Конец Большого Юлиуса - Татьяна Сытина

— Выходит второй машины действительно не было! — сердито ответил полковник. — Что там еще? Давайте посмотрим.

Далее обстоятельно перечислялись случаи воровства ранним утром. С грузовика похищен ящик апельсинов. Украден ковер, повешенный для просушки во дворе. Около очереди, дожидающейся открытия молочной, задержан карманный вор. С окна первого этажа сняли щенка охотничьей породы… И еще множество подобных фактов с датами, цифрами, адресами.

— М-да… — угрюмо вздохнул Смирнов, не думая уже о том, что и по поводу этого запроса могли быть разговоры, обобщения, догадки…

Если бы люди только знали, какой страшный вред может иногда причинить пустейшая фраза, сказанная без всякого плохого умысла.

— Небогато! Зря мы с вами, Алексей Данилович, людей тревожили…

— Ну, как сказать! — невесело пошутил Захаров. — По крайней мере я теперь знаю, что щенят нельзя на подоконник сажать!

— А может быть, все-таки еще раз поднять архивы?

— Бесполезно, товарищ полковник! — уныло ответил Захаров. — Нет в наших данных имени «Горелл»! Я до двадцатого года просмотрел, глубже возраст не выдержит…

Раздался стук в дверь, и на пороге показался Миша Соловьев.

— Прибыли? — спокойно встретил его Захаров, так, словно Миша не в Одессу летал, а ходил купить папирос. — Сдавайте документы по командировке и отправляйтесь снова в распоряжение капитана Берестова.

— Разве я… — Миша спохватился и умолк, взглянул с отчаянием на полковника, раскрыл рот, но не издал ни звука, покраснел и снова взглянул на полковника.

Смирнов с Захаровым молчали, и Миша сделал еще одну бесполезную, наивную попытку.

— Я думал… товарищ полковник, разрешите обратиться! Я думал, что меня уже подключат к этому делу! Я прошу вас, товарищ полковник! Ведь я должен оправдать… Я…

Захаров отвернулся и, точно не слыша Соловьева, направился в коридор. Смирнов оглядел Соловьева и спросил:

— Младший лейтенант Соловьев, что с вами? В каком вы виде?

— Я? — переспросил Миша упавшим голосом. — Извините, товарищ полковник… А что?

— Если вы надеваете штатское платье, умейте носить его! Ваш пиджак измят! Рубашка несвежа! Вы похожи на загулявшего командировочного!

— Я только что с аэродрома, товарищ полковник! — сказал сквозь зубы Миша, чувствуя, что у него даже в носу щиплет от обиды.

— А была необходимость являться в отдел прямо с аэродрома? Или вы могли заехать домой, принять ванну, вымыть, например, голову, которой вам давно пора заняться? И уже тогда являться с рапортом!

— Я мог заехать домой, товарищ полковник!

— Почему же вы этого не сделали? — с отвратительным спокойствием, даже с добродушием спросил Смирнов. — Вы свободны, младший лейтенант.

Выйдя в коридор, Миша набрал воздуха и глубоко вздохнул. «Ни слова!.. Он ни слова не спросил о том, как я съездил! Я не смог даже рассказать о Марии Николаевне! Потом… потом — это уже будет не то! Ни слова!.. Ехать сейчас домой! — мысленно негодовал Миша, спускаясь по лестнице к подъезду. — Поступать в распоряжение капитана Берестова, который опять засадит за канцелярщину! Быть отстраненным от дела Горелла? А если я слово дал отомстить за Бориса Владимировича? Если обязан? Ехать мыть голову в то время, как Смирнов, и Захаров, и, наверное, другие занимаются боевой работой!»

— Пропуск! — резко сказал часовой.

— Ну вот он, пропуск! — разъяренно ответил Миша. Часовой холодно посмотрел на документ, на Мишу и сделал легкое движение головой к дверям.

— Проходите!

— Ну прохожу…

Через минуту Соловьев шел к остановке троллейбуса.

От душевного подъема, с которым он спешил в Москву, не осталось и следа.

Перед рассветом, когда дети и счастливые люди спят особенно крепко, в стекло окна спальни госпожи Штарке ударился маленький камушек.

Этель Штарке умела просыпаться от ничтожнейших звуков. Она села на постели, провела ладонями по лицу, и пальцы ее стали влажными от пота.

Проснувшись окончательно, она сообразила, что убийца не стал бы предупреждать о приходе, и перевела дыхание.

— Гейнце! — спокойно окликнула Этель, садясь на край постели и отыскивая ногами на коврике ночные туфли. Она знала, что Штарке стоит по другую сторону постели босой, в смятой пижаме и глядит в темноту широко раскрытыми глазами, определяя направление и характер звука, вернувшего его из сна.

— Я, муттерхен, — сейчас же ответил Штарке. — К нам стучатся, муттерхен. Сейчас я выясню, кто наш гость!

— Не подходи к окну, Штарке, я посмотрю сама! — взмолилась Этель, но Штарке усмехнулся коротким щелкающим смешком и побрел к окну.

Он прижался лбом к стеклу и разглядел в темноте под окном на клумбе фигуру человека без шляпы, закутанного в длинный макинтош.

— Я открою! — успокаивающе сказал он Этель. — Я знаю, кто это. Не волнуйся, спи и не вздумай выходить к нам.

Он провел гостя, не зажигая света, в темную комнату, спустил зимние плотные портьеры, не снимавшиеся на лето в доме Штарке, и зажег маленькую лампочку пол, глубоким бронзовым абажуром. Все это время гость стоял у дверей, засунув руки в карманы плаща и следя за Штарке сонными глазками, похожими на медвежьи.

— Если вам вздумается еще раз навестить меня ночью, ориентируйтесь на третье окно от водосточной трубы слева, — недовольно сказал Штарке. — Бог знает, что вы наделали с моими розами, у вас не ноги, а сани!

— Как поживает госпожа Этель? — вежливо осведомился гость, снимая макинтош и аккуратно складывая его на стуле.

— Она спит, и здоровье ее отлично! — буркнул Штарке. Он достал из шкафа графинчик с коньяком, два маленьких цилиндрика из толстого хрусталя, сел на диван по-турецки, поджав под себя озябшие ноги, и сразу стал похожим на старого, сердитого гнома. — Вы напрасно там вбили себе в голову, что она влияет на меня! Этель здесь ни при чем.

Без макинтоша гость оказался человеком с заметной военной выправкой и невыразительным, глухим лицом. Он подсел в кресло к дивану, отставил хрустальный цилиндрик, прошелся к буфету, взял стакан для воды, налил на две трети коньяком, выпил половину и закурил.

— Так хорошо живется на покое, Штарке? — осведомился он добродушно и покровительственно.

— Неплохо! — усмехнулся Штарке, оглянулся на дверь и налил себе коньяку. — Настолько неплохо, — добавил он, — что я не хочу никаких перемен.

— Чего вам хочется, мне ясно! — сказал гость, приглядываясь к Штарке. — Вы думаете, я опять пришел вас уговаривать? Ничего подобного! Я пришел потому, что вы мне нужны. Но уговаривать я не буду!

— Новый вариант? — усмехнулся Штарке.

Гость допил коньяк и аккуратно отставил стакан подальше от края стола.

— Вы старый дурак, Штарке! — сказал он с сожалением. — Современный химический завод стоит несколько миллиардов. Но завод можно построить много раз. Вас не восстановишь. Вы уникальный инструмент разведки. Вот почему вы до сих пор живы и проживете еще некоторое время, если образумитесь. Пора возвращаться к нам, Гейнце.

— Бессмысленный разговор! — сердито ответил Штарке и лихо глотнул коньяк. — И напрасно вы щекочете меня комплиментами. Я не мальчик, чтоб поддаться на эту удочку.

— Странно! — терпеливо вздохнул гость. — Вот никогда бы не подумал, что вы перестанете работать…

— Я болен! — возразил Штарке. — А если бы я был здоров, я работал бы против вас. Слушайте, мы обо всем говорили! Ничего нового вы от меня не услышите…

— Кому вы врете? — неодобрительно покачал головой гость. — Разведчик не болеет. Разведчик только умирает. Вам хочется работать. Как хочется вам работать, Штарке! Разве вы забыли, что безделье для нас гибельно? Послушайте свой голос! Последите за собой в зеркало! Вы суетитесь, дергаетесь, с другими, вероятно, много болтаете. Так всегда бывает с нами, когда мы останавливаемся. Освобождение заторможенных реакций! Может перейти в психоз, если не влезете обратно в привычные рабочие тиски. Помните Бернарда? Вам нравится умирать в сумасшедшем доме? Начинайте работать, Штарке, и все ваши болезни исчезнут сами собой…

— Нет! — упрямо сказал Штарке. — Я вам сказал. Нет!

— Гейнце, вы действительно не мальчик! Вы же знаете, что от нас не уходят! — уже серьезно сказал гость. — Вы живы до сих пор только потому, что я все еще надеюсь вернуть вас к работе. Хотя бы ненадолго.

— Но я болен. Слышите вы? — очень спокойно сказал Штарке, хотя у него набухли жилы на висках. — У меня грудная жаба. Я могу умереть в любую минуту, на задании…

— По моим сведениям, за последние два года у вас не было ни одного припадка! — заметил гость.

— Знаете что? — раздраженно сказал Штарке. — Давайте прекратим этот бессмысленный разговор. Если уж вы пришли и не даете мне спать, расскажите по крайней мере, что делается в нашем родном террариуме! Как поживают Борделез, Шванке, Анри? Как чувствует себя Мари-Роз? — усмехаясь, спрашивал Штарке.