Ослепительный нож - Вадим Полуян

- Государыня-мать, литвинка бесстыжая, тебя, Евфимьюшка, голубонька наша, назвала супарнем.

- Что такое есть супарень? - растерялась Евфимия.

- Ну, мужлатка, - не поднимала очей Полагья, - бородуля. Так обополых зовут, полужён-полумужей. Есть у Софьи Витовтовны в Зарыдалье лазутник или лазутка. Известно ей, как ты и Бонедя в мужской сряде воительствуете. Говорит: боярышню Всеволожу неприлично иметь в невестках. Возомнила, дескать, себя Иоанной Дарковой, героиней франкской. А посольские сказывали, будто бы Иоанну эту невдавне сожгли, как ведьму.

- Ой! - уронила мочало в воду Евфимия. - Орлеанскую деву - на костёр? Со мной батюшка прошлым летом часто о ней вёл речи. Не могли франки святую сжечь.

- Агляне её пленили, - вмешалась Акилина Гавриловна. - Слышала я от старшего дьяка Фёдора Беды. Они и сожгли после неправого суда. Да не о ней сейчас наши мысли - о тебе! Софьею ты отлучена от её особы. Это не к добру. Яснее говоря, к худу.

- Навек ли отлучена? - сомневалась Евфимия, - Нынче же объяснюсь, улажусь…

- Меланьица втайне сказывала, - перебила Полагья. - Не желает лицезреть тебя Софья, и всё тут. А страшней того: старицу Мастридию она, возвратясь с вечерни, вызвала к себе. Не с тобой ли связана их встреча?

- Вот она, опасность! - вскочила с пола Акилина Гавриловна. - Окати меня дождевницей, Полагья!

- Кто такая старица Мастридия? - по-детски приоткрыла рот Евфимия.

- Стыдно приближенной Софьиной не знать, - пошла из мыльни боярыня, - Мастридия у правящей старухи потайная зелейница. Измысливает яды. На всех наводит страх.

- Я страшных тайн по нежеланию не доискивалась, - поднялась с полу Евфимия.

- А надо бы, надо бы, - ушла в предбанник Акилина Гавриловна.

И подопечная последовала за нею. Полагья оставалась помогать Анисье с Устей.

Боярыня Мамонова с боярышнею Всеволожей, испив квасу, долго отдыхали, лёжа наголо на тёплых лавках.

- Главнейшего ведь я ещё не вымолвила, - тихо начала боярыня. - Когда ты прискакала спозаранку на чужом коне и рассказала о бесчестье у Пречистой и о коварстве Юрьевны, я Полагью тотчас настропалила в Софьины хоромы. Что произошло с тобой у всенощной и с кем ты после отъезжала - об этом мне ещё до полночи было ведомо. Мы с Андреем Дмитричем бодрствовали всю ночь. Сгадывали, как быть. Весь замысел Анастасии, матери Косого Васьки, уже лежал передо мной, словно на ладони. Не прискачи ты поутру, я бы сама помчалась в Звенигород. И Софье донесено о твоём отъезде с её врагиней. Вот Полагья у Меланьицы и вызнала наисвежайшие новости. Вчера постельница подслушала таимный разговор Витовтовны со старицей Мастридией. Великая княгиня ей сказала: «Мышь надо извести». А старица в ответ: «Не изводи постылого, приберёт Бог милого». А Софья: «Приготовь дуры. Я подыщу изводчицу». Докумекай-ка! Кто эта мышь? Не ты ли?

Евфимия откликнулась не сразу.

- Ты ведалица, Акилина свет Гавриловна. Все тайны - на твоей ладони. Без тебя пропасть, как шаг ступить. Однако же сдаётся мне: нет, я не мышь.

- И точно что не мышь, - принялась за одеванье, не дождясь Полагьи, Акилина, - Мы с Андреем Дмитричем решили: укроем тебя в Нивнах, нашей вотчине можайской. Там не сыщут, не уподобишься беспомощному изведёнышу. А невдолге батюшка вернётся, привезём в сохранности.

- Невдолге? - не поверила Евфимия.

Акилина подала ей потирало, тёплое, душистое, и глаженую сряду.

- Ночью из Сарая ямским гоном[4] пришла весть: Василиус в Орде одержал верх. Боярин Всеволож с великим князем возвращаются с победой. А Юрий Дмитрия - под щитом.

- О том я догадалась по оброненным Анастасией Юрьевной словам. Коль это так, где же причина мне укрываться? - поднялась с ложа своего Евфимия. - Мой жених вот-вот наденет золотую шапку. Я - великая княгиня! Мне ли бежать?

Боярыня Мамонова мотнула головой:

- Сейчас ты Софьина врагиня. Чем разрешится твоё дело, надобно ещё гадать. Имей терпение. Пока не изведут, мудрее известись самой, то есть исчезнуть. У Софьи времени в обрез. Она спешит избавиться от неугодной, не опоздать. Мы повечер с Андреем Дмитричем свезём тебя тихонько в Нивны. Помылись - потрапезуем. Потом соснёшь перед дорогой.

- Страшна Можайская дорога в темноте, - припомнила Евфимия.

Из мыльни выскочила Устя. За ней с поддержкою Полагьи вышла распаренная красная Анисья.

- Все дороги ополночь страшны, - завершила разговор боярыня.

Три госпожи с прислужницей прошли из бани на хозяйский верх. По случаю среды трапеза была постная: грибы, капуста квашеная, борщевая ботвинья, паровые стерляди. Боярина Мамона за столом не оказалось. Он не дождался моющихся, откушал в одиночестве и занимался в боковуше постоянным своим делом, а каким, неведомо. Евфимия, поев, со всеми помолившись, обратилась к Усте:

- Полежи со мной в одрине. После жуткой ночи не засну одна.

Племянница обрадовалась, так любила подружку-тётку. В маленькой истобке на обширном ложе улеглись рядком. За тесовой стенкой шуршала коробьями спорая Полагья, собирая госпожу в дорогу.

- Не побоитесь оставаться без мужеской защиты? - спросила Устю отъезжающая.

- Акилина к нам пришлёт Бонедю, - сообщила та, - Эта твоя наставница богатыря заткнёт за пояс.

Евфимия через рубашку впитывала жар Устиного тела. Ей стало так покойно от домашнего тепла племянницы, что никуда не захотелось ехать. Сон смежил вежды.

- Матушка сказала, - зашептала Устя, - в монастырь уйдёт, когда я выйду замуж. А ведь я скоро могу выйти, ежели избранник мой станет присылаться-свататься. Боюсь без матушки остаться… Знаешь, кто мне люб? Сказать? Ну, попроси…

Евфимия сквозь дрёму попросила:

- Скажи, пожалуй…

Устя зашептала ещё тише:

- Я без ума от старшенького Юрьича. От Васеньки. Повседенно повечер гадаю: «Суженый-ряженый, приди ко мне ужинать!» Запрошлою субботу у Пречистой очи проглядела, ищучи его. Чего не едет на Москву?

Евфимия расширила глаза и резко села.

- О ком ты? О Василии Косом?

Устина потянула её за руку.

- Ложись. Я тебя очень удивила? Не называй его Косым. Мне не по нраву. Он смелый, аки древний витязь.

- Юница ты ещё, Устина, - погладила племянницу Евфимия. И, беспокойно слушая её девчачий лепет, не смогла заснуть, пока боярыня Мамонова не постучала в дверь и не велела собираться.

4

Нивны село немалое. Курные избы чернели в заболотье. Дорога на Можайск пересекала речку. А по сю сторону моста, на взгорке, высился Мамонов терем. Окна, двери, стены испещрены цветною травлей, узорчатой резьбой. Двор показался так огромен, будто в нём можно поместить несколько тысяч человек. По краям - избы, клети дворовой челяди, обок с ними - сараи, хлевы. А на задворках - бесконечный сад с доспелыми яблоками, ягодными кустами, обилием лужаек, ещё месяц назад, должно быть, удивлявших разноцветьем, а теперь сплошь зелёных, заботливо выкошенных. Гостья бродила по этому саду, не ведая, чем заняться. Сразу же по приезде в Нивны она оказалась в хоромах вдвоём с Андреем Дмитричем. Акилина же Гавриловна уехала, по его словам, в Можайск. Странно, не предупредила. С хозяином беседы коротки. Встречи - больше за столом, где трапезы прямо-таки луколловы. Прежде всего - свиные окорока, тетерева со студенью, гусиные потроха. Вторая перемена - жаркие: то баранина, то индюк, то рябчик. Всё приготавливалось на вертеле, подавалось с различными взварами. А после жарких - горячие щи или супы, то куриные, то из лосиных губ и ушей. На сладкое - заедки: леденцы, орехи, сушёные ягоды, варёные сахара с плодовыми приправками. В постные дни вместо сахаров - пряники в виде зверей. Питье - брусничная вода и морс малиновый.

- Ешь, ешь, голубушка, - упрашивал хозяин.

В столовую палату он приходил в кафтане из червчатого киндяка, подбитого мехом бурой лисицы, с нашивкою для застёгивания, тканною в кружки из серебра с шёлком, а воротник - из золотого атласа по червчатой земле. Евфимия знала от Акилины Гавриловны, что кафтан этот, кроме меха, обошёлся в два рубля десять алтын с деньгами. Расчётливая жена не пожалела средств, предавшись страсти одеть любимого супруга побогаче. Она доверительно показывала Всеволоже иной, выходной, кафтан боярина, пошитый из турецкого атласа. По червчатой земле - золотое листьё с белыми и лазоревыми шёлковыми цветами. У каждой запоны шёлковая с серебром завязка с золотой кистью. Цена такого кафтана несусветно велика: тридцать четыре рубля двадцать два алтына, не считая запои, подаренных ещё покойным князем Можайским, тёзкой Мамона, Андреем Дмитричем, на день ангела. Жаль, что в таком наряде Евфимии не привелось видеть боярина. Редко он выходил в люди, углублённый в свои занятия. А выглядел бы высокий худой Мамон в дорогом кафтане весьма внушительно.