растительными экстрактами. При этом у него всегда таинственный вид, и Янушка даже как-то сказала, что по виду он никакой не ученый, а шаман. На любой вопрос Али умеет на восьми языках ответить: «Не знаю», Таня давно поняла, что спрашивать его о чем-либо бесполезно. Хотя иногда Али проявляет удивительную осведомленность и сообразительность, если считает нужным это показать. И лишь одна Янушка предупредила заранее мадам Гийяр, что не собирается оставаться в Париже. Таня вздохнула. Уедет Янушка – ей будет совсем одиноко.