Статус - Владимир Мясоедов

— Все так же красива, загадочна и порочна, — тихим шепотом подтвердил я, с некоторым удовольствием провожая пятую точку симпатичной молодой женщины глазами. — А помнишь, как мы из-за нее дрались?

— А то! Первую любовь не забудешь. А уже если она, едва не насмерть поссорив двух лучших друзей, почти близнецов-братьев и дождавшись их драки, сбегает со старшеклассником, то эти впечатления останутся сами яркими мазками в картине памяти. Но согласись, Игорь, красивая же стерва.

— Угу, слюнки так и текут, — вздохнул я, демонстративно сглатывая. — Были бы мы не знакомы, уже мел бы перед ней хвостиком.

— Да ну? — не поверил игре Александр. — А чего ж тогда так грубо отказался от ее почти не закамуфлированного предложения послать эту унылую тусовку к чертям и проследовать в ее постельку?

— Не люблю со змеями целоваться, — страшным шепотом выдаю свою тайну. — Да и потом, ничего нового на ее обнаженном теле я бы не увидел. Максимум лишнюю морщинку, которой не было полтора десятка лет назад. Но это вряд ли. Думаю, о внешности эта светская львица заботиться лучше, чем ты о своем скафандре.

— Ого, — восхищенно присвистнул Леха. — Когда ты успел? Не в седьмом же классе, в самом деле. Или все-таки….?

— Да нет, на выпускном ее проводил до дома. Где никого не оказалось. Не сменил бы школу в десятом классе, глядишь и сам бы выполнял в ту ночь тяжкие обязанности постельной грелки.

— Ну что я мог поделать, — развел руками мой друг. — Ты же знаешь, служба. Отца как раз на три года переводили на дальний восток, как мы с мамой могли его одного оставить? А стоило ему на прежнее место вернуться, и я сразу в училище отправился…А чего ж ты тогда отказался? Или не понравилось?

— Все было просто супер. Но ты знаешь, на какие деньги она развела Иннокентия? Ну, того еврейчика из параллельного класса, с которым под ручку гуляла после того как дала отворот тому одинадцатикласснику, к которому от нас сбежала.

— Помню, ты рассказывал, — кивнул Александр. — На те алименты можно в космос спутник запустить. Но тебе же предлагали не жениться, а просто скрасить ее одиночество…

Наша давняя любовь поцеловалась со своей старой подругой, пришедшей подобно остальным на встречу выпускников. И, как мне показалось, ей стоило немалых трудов слегка коснуться щечки девушки, а не впиться ей в губы. Оля-оля…что ж ты делаешь, сволочь, зачем так флиртуешь с ее мужем, тебя же сейчас прямо на парте изнасилуют…

— Я понимаю, что приманка вкусная и не отравленная, — мои глаза жадно ловили перемещения обсуждаемого объекта, буквально вбивающего всю мужскую половину в ступор своим присутствием, — но знаешь, блеск зубьев капкана и запах крови как-то настораживает…

— Тогда оторви, наконец, взор от ее штанишек, под которыми наверняка ничего нет и скажи, ты что, все-таки развелся?

— Ну почему все-таки? Давно к этому шло. А как ты узнал?

— Такие характерные блестящие глаза бывают только у очень голодных людей, видящих холодильник. А ты ими Олю буквально пожираешь.

— А сам-то? Я хотя бы пробовал создать ячейку общества, пусть и неудачно, а вот один знакомый мне тип этого долга старательно избегает. Когда я, наконец, смогу отмстить тебе, крича "Горько!" с интервалами в пять секунд?

— У меня уважительная причина оставаться холостым. Не хочу с орбиты наблюдать за появлением в семье негритят.

— Смотри Леха, нам с тобой уже тридцать с хвостиком, еще немного и останется только сожалеть об упущенных возможностях. Кстати, когда тебя уже спишут? В твои годы, по-моему, уже даже пилотов обычных самолетов к пенсии по выслуге лет готовят. Да и вообще график у тебя какой-то подозрительный, то по полгода носа не кажешь, а то на месяц в квартиру к родителям заселяешься…

— Покой нам только снится, а много будешь знать, скоро состаришься, — отшутился как всегда на вопрос о работе Александр, связанный кучей подписок о неразглашении. — Хм…мне показалось или я слышал чей-то приглушенный вскрик? Неужели кто-то решил припомнить ощущения от близкого общения на подоконнике?

— Эээ… — мои глаза зашарила по толпе бывших одноклассников. — Кажется, все наши девочки здесь. И преподавательницы полным составом тоже, хотя среди них никого моложе пятидесяти и нет.

— Я точно что-то слышал, — настаивал Александр, и тут в голову мне чем-то стукнуло, вызвав локальный конец света.

Приходил я в себя долго и, кажется, неоднократно. Сознание то концентрировалось на окружающем пространстве, то вновь начинало скакать по неведомым далям, сбиваясь почему-то на мысли о общественном туалете и Олю. В один из моментов просветления я понял почему. Прямо передо мной лежали ножки, которыми совсем недавно любовался каждый мужчина в помещении. Только они и ничего больше. Их хозяйку, которую я когда-то жаждал всеми фибрами своей души, неведомая сила разорвала пополам и теперь нижняя часть трупа валялась практически перед носом, источая ароматы бойни и выгребной ямы. Щегольские черные штаны немедленно оказались забрызганы продуктами пищеварения.

— Данил, ты живой? — голос Александра сопровождался оглушительным треском под ухом и сильным рывком, от которого меня незамедлительно вырвало еще раз. Когда, наконец, глаза сфокусировались, то они не сразу поверили увиденному. Мой старый друг прятался за завалом из парт, где помимо него находилось несколько наших бывших одноклассников, часть из которых была ранена, и палил из пистолета в сторону громадной дыры в стене. Под спину мне упилась обломанная ножка парты, толстый железный брус четырехугольной формы. В разгромленное помещение с гортанными возгласами на непонятном языке заглядывали многочисленные фигуры в черных масках, камуфляже и с какими-то короткими автоматами в руках. Но они почему-то не стреляли. Оружие приятеля явно не могло остановить такую волну нападающих, но с этим справлялись два в человека одетых в униформу дворников, буквально заливающих противника огнем. Кажется, я их видел при подходе к зданию школы, они двор подметали…Стоп, а что с Олей? Мне показалось, или…?

Взгляд, брошенный на то место, где я только что лежал, снова вызвал дурноту. Сомнений не было. Моя и Александра первая любовь мертва. Верхняя ее часть лежала чуть дальше, вместе с тем, что ее отрубило, громадной и покрытой кровью арматуриной, не иначе как вырванной из стены вырубившим меня взрывом, который, тем не менее, не нанес помещению значительных разрушений. Если не считать дыры в стене и трупов тех, кому не посчастливилось стоять рядом с ней. На смену растерянности и ужасу пришла злость. Чувства, казалось бы, давно забытые и похороненные вновь шевельнулись в моей душе, наполнив ее жутким гневом, в руку сама собой легла отломанная ножка парты.