Омут - Росс Макдональд

— Сколько милых женщин в семье! — восхитился я. — Мне осталось повидать вашу свекровь.

— Не понимаю зачем...

— Чтоб составить себе полную картину. Свекровь в семье не на обочине, разве нет? Вы беспокоитесь не столько о том, кто послал перехваченное письмо, — оно надежно спрятано в моем кармане, — сколько о возможном эффекте следующего. Причем опасаясь больше всего свекрови. Она единственная, кто может причинить вам существенный ущерб, правда? Я имею в виду, что именно ее деньги управляют домом, именно она в праве лишить вас доходов. — Это и деньги Джеймса тоже. Свекровь распоряжается доходами пожизненно, но по завещанию ее покойного мужа она обязана содержать сына. В ее представлении это сводится к тремстам долларам в месяц. Чуть больше, чем она платит кухарке.

— А она может платить больше?

— Если бы захотела, — то, конечно, да. Она получает доход с полумиллиона, а в землю вложила капитал в два миллиона. Продать хотя бы акр она не желает.

— Два миллиона? Немало!

— В этой земле — нефть. Если Оливия сочтет выгодным держать за собой землю, то нефть так там и останется, пока она будет жить, а мы все тоже не состаримся, не высохнем до того, что нас ветром будет сдувать.

— Я вижу, между вами не слишком теплые отношения...

Мод Слокум пожала плечами.

— Я пыталась их наладить с давних пор. Она так и не простила мне, что я вышла замуж за Джеймса, за ее Джеймса, ее избалованного сыночка, который, конечно, женился слишком рано.

— Три сотни в месяц! Какая уж тут избалованность...

— Это столько же, сколько он получал еще в колледже, — горечь обиды так и сквозила в ее голосе; наконец-то Мод Слокум нашла слушателя, которому можно было выговориться. — Она никогда не платила больше, даже когда у нас родилась Кэти. До войны мы ухитрялись жить на эти деньги в собственном доме. Потом цены на все вокруг подскочили — мы вернулись в дом его матери.

Я задал, насколько мог тактично, самый главный вопрос:

— А как на все это реагирует Джеймс?

— Никак. Он привык, что ему никогда не надо заботиться о заработке, о средствах к существованию. Единственный сын, она никого, кроме него, не признает... ну, и он привык.

Ее глаза глядели сквозь меня, куда-то вдаль, за пределы комнаты. Мне вдруг пришло в голову, что я окажу услугу ей, Мод Слокум, если возьму да и покажу свекрови письмо, которое лежит у меня в кармане. Да, я навсегда разрушу семью, но, пожалуй, такое дело и было ее неосознанным желанием, мотивом, скрывающимся за ее, может быть, и впрямь какими-то неблагоразумными поступками, на которые намекало письмо. Но что это за неблагоразумные поступки, она об этом никогда бы не сказала. Ясно было одно: после шестнадцати лет ожидания своей доли наследства и связанных с нею планов на будущее дочери Мод Слокум собиралась ждать до конца. Внезапно я услышал:

— Хорошо, пойдемте, я познакомлю вас с миссис Оливией. Под вечер она всегда в саду.

Сад был огражден каменной стеной выше моего роста, но, хотя свет солнца уже угасал, цветы миссис Оливии пылали ярко, будто горели собственным огнем. Все эти фуксии, анютины глазки, бегонии, огромные лохматые георгины, каждый из которых сам был маленьким розовым солнцем. Оливию Слокум я увидел с ножницами в руках, в неопределенного оттенка и размера хлопчатобумажном платье и в широкополой соломенной шляпе, склоненной над цветочной грядкой.

Невестка окликнула ее несколько ворчливо:

— Мама! Вы не должны перенапрягаться. Вы же знаете, что сказал доктор.

— А что сказал доктор? — спросил я, понизив голос.

— У нее больное сердце... когда это ей удобно, — добавила Мод, тоже тихо.

Оливия Слокум выпрямилась. Направилась к нам, по пути снимая задеревенелые от садовой работы перчатки. Лицо ее, покрытое веснушками, было еще красиво, правда, с мягкими, уже несколько оплывшими чертами. Но выглядела она моложе, чем я предполагал, представляя ее себе худой, энергичной и раздражительной дамой лет семидесяти, с крючковатыми руками, вцепившимися в вожжи, с помощью которых она управляла другими людьми. Но ей нельзя было дать больше пятидесяти пяти, и чувствовалось, что она легко смиряется со своим возрастом.

Женщины трех поколений семьи Слокумов жили слишком тесно рядом, чтобы каждая ощущала себя сколько-нибудь комфортно.

— Не будь смешной, моя дорогая, — сказала Оливия невестке. — Доктор говорил, что легкие упражнения для меня полезны. Во всяком случае, я люблю сад в прохладное время дня.

— Но до тех пор, пока вы себя не переутомили. — Голос молодой женщины звучал недовольно. ("Нет, нет, — подумал я, — эти две женщины никогда ни в чем не согласятся друг с другом".) — Это мистер Арчер, мама. Он приехал из Голливуда посмотреть пьесу Фрэнсиса.

— Как мило! И вы уже видели пьесу, мистер Арчер? Я слышала, что Джеймс прекрасно играет главную роль.

— У него высокая артистическая культура, — ложь удалась мне легко, будто я повторял ее много раз, и все же из-за этих слов остался на языке неприятный привкус.

Подозрительно взглянув на меня, Мод извинилась и пошла к дому. Миссис Оливия Слокум подняла обе руки, сняла с себя плетеную соломенную шляпу. Выдержала паузу немного дольше, пожалуй, чем следовало бы, при этом голову повернула так, чтобы я мог увидеть ее профиль, мысленно восхититься им. Тщеславие было ее бедой. В собственных глазах она не изменилась с того времени, когда уже начала блекнуть ее красота, и не допускала мысли о старости. Она достаточно долго снимала шляпу. Волосы ее были выкрашены в ярко-желтый цвет, прямая челка тщательно расчесана и заранее уложена на лбу.

— Мой Джеймс — один из самых многосторонне развитых людей на свете, — заявила миссис Оливия. — Я воспитала моего Джеймса так, чтобы развить у него разносторонние творческие интересы, и должна сказать, он оправдал мои усилия. Вы знаете его только как актера, но он неплохо рисует, у него еще и прекрасный тенор. В последнее время начал писать стихи. Фрэнсис — это для него настоящий стимулятор!

— Интересный человек, — должен же был я сказать что-нибудь, чтобы побудить ее разговориться.

— Фрэнсис? О да! Но у него нет и десятой доли энергии Джеймса. Конечно, было бы большой удачей, если б Голливуд заинтересовался его пьесой. Он предлагает мне финансово поддержать ее, но я, увы, не могу позволить себе такие неосторожные помещения капитала... Я полагаю, вы связаны со студиями, мистер Арчер?

— Косвенно.

Мне не хотелось быть втянутым в объяснения. Миссис Оливия трещала, как попугай, но взгляд ее оставался недоверчивым.

Чтобы перевести в иное русло разговор, я сказал:

— Кстати, я хотел бы уехать из Голливуда. Это, честно признаться, клоака, а не место для нормальной жизни. Меня вполне устроила бы жизнь в сельской местности, имей я в собственности участок земли вроде здешних.

— Как тут, мистер Арчер? — Ее зеленые глаза словно подернулись пленкой, как у попугая, избегающего опасности.

Я продолжал двигаться вперед почти вслепую:

— Я никогда не видел ничего подобного по красоте и уюту, здесь я действительно смог бы поселиться и жить.

— Понятно! Это Мод натравила вас на меня, — недружелюбно и резко сказала вдруг хозяйка сада. — Если вы представляете ПАРЕКО, я вынуждена буду просить вас тотчас покинуть мой дом.

— ПАРЕКО? — для меня это было название сорта бензина, и моя единственная связь с ПАРЕКО заключалась в том, что время от времени я заливал этот бензин в бак своей машины. Так и сказал Оливии Слокум.

Она пристально посмотрела мне в лицо и, очевидно, решила, что я не лгу.

— Эта аббревиатура означает Компанию Тихоокеанских Очистительных Заводов. Компания все пытается взять под свой контроль мои земельные участки. Год назад они осаждали меня, не сняли осаду до сих пор, поэтому у меня и вызывает подозрение чуть ли не каждый незнакомец, когда он проявляет интерес к моей земле, к здешней местности вообще.

— Мой интерес всецело мой собственный.

— Тогда прошу прощения за то, что неверно поняла вас, мистер Арчер. Вероятно, события последних лет озлобили меня. Я люблю эту долину. Когда мы с мужем увидели ее в первый раз, а было это более тридцати лет назад, она показалась нам земным раем, наша долина солнца. Как только у нас появилась финансовая возможность, купили этот прелестный старый дом и холмы вокруг него. Потом муж ушел в отставку, и мы переехали жить сюда. Он и похоронен здесь (муж был старше меня), и я тоже хочу умереть здесь. Я не кажусь вам сентиментальной?

— Нисколько, — искренно ответил я, потому что чувства, испытываемые миссис Оливией к ее земле, были куда более суровыми, чем сентиментальность. Ее грузная фигура, в раме ворот, выглядела в вечернем свете монументально и даже немного пугающе. — Я хорошо понимаю вашу привязанность, миссис Слокум.

— Я часть этой земли, — продолжала она почти вдохновенно, взволнованно-хрипло. — Они разрушили город, осквернили часть райской долины, но мою землю они не смеют тронуть! Я так им и сказала, хотя понимаю, что они никогда не удовлетворятся моим отрицательным ответом. Я сказала им еще, что эти горы будут стоять долго-долго после того, как они уйдут из долины, из жизни. Они не поняли, о чем я вела речь. Вы понимаете меня, мистер Арчер? — Ее холодные зеленые глаза сверкнули. — Надеюсь, что да. Вы мне симпатичны.