отличающих эти две составные части живого человека. Могила часто называется жилищем, избой у вотяков[58], домом с крышею из листьев сандалового дерева у самоанцев[59]. Кладбище у манданов именуется деревней мертвых[60]. Душа растет вместе с телом, и ее возраст при смерти человека соответствует возрасту самого умирающего. Так, если умрет младенец, то наивные дикари уверены, что младенческая душа сама не найдет дороги в загробный мир. На полинезийском островке Оноатоа в случае смерти ребенка ждут его погребать до тех пор, пока не умрет кто-нибудь из старших, с которым его вместе и хоронят[61]. На острове Анейтеум, принадлежащем к Новогебридскому архипелагу, для сопровождения любимого ребенка удавливали или мать, или тетку, или бабушку[62]. По австралийским понятиям жизнь души и ее развитие начинается несколько позже жизни и начала развития тела; дети до 4 и 5 лет не хоронятся, так как у них нет души. Зато и после смерти душа может расти. У вотяков и черемисов при провожании на кладбище ребенка высказываются пожелания, чтобы он хорошо вырос[63]. По всему вероятию, той эпохе в развитии представлений о загробной жизни, которая признает существование отдельного царства мертвых, предшествовала более древняя эпоха, когда не признавалось существование особого загробного мира, и души пребывали в могиле вместе с телом умершего. Г-н Смирнов в своих двух весьма интересных монографиях о черемисах и вотяках собрал погребальные обычаи, крайне любопытные в этом отношении и почти тождественные у обоих народов. Эти инородцы думают, что мертвый нуждается не только в пище и питье, но и в одежде и тепле, боится ожогов, даже не может обойтись без воздуха[64]. Весь похоронный ритуал вотяков и черемисов проникнут этими воззрениями. С покойником разговаривают, он может слышать, его просят не хватать ни спереди, ни сзади, около его гроба ставят чашку с блинами и говорят: «Не ходи, не евши и не пивши, голодая»[65]. Точно так же и у обдорских самоедов тадиб-шаман убеждает во время похорон дух умершего оставить в покое живых[66]. Раньше мы уже говорили о том, какие беседы ведут с покойником южноамериканские гезы, но недостаточно этого, человек после смерти может жениться или выйти замуж. Одна сказка сиу-тетонов повествует, что молодой дакота умер, не успев жениться на любимой девушке, но его дух вернулся и женился на ней. Они жили в отдельном вигваме и ставили его во время кочевок несколько в стороне от остальных шатров своего племени, дух доставлял жене необходимую дичь и оказывал различные услуги своему племени[67]. Во время похорон у вотяков и черемисов желают холостому парню или незамужней девушке счастливо вступить в брак[68]. Перенесение характеристических признаков, отличающих живого человека от мертвого, на мертвеца с особенной силой выставлено в одной ирокезской сказке, сообщаемой госпожой Эрминией Смит. Во время охоты один ирокез с женою пришел к вигваму, в котором лежал мертвый охотник с томагавком и лучшими своими украшениями. Посетители нашли там много хлеба, приготовили себе пищу и легли спать: на одной стороне постели – ирокез, на другой – его жена с малюткой. Ночью они услышали шум и увидели, что мертвец сидит и ест. Краснокожий воин сказал тогда жене, чтобы та оставила ребенка и пошла за водою. После ухода жены он, чтобы не возбудить подозрения покойника, ущипнул младенца, и тот стал кричать. «О! – сказал он громко, – я должен идти за матерью, а то дитя умрет, она долго замешкалась у воды». Едва он успел выйти и найти жену, как мертвец последовал за ним, держа в руке зажженный факел. Чтобы избавиться от погони, беглецы сначала положили на землю младенца и продолжали свой путь с ускоренной быстротою, но шум от шагов покойника все приближался, и ирокез направил жену в сторону, а сам продолжал бежать. Скоро он достиг дерева с большим дуплом и залез туда. Мертвец пытался вытащить его из дупла, но безуспешно, он угрожал преследуемому смертью и наконец с наступлением утра ушел, сказав: «Я должен удалиться, моя ночь проходит»[69].
Резкая грань отделяет жизнь от смерти, мир живых – от мира загробного в наших представлениях. Не то, как мы видели, существует в понятиях некультурных народов. Эти два мира и два состояния, в наших глазах противоположные, у диких людей смешиваются. Не только между душой во время ее земной жизни и душой, освободившейся от телесных уз, нет определенного различия, даже между душой и трупом умершего человека, как мы только что могли заметить, проявляется почти совершенное тождество. Такая смутность во взглядах на важнейшие вопросы человеческого бытия отразилась на многих верованиях и должна была повлиять на самое отношение малокультурного человека к умершим и к загробной жизни. Насколько граница между жизнью и смертью неопределенна, показывают различные предания о легкости перехода из мира земного в мир мертвых и обратно. Похоронный ритуал черемисов выражает мнение, что этот народ считает мертвого способным возвратиться к жизни[70]. Герой одной самоедской сказки погибает и вновь оживает три раза; точно так же оживают и его отец, дяди и даже их олени. Воскресение героя в третий раз обставлено особенными затруднениями: труп его растерзан лисицами и волками так, что остались одни кости. Интереснее всего, что появление воскресшего не возбуждает среди его соседей никакого удивления[71]. По сказанию каренов в Индокитае, одна мать так жестоко обращалась с дочерьми, что те умерли; тогда она в порыве раскаяния просила ви, т. е. шамана, оживить умерших. Ви вызвал дух младшей дочери и потребовал, чтоб она убедила старшую сестру возвратиться, – таким образом обе дочери ожили, но дурное обращение не прекратилось, и скоро последовала вторичная смерть. Новые хлопоты шамана убедили к возврату в мир живых только младшую, и когда жестокости и в этот раз не прекратились, то недавно ожившая дочь окончательно переселилась в царство теней, и шаман не мог уже ее оттуда выманить[72]. По бурятским верованиям душа, отделившаяся от тела, может быть убита, и потом от 7 особых условий зависит возможность ее оживления[73]. В вотяцких сказках часто проглядывает убеждение, что воскресение человека – факт весьма возможный. Например, в одной из них купец, нанимая мальчика караулить свою умершую дочь-людоедку, обещает по прошествии третьей ночи выдать покойницу за него замуж. Мальчик на третью ночь запасся скрипкой и почти всю ночь играл плясовые мотивы. Покойница так увлеклась пляской, что позабыла время, когда ей нужно было
