Жажда справедливости. Избранный - Алексей Кунцевич

Столь наглое обоснование присутствия оной поганой личности в квартире вызвало шквал неприятных и даже тревожных мыслей у Семечкина. Он теперь вполне здраво соображал, но от этого ему было только хуже. Мозг его взял на себя непосильный труд по обработке противоречивой информации. И чем дольше Николай Андреевич размышлял, тем все менее и менее понимал, что происходит, ко всему прочему решил, что крыша его от постоянного употребления спиртосодержащих веществ отъезжает в неведомые дали. Даже почувствовались какие-то зарождающиеся боли в лобной доле. Голова Николая Андреевича задымилась бы от напряженной работы, кабы не звонок в дверь, прозвучавший, как сигнал тревоги. Этот звонок заставил Семечкина вздрогнуть, и поток мыслей вызвал озноб по всему телу. Вдруг подумалось, что звонок находится в непосредственной связи с разговором Ипполита по телефону,— более того,— со страху Семечкину почудилось, что столь знакомый и надоевший до чертиков голос звонка изменился и теперь напоминает вопли дерущихся котов. Но, конечно, сие никак не могло быть правдой,— звонок звучал так же, как и обычно, то есть таким голосом, о котором говорят: «И мертвого подымет».

Николай Андреевич, пытаясь унять дрожь в ногах, бросился открывать. А, открывши, попятился назад. И следует отметить, было от чего: в проеме стоял высокий господин в черной блестящей шубе и бобровой шапке. Низким голосом он сказал:

—Здравствуйте, здравствуйте, достопочтенный Николай Андреевич. Я весьма рад находиться у вас в гостях.

И хотя никто его не приглашал (помутневшим рассудком Николай понимал, что сделать он этого еще не сумел), вошел в квартиру. Но он был не один; за ним проследовали еще два субъекта, один из которых держал на плече огромного пестрого нагловатого попугая. Другой субъект оказался девицей с абсолютно бледным, но поразительно красивым лицом. Девица вошла последней и захлопнула за собою дверь.

—Здравия желаю, сир!— проскрипел появившийся в прихожей Ипполит.

—Что же, достопочтенный господин Семечкин, вы гостей в прихожей-то держите?— Первая за гражданином в шубе вошедшая личность сказала это так, словно у нее на носу имелась прищепка, гнусавым, как у переводчика импортных фильмов, голосом.

А попугай на плече гнусавого гражданина, прищурив глаз, протрещал:

—Да что с ним говорить?! На дыбу его!

От этого рассудок у Андреевича вновь помутился, он раскрыл было рот, но захлопнул его, и зубы по-волчьи клацнули.

—Я, э… э… то…— Он икнул и опять повалился в обморок.

—Современные люди ужасно нервозны и пугливы до безобразия,— скрипел Ипполит, перетаскивая вместе с личностью, имевшей на плече попугая, именинника в зал.

—С какою только мразью по роду службы не приходится иметь дело. Тьфу ты, гадость!— в сердцах откомментировал сие происшествие попугай и засмеялся дурным неестественным смехом.

Это было все, что услышал Николай, перед тем, как провалиться в небытие бессознательного состояния.

Николай Андреевич открыл глаза и решил было, что его перетащили в другое помещение. Однако, хорошо осмотревшись, понял,— он находится у себя дома. Только с комнатой произошла сильнейшая метаморфоза. Конечно, мебель никуда не делась, но многие вещи, появившиеся здесь невесть откуда, изменили всё.

На месте ярко-желтых шелковых висели тяжелые красные плюшевые с золотым подбоем и золотыми же кистями шторы. Они полностью закрывали окна, и тускло-красный свет, исходивший от них, вызывал чувство нереальности происходящего. Телевизор был накрыт черным материалом. На нем находился золотой канделябр с семью горящими свечами. По центру стола, сокрытого под красной бархатной скатертью, стояло пятисвечие, а вокруг него— множество пузатых бутылок. Тут же имелась разная посуда: золотые кубки, тарелки, рядом с коими лежали, разбрасывая блики от зеркальной поверхности, приборы. В тарелках, вазах, чашах находились разные фрукты. Был здесь и черный виноград, и апельсины, и яблоки, и сливы, и еще фрукты, коих ранее Николай Андреевич никогда и в глаза не видел. Рядом с канделябром в хрустальной конфетнице возвышалась гора шоколада причудливой формы.

За столом справа на невесть откуда взявшемся стуле с высокой спинкой восседал рыжий человек, одетый в духе XIX века, и поглощал виноград. Накрахмаленные манжеты и воротник его белейшей сорочки сверкали в свете свечей.

Во главе же стола спиною к окну находился тот самый, что вошел в квартиру в черной шубе. Теперь шубы на нем не было, а имелась свободная с кружевным воротничком и кружевными же манжетами белейшая сорочка. Руки этого господина находились на эфесе острием вниз стоящей шпаги. Лицо его имело выразительные черты; черные, как бездна, глаза сверлили насквозь Николая Андреевича. Абсолютно седые волосы красивою прической лежали на голове. Сила, излучаемая глазами, приводила в трепет душу Семечкина.

Здесь находился и знакомый Семечкину Ипполит Ипатьевич. Он сидел напротив рыжего субъекта на деревянном табурете, который видимо позаимствовал из кухни, и листал толстенную книгу в черном переплете. Он и заговорил первым из этой компании:

—Итак, Николай Андреевич, вы очнулись.

—Я…— начал было Семечкин, но его перебил седой субъект, отнявши подбородок от рук:

—Ни слова больше! Виконт! вина господину слесарю шестого разряда!

Потом, повысив голос, крикнул:

—Вельда! Присоединяйся!

Вошла красивая, но неестественно бледная девица, облаченная в халат и белый фартук. Ипполит, соскочивши со стула, отодвинул еще один стул перед дамой. Усадили за стол и плохо соображавшего Семечкина, которому ничего не оставалось, как воспринимать это в качестве дурного сна или же,— что вполне объяснимо,— пьяного бреда. А посему реагировал он на окружающую действительность сравнительно спокойно.

Из кухни раздался звон посуды.

—Цезарь!— проорал рыжий, сплюнув в рядом стоящую тарелочку косточки от винограда,— тебе что, особое приглашение требуется?!

Тут влетел в зал пятый член этой компании— здоровый пестрый попугай. Он схватил со стола гроздь винограда, перебрался с ним на телевизор и, пристроив виноград между ветвями канделябра, гаркнул:

—С днем рождения, Николай Андреевич! Будьте здоровы!

Ипполит разлил вино из пузатой бутылки по стаканам и кубкам, поднял свой и произнес:

—Сегодня мы отмечаем знаменательную дату: Николай Андреевич— именинник.

—Сорок лет!— заорал попугай с телевизора.— Да-с!

—Помолчи,— сказал Ипполит птице и продолжал: —Николай Андреевич— один из ярых атеистов, антисоветчиков и, наверное, самый большой поклонник зеленого змия. Сегодня у него еще один юбилей— двадцать пять лет достопочтенный Николай Андреевич не выпускает стакан из рук, одиннадцать лет страдает язвой желудка и…— Козлова прервал попугай, прооравший: