Вывернутая перчатка - Милорад Павич

– Это тот самый, который в темноте говорит: «Доброе утро», – шептали у него за спиной и рассказывали друг другу, что моряк, который несколько лет назад в каком-то порту пытался убить его, уверял, что меч отказывается входить в его тело.

– Есть ли способ прикончить его? – задавалась вопросом команда.

– Есть, – ответил старый матрос, который уже однажды плавал с Колумбом. – У Колумба, как и у большинства осторожных людей, кроме имени, данного ему при крещении, есть еще одно, тайное, имя, которое он никому не открывает, хотя носит его и пользуется им так же, как и настоящим. Тайное имя и хранит его. Тот, кто узнает это имя, сможет его убить. Для этого нужно мечом делать такие движения, словно пишешь его имя, и тогда меч, использованный как писчее перо, с помощью букв легко войдет в мясо. И убьет его.

Тут они начали искать второе имя Колумба. На судне был однорукий матрос, бывший рыбак, он умел читать узлы на рыбачьих сетях и разгадывать сообщения, записанные на головах тайнописью из связанных узлами волос. Его обязали следить за Колумбом, и однажды утром он принес новости:

– Его тайное имя записано у него в волосах под шлемом. Каждое утро он обновляет запись с помощью гребешка. Я это имя прочел, потому что нет такого узла, который я не смог бы развязать. Его второе имя – Камень.

– Нужны два человека, которые умеют писать, – сказали на это матросы, – и пусть они захватят с собой ножи. Поспешите, – предостерегали они двоих выбранных, – не то превратитесь в рыб и разучитесь писать, если будете долго тянуть с этим делом.

Поэтому те двое решили пойти сразу. Провожая их, другие матросы сказали:

– Вам просто нужно ножом написать у него на груди слово «Камень» – его тайное имя, и оно само убьет его, потому что через него нож легко войдет в грудь, буква за буквой.

Они застали Колумба одного. Он сидел в одном, в самом темном углу каюты, в другом углу, возле иллюминатора на подставке стояла раскрытая книга, которую он читал через все помещение, подходя к ней только тогда, когда нужно было перевернуть страницу. Краски его лица казались прикрепленными одна к другой. Лоб его пересекала короткая глубокая морщина, похожая на второй рот, и, пока он читал, она шевелилась, словно губы. Казалось, он может укусить и лбом.

– Как пишется слово «камень» – с большой буквы или с маленькой? – спросил один из матросов у другого, когда они были уже в каюте.

– Конечно, с большой, – ответил другой и вонзил нож Колумбу в живот, выводя им в его мясе слово «Камень». От гнева и боли Колумба в его каюте начали загораться свечи, но напрасно. Нож легко входил в тело, и так они его и убили. А потом повернули шхуну назад, в тот порт, откуда отправились в плавание…

Вот и все.

Рассказ был окончен, дядя встал и ключом отомкнул капкан, свинарь рванулся из железа, едва почувствовав, что оно больше его не держит, и, хромая, исчез в темноте.

– А Америка? Что же стало с открытием Америки? – кричал я ему вслед, но он неумолимо молчал, унося с собой часть своей обглоданной истории…

Домой мы возвращались медленно. Дядя ругался, а я вдруг почувствовал странную боль в левой руке. В огромном лежавшем перед нами пространстве, заполненном уменьшившейся землей, в расселинах между длинными гребнями, по которым время от времени текла вода, словно это пот земли, я узнал свою ладонь и почувствовал, что на ней остается двойной след: маленькие следы, как от уколов, и длинная царапина вдоль них. Кто-то хромой медленно продвигался по моей руке от пальцев к сердцу, а за ним по ладони растекалась боль, напоминавшая след на земле, который постепенно исчезал, превращаясь в неровный вытоптанный пустырь, как и все забытые и использованные дороги.

Глядя на эту ладонь, я всех их держал в руке: здесь был и король-дядя – «высокий» палец, и «путеказ» – Колумб, и королева-тетя с короной боли на голове – в виде безымянного пальца, и свинарь – большой палец-«актер», и я сам – маленький мизинец-«приемный сын».

Все они по-прежнему со мной, в моей левой руке. Достаточно разжать кулак и правой рукой переписать с собственной левой руки все, что я вижу на ее ладони. Но при переписывании, так же как и при любом превращении левой стороны в правую, мизинец меняется местами с большим пальцем.

Теперь я тот, у кого нога схвачена железом.

ДОЛГОЕ НОЧНОЕ ПЛАВАНИЕ

– Никогда не стреляй, если твоего ружья не слышно хотя бы в трех государствах!

С этими словами Павле Шелковолосый вышел на большую дорогу, красивый, как икона, и по уши в крови, как сапог. В Приморье, где Солнце ценят не больше, чем коровью лепешку, он бесчинствовал в трех государствах – венецианском, турецком и австрийском, воруя скот и захватывая караваны с пряностями. Как-то в субботу один купец сунул ему в рот ружье и выстрелил, но ружье дало осечку, и Шелковолосому лишь опалило язык пороховым дымом. С тех пор он потерял способность различать вкус, и ему стало безразлично, держит ли он во рту женскую грудь или фасоль с огурцами. Рыбу он с тех пор чистил и жарил не убивая, так что, насаженная на саблю, она трепыхалась над огнем еще живая, а ходил всегда с торчащим наружу концом, потому что поклялся вернуть его в штаны только тогда, когда вернет в ножны саблю.

На Юрьев день он наелся сыра и хлеба и принялся ждать, в какие мысли превратятся в нем этот сыр и хлеб, потому что мужчина может создавать мысль только из сыра и хлеба. В тот день в горах он встретился с Велучей, пастушкой, которая жила без отца, с матерью и сестрами, и никогда не видела мужских яиц, разве что у барана, да и то в жареном виде, а мужчину встречала только на дукатах. Когда из леса перед ней появился Шелковолосый Павле, со сплетенными вместе косичкой и усами, девушке показалось, что ей улыбается солнце. Огромная и незнакомая душа стояла перед ней, распятая на сторонах света, как растянутая шкура, и пустая, как ночь, но на самом деле в ней как в ночи лежали города и леса, реки и морские заливы, женщины и дети, мосты и суда, а на дне, совсем на дне, крошечное и прекрасное тело этой души, которое катило ее наверх, как огромный камень. Лишь улыбка, которая загоралась словно свет, приоткрывала на мгновение, что за этой ночью нет пустоты и что через тело можно войти и в душу. А улыбку эту мужчина поймал где-то в другом мире, где лишь улыбкой и можно поживиться, и принес ее сюда, в далматинское Загорье, принес ей, Beлуче, как какой-то драгоценный плод, который надо попробовать или умереть…

Велуча глянула в улыбку на лице Шелковолосого Павле, и это было последним, что она в своей жизни видела. Спросила, как его зовут, и это было последним, что она в своей жизни слышала. Он ударил ее прикладом и тут же, на этом самом месте, овладел ею, полумертвой, подобно тому как ел рыбу полуживой. Потом, утром того же дня, продал на одно из судов, которое возит доступных всем женщин из порта в порт, и ушел за той самой улыбкой, которая светится во мраке, а Велучу никогда больше не видел. Девушка осталась обезумевшей от ужаса, от пробудившейся страсти и страха, а от удара – слепой и глухой на всю жизнь.

И началось долгое ночное плавание слепой Велучи. Каждый посетитель, поднимаясь на борт, покупал медное колечко и напечатанную в Венеции маленькую книжечку в золотом переплете с подробным описанием живших на судне девушек и всех известных им способов ублажить пришедшего в каюту гостя. Нормой было с десяток мужчин в день на одну девушку, и они плавали так от весны до весны, от порта до порта, удивляясь тому, что весь мир знает их имена и их достоинства. Вечерние посетители оставляли колечки на судне, надевая их на пальцы своим избранницам, те же должны были утром вернуть капитану по кольцу с каждого пальца, каждая для десяти новых, завтрашних гостей. А книжечки гости уносили с собой и дарили потом друзьям. Так замыкался круг, но не с помощью колец, которые всегда оставались на борту, а с помощью этих книжечек.

Мужчины любят зрением, а женщины слухом, тем не менее глухая Велуча любила лучше, чем другие. Приходившие на судно все чаще требовали именно ее, тайно отрезали у нее прядь волос и посылали в письмах родственникам, чтобы те могли узнать ее, когда и сами окажутся на борту.

– Женщина не мыло, не измылится, – говорили о ней, смеясь, и молва о Beлуче ширилась быстрее, чем двигалось судно, причем описать словами впечатления от свидания с ней не удавалось никому, и все выражалось движением руки и свистом. Медные колечки надевали ей иногда и на пальцы ног, потому что, бывало, на руках уже не оставалось места. А она не видела и не слышала ничего из того, что происходило с ней и вокруг нее, и продолжала оставаться самой желанной.

– Днем ее ум работает быстрее, чем сердце, но ночью наоборот, – перешептывались другие девушки. Принимая и снимая кольца, слепая Велуча прошла на женском судне все Адриатическое и Ионическое море от Анконы до Венеции, от Бари до Драча, от Дубровника до Корфу и только спустя долгое время как-то раз сказала: