Золотопромышленники - Дмитрий Мамин-Сибиряк

Молоков (долго смотрит в глаза Засыпкину и качает головой). Ванька, Ванька, не змей ли ты после этого? (Садится к столу и подпирает голову руками.)

Анисья Тихоновна (ласкается к отцу). Ну, тятенька, будет сердиться: этим дела не поправишь…

Засыпкин. И даже весьма это вредно, Тихон Кондратьич, при таком-то составе тревожить себя.

Молоков (со слезами в голосе). Эх, Ваня, Ваня… ведь я тебя еще совсем мальчонкой знал, когда ты у старика Ширинкина жил, а что ты теперь-то делаешь… а? Опомнись, Ваня… кто тебя в люди-то вывел, а? (Стучит себя в грудь.) Вот где ты мне сидишь… Анисушка, доченька милая, вот тебе мой родительский наказ: бойся ты этого человека пуще огня… слышала? Эх, Ваня, не так я о тебе думал… Голову-то свою пожалей… золотая у тебя ведь голова!..

Засыпкин (бросается на колени). Тихон Кондратьич… неужели я бесчувственный зверь какой, а?

Молоков (дочери и Белоносову). Вот смотрите на него, а я расскажу вам одну его штуку. Лет пять тому назад совсем было я разорился, и только всего осталось, что одно место для прииска, хорошее место. Весна, деньги надо — к тому, к другому из приятелей, все жмутся. Я к нему… (Тычет на Засыпкина.) «Дай три тыщи, а что добуду на новом прииске за лето — барыши пополам…» Дал без всякого слова и расписки не взял, потому знает мой карахтер: не омману. Тогда я этот самый прииск и оборудовал, да к рождеству вот этому самому Ваньке семнадцать тысяч голеньких и выложил. Было это, Иван Тимофеич?

Засыпкин. Точно так-с… чужое добро весьма нехорошо забывать.

Молоков. Да, ты и не забыл… отплатил… отнял, любезный, у меня, а меня под вседоним запятил.

Белоносов. Вот это ловко!.. ха-ха…

Засыпкин. Послушайте, Тихон Кондратьич, напрасно вы на меня тень наводите… Конечно, я считаю Анисью Тихоновну за ангела, а все-таки они наших дел с вами понимать не могут.

Молоков. Это точно, что наши дела мудреные… Пожалуй, не скоро разберешь, кто кого дерет.

Засыпкин (целует руку Анисьи Тихоновны). Ангел прилетел… ангел!.. А ручки-то какие, ручки…

Белоносов. Позвольте, милостивый государь… Тихон Кондратьич, что же это такое?.. Ведь мы его судить еще будем…

Засыпкин. Суд судом, а я вот насчет приданого давеча говорил, так надо эту речь кончить.

Анисья Тихоновна. Да, да, вы обещали, Иван Тимофеич.

Засыпкин. Обещал-с, это точно, и женишка обещал… помните?..

Молоков. Ну, жениха-то мы и без тебя найдем, ежели дело на то пойдет…

Белоносов. Тихон Кондратьич, а знаете, куда этот милостивый государь угол загибает: он ведь сам в женихи к Анисье Тихоновне таращится…

Молоков (вскакивает). Што-о?!. Ванька, да как ты смеешь… а?..

Засыпкин. Позвольте-с, Тихон Кондратьич, я еще ничего не сказал… Нужно еще сначала спросить вот Анисью Тихоновну, пойдут ли они за такого старого. То есть, я это к примеру говорю… для шутки…

Молоков (задыхающимся голосом). Ванька… уходи отсюда, коли жив хочешь быть… Так вот для чего ты меня разорил, окаянная душа… Господи, да что же это такое?.. Анисья, гони его в три шеи…

Анисья Тихоновна (кокетливо). Тятенька, я, право, не знаю…

Молоков (бросается к Засыпкину). А я так знаю… Ванька, я из тебя двоих женихов сейчас сделаю!!

Засыпкин (бежит к двери). Уйду-с… сам уйду!..

Белоносов (хохочет). Катай его… ха-ха-ха!..

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Молоков.

Марфа Лукинишна.

Белоносов.

Засыпкин.

Анисья Тихоновна.

Ширинкин.

Mосевна.

Чепраков.

Действие происходит в запущенном старом саду дома Молокова, налево полуразвалившаяся беседка, направо садовая скамейка.

ЯВЛЕНИЕ I

Марфа Лукинишна (варит варенье в медном тазике), Белоносов (сидит рядом с ней и подбрасывает в огонь щепы).

Марфа Лукинишна (снимает накипь в чайное блюдечко). Так ты, Поликарп Емельяныч, про рымского царя рассказываешь… очень уж я люблю про разные чудеса послушать.

Белоносов. Про вавилонского царя, Марфа Лукинишна… Был такой царь, сударыня, в вавилонском царстве, и захотелось ему, чтобы все, к чему ни дотронется, превращалось в золото.

Марфа Лукинишна. Постой, я тебя перешибу маненько: и глупый, должно быть, царь был… а?.. Ишь, чего захотел…

Белоносов. Царь-то был неглупый, да только глупо подумал… Это бывает и с умными людьми.

Марфа Лукинишна. Ну-ка, прибавь еще щепочек-то, да не так, чтобы много… Ох, люблю я, многогрешная, это самое малиновое варенье!.. (Пробует с ложки варенье, обжигается и дует на ложку.) Ишь, ведь какое каленое… Все бы, кажется, сидела да пила чай с малиновым вареньем. Вот бы и вам, мужикам, так же, а то только и смотрите, как бы губу мочить… и в какую прорву вы это сахмое вино хлещете!..

Белоносов (раздувает огонь). Нельзя, сударыня… ишь, как дымит, ф-фу-у!.. (Протирает глаза.) Этак, пожалуй, и варенья не захочешь. Вот вы, Марфа Лукинишна, относительно водки изволили замечание сделать, а нам без водки никак нельзя: возвышает дух.

Марфа Лукинишна. Как ты сказал?

Белоносов. Говорю: дух возвышает.

Марфа Лукинишна. Так это кто же говорит-то, вавилонский царь, что ли?..

Белоносов (в сторону). Этакий березовый пень… (Громко.) Нет, это я говорю… Вы с краешков-то пенки собирайте, а то пригорит.

Марфа Лукинишна (протягивает ему ложку). Не пригорит… На-ка вот, попробуй, да тише, не ожгись. (Белоносов пробует и морщится.) Ну, значит, еще не дошло в настоящую плепорцию: суроп жидковат. (Мешает ложкой в тазике.) Ну, так как про рымского… тьфу!.. про вавилонского-то царя начал рассказывать? Очень уж любопытно…

Белоносов. Ну, пожелал царь, чтобы все было золотое, к чему ни прикоснется. Хорошо… Так по его и вышло. Потрогал царь разные вещи в своем дворце — все золотое делается; ну, понравилось ему, а потом царь устал и захотел поесть. Принеели разную закуску: он кусок в рот, а кусок золотой сделается. Тут уж царь и взмолился, чтобы все опять по-старому было.

Марфа Лукинишна. Нет, как ты хочешь, а глупый царь был… Статочное ли это дело!..

ЯВЛЕНИЕ II

Те же и Mосевна.

Марфа Лукинишна. Ты чего это, баушка, потеряла?

Mосевна. Да вот… послал меня Иван Тимофеич, наказал что-то, а я дорогой и забыла. Все помнила, все помнила, а как вошла в сад — и затемнилась… Экая память, подумаешь! А крепко наказывал да еще говорил, чтобы я кому не сболтнула сдуру-то, а я, нако-ся, сама все дорогой вытрясла.

Белоносов. После, баушка, вспомнишь, а теперь в самом деле никому не сказывай… (Оглядывается по сторонам.) Знаешь, какой нынче народ!

Mосевна (долго смотрит на Белоносова). Чей же это мужчинка будет, Марфа Лукинишна… что-то мне будто невдомек. Не было ровно у вас такого-то…

Марфа Лукинишна. Это абвоката, Мосевна, Тихон Кондратьич из Нижнего привез с собой… А ты садись, — баушка, хошь на травку, хошь на скамейку, да отдохни. Старое твое дело, не с кого взыскивать-то.

Мосевна (усаживается на лавочку). И то пристала до смерти… Иду сюда, а сама думаю дорогой-то: хоть бы мне помереть… право! (Смеется.) Ох, самое это худое дело до старости доживать… все помнила, вплоть до самого дому дошла, а тут ровно кто обухом по голове ударил. Этакая оказия…

Марфа Лукинишна. Вот попробуй-ка вареньица-то. (Дает ей ложку.) Только теперь у нас и осталось, что одна малинка. А мы тут, Мосевна, занялись малым делом: я варенье варю, а абвокат мне про вавилонского царя рассказывает… Царь такой был, что до чего дотронется, то и золотое, с голоду, слышь, чуть не умер.

Mосевна. Золотое?.. Ах, прах его возьми… Зачем же это я сюда пришла?.. Сижу да варенье ем, а сама ровно в тумане… ох, давно помирать пора! Так все, говоришь, золотое?

Mapфа Лукинишна. Все золотое, что ни пошевелит.

Mосевна. Бедненький… Как это его угораздило-то, сердечного?

Белоносов. Зачем бедненький?.. Нужно было только выговорить себе некоторые обстоятельства… (Оглядывается.)

Марфа Лукинишна. Ты чего это, Поликарп Емельяныч, по сторонам глазами-то шмыгаешь?.. Уж не потерял ли чего, как Мосевна?

Белоносов. Нет, я так… просто.

Мосевна (продолжает свое). Грех один от этого золота — вот и стал бедненький. Ведь это только глядеть, что будто оно золото, а оно и есть самое злое зло… да! Сколько народичку около этого самого золота мается!.. А на что его, Христос с ним: лежало бы да лежало в земле… соблазн да грех — и все тут. Большая муть от этого самого золота идет, а другой человек так даже сам не свой сделается. Режут ножами из-за золота-то, одни режут, а другие плачут. Вон наш Иван Тимофеич нахватал золота, досыта нахватал, а какой толк?