Рассказы и сказки для взрослых - Наталья Абрамцева

Еще один конверт в сторону. Новый лист бумаги передо мной. Я все делаю правильно. Хочется чаю. Но голова ясная. И совсем непонятно, почему мне все время кажется, что льется вода. Стукнутая о пылесос нога ноет. Напоминает о том, что, замочив белье, воду я проверила. Значит, это что? Ничего, штучки подсознания. А потому — дальше…

«Тетя Танечка! Что за странные творятся вещи! Я не помню, когда видела Вас первый раз. Это еще ладно: говорят, мне было года три. Но я не помню, когда Вас видела в последний раз. Не помню! А ведь долгие-долгие годы Вы были для каждого в нашей семье не только подругой, близким человеком. Вы были… Вы просто понимали каждого из нас. Каждого. Не оттого, что умели каждому угодить. Просто Вы каждого любили. И жалели. А сейчас, через какие-то несколько лет, я не помню, когда видела Вас последний раз. Вы бы должны обидеться, но Вы не обижайтесь. Ладно?

Вот и третье письмо в конверте. Остался дядя Юра. Дядя… Тетя… Детские слова. Но я знала этих людей с детства, и было бы нелепо называть их иначе. И все-таки в кухне какой-то шум. Холодильник что ли? Мне сейчас не до этого. Мне бы закончить быстрее.

«Дядя Юра! Я не успела вовремя сказать вам спасибо! Не за то, что в шестнадцать лет вы ушли на фронт. И все потом случилось у вас не так, как думалось. И не за то, что с детства я рядом с вами чувствовала себя дамой, ДАМОЙ! А вы учили меня правильно пить кофе с лимоном, а еще учили меня спорить, а не ругаться. Сейчас я о другом.

Вы когда-то сказали, что нельзя отталкивать от себя людей, если они не на сто процентов соответствуют твоему представлению о том, что такое хорошо. Нужно быть бережнее. И если есть в человеке хоть что-то твое (пусть крупинка), то это, скорее, близкий тебе человек, чем просто так, никто. Держись его. Только сейчас, в тридцать с лишним лет, я поняла, какой подарок вы мне сделали. Спасибо.

Все. Последний конверт готов. Отправить письма… Куда… Как…

Скажи кому-нибудь — назовут сумасшедшей. Потому что не понять людям. Не понять… Что не понять? Не понять и все! Я взяла небольшой мельхиоровый поднос и зажигалку. Поставила поднос на открытое окно. Вот тоненькая стопка конвертов, я помню, в каком порядке лежат письма. Щелкнула зажигалка. Я поднесла огонь к уголку первого конверта. Опустила на поднос. Горит письмо тете Кире — она умерла, когда мне было двенадцать, а ей тридцать два. Горит второй конверт — Марк Адольфович. Умер одиннадцать лет назад. Мне было около двадцати. Вспыхнуло третье письмо — тете Тане. Она умерла восемь лет назад, мне было двадцать три года. Ярче всех на подносе запылал последний конверт — дядя Юра. Я собиралась поехать к нему вчера. Он умер три дня назад. Я не успела.

…Яркий получился костер. Горят мои долги, моя совесть…

Сажусь за стол. Последний лист. Пишу: 1. Гвоздики (белые) Юрию Петровичу. (Я хотела это сделать ровно четыре года назад. Я была в отпуске, он в командировке; я болела, он болел. Но еще не поздно.

2. Большая мягкая игрушка (собака, кошка, медведь) для Марии Михайловны. (Я хотела это сделать год назад. Одинокая соседка. Тянет нас всех, особенно Ленку). 3. Написать письмо Аннушке. (Собираюсь уже месяц или два).

Все. Пока все. Это я сделаю, как только приеду. Сразу. Не откладывая. Я взяла лист, пошла в прихожую, положила его на столик возле телефона. Села рядом.

— Эй! — крикнула я. — Проснись.

— Я не спал. Ты же просила не мешать.

— Я написала…

Он вышел из комнаты

— Что ты ненормальная, я знал всегда. Но почему сходить с ума нужно именно, — он посмотрел на часы, — в три часа ночи?..

— Днем не было времени, — честно сказала я. — До шести работала, потом Ленку в лагерь отвезла… Вот.

— Ладно, — он взял вазочку с одной розой, дал мне глотнуть воды. — Все. Теперь забудь. Не самая ты виноватая.

— Да, — сказала я, — а ты утром позвони тете Поле, пусть она…

— Понял: холодильник, стирка и пропылесосить. Я кивнула. Мне, правда, было легче. Я стала будто честней, возвышенней, чище… Только трясло немножко.

— Успокойся. Пойду поставлю чайник. Он пошел на кухню и заорал:

— Зачем ты это сделала?

Теперь я поняла, почему мне все время казалось, что льется вода. Я действительно не закрыла кран, только не в ванной, а в кухне. А дырка в раковине чем-то закрылась, и кухня была здорово залита водой.

— Ненормальная! Ну, ненормальная! — он уже даже не злился. — Душу, видишь ли, очищает. А что мы залили соседей — это ей все равно.

— Понимаешь, — сказала я уже спокойно, — ты конечно прав. Но, понимаешь, нужно быть бережнее к людям, внимательнее вовремя. Понимаешь?

— Понимаю. Помогай давай.

— Хорошо, — согласилась я, — только ты неправильно делаешь.

Я пошла на балкон, где просушивалось ватное одеяло. Через минуту кухня была сухой.

— Все, — он выпрямился, — а ты иногда соображаешь. Только бы не протекло к соседям. У них ведь ремонт. Потом мы пили чай. Осталось собрать чемодан. Раздался звонок в дверь. Приближалась расплата. Естественно — нижняя соседка.

— Вы понимаете!.. Понимаете!.. — выскочила я, взбодренная чаем.

— Кран она забыла завернуть, — спокойно объяснил муж. Мы все возместим.

Он усадил соседку в кресло возле столика в прихожей.

— Но, вы не представляете, — еле вставила соседка.

— Представляю. Я все представляю. Вон у нее, — он показал на меня, масса нужных знакомых. А у вас ремонт только начинается. Она вам…

— Непременно! Достану все, что нужно. И сделают, как надо. Как для себя. И за наш счет, безусловно.

Соседка хлопала глазами. Она уже не знала, к добру или к худу этот ночной потоп.

— У меня подруга. Ну, приятельница, знакомая. Вам все сделают.

— Запиши все, — муж подтолкнул меня к столику, на котором лежал лист бумаги.

Глядя на соседку, которая все кивала и кивала, я записала на чистой стороне листа, лежащего у телефона, номера и адреса нужных магазинов, фамилии, имена. Сложенный вчетверо лист я протянула соседке.

— Вы меня успокоили, — соседка пробиралась к двери, крепко держа в ладони ТОТ лист. ТОТ. Но я забыла об этом…

Мы как-то нелепо простились.

— Ну и ночка! — муж рухнул в кресло.

— Какая ночка?! — я была уже почти в поезде, почти на теплоходе, почти плыла по Балтике. — Уже утро. Он посмотрел на часы.

— Действительно, 5-46. А чемодан? — он почти испуганно посмотрел на меня.

Я подмигнула. Вещи у меня всегда в порядке. Через сорок минут чемодан был уложен и даже застегнулся. Потом — час на душ, кофе, записка для тети Поли. И на вокзал.

…За нами хлопнула дверь, маленький сквозняк, резко закрылось забытое окно. Мельхиоровый поднос упал вниз, громко ударившись об асфальт. Полетел пепел… Маленькая горсточка… Его никто не заметил. Люди спокойно просыпались.

РОЗОВЫЕ ЦВЕТЫ

Странно, — сказал цветовод, взглянув на картину, висевшую в комнате.

— Очень странно, — подхватил художник, который тоже видел картину впервые.

— О чем вы? — спросил хозяин квартиры своих гостей. — Чем удивила вас эта картина? Действительно, картина была очень проста: на ней был нарисован только горшочек с цветами. Вернее, с одним-единственным цветком. Он, нежно-розовый, похожий немного на колокольчик, немного на лилию, довольно высоко взлетал на бледно-зеленом стебельке над пушистым кустиком своих темных бархатных листьев. Цветок очень красивый, но что странного?

— Непонятно следующее, — стал объяснять цветовод, — количество листьев, золотистый цвет тычинок, некоторые другие детали говорят мне, что розовых цветков должно быть не менее пяти.

— Я не ученый, — сказал художник, — но тоже считаю, что автор картины должен был изобразить больше цветов. Ведь они прекрасны!

— Ах, вот в чем дело! — улыбнулся хозяин дома. — Картина у меня случайно и недавно. Я только знаю, что она очень старая, вернее, старинная. Нов чем-то вы, вероятно, правы. Потому что картина действительно называется «Розовые цветы». Цветы, а не цветок. Ну да ладно.

И все, о картине забыли, другие были дела, разговоры. Люди покинули комнату, вещи почувствовали себя свободнее и заговорили на своем языке.

Сначала зашуршали нарисованные темно-зеленые бархатные листья:

— Ну, что ж… ты свободен. Лети, малыш. Ты слишком прекрасен, чтобы вечно быть с нами, обыкновенными листьями. Счастья тебе!

— Нет, нет, — отозвался розовый цветок, а ведь именно к нему обращались листья. — Нет, нет, — прекрасный голос прекрасного цветка звучал очень неуверенно, — я не могу оставить вас, милые листья. Я помню, как вы растили меня и моих братьев еще до того, как нас всех нарисовал художник. Я не покину вас.

— Твои улетевшие братья говорили так же… Но… Не теряй времени, лети, — шуршали темно-зеленые листья.