Долина Граумарк. Темные времена - Штефан Руссбюльт

И обоих призвал к ответу Нуберт Пешкоброд. Отрицать смысла не было, поскольку во всем этом хаосе угадывался их почерк. Господин Пешкоброд, конечно же, не стал лишать себя удовольствия лично притащить обоих за уши к отцу, через всю деревню. В свою очередь, Гундер Черникс не стал отказывать себе в удовольствии наказать их в назидание остальным — точнее, одного из них.

Мило и его отец в последнее время часто ссорились. При каждом удобном случае или даже без него, Гундер тыкал своего сына носом в то, что он боггар. Боггарами называли зрелых полуросликов, которые уже достигли брачного возраста, и предполагалось, что они сами займутся зарабатыванием себе на хлеб, а остальное время посвятят поискам подходящей невесты. Что требовалось делать дальше, было очевидно: нужно было жениться, построить собственный дом, постоянно пытаться заполнить пустые комнаты отпрысками и степенно дожидаться момента, когда можно будет заставить своих воспитанников выехать из дому и самостоятельно встать на ноги.

Однако, к ужасу собственного отца, Мило совершенно не представлял себе, что с этим делать. Он предпочитал наслаждаться свободой и пытался как можно дольше избежать удавки, которую набрасывает на шею любого полурослика женитьба. Он мечтал о великих приключениях в дальних странах, легендарных сокровищах в глубинах земли и вообще о разного рода героизме. Пока он не мог получить все это, полурослик был готов удовлетвориться разрушением курятников, вытаптыванием цветочных грядок и неприятностями с Нубертом Пешкобродом. К сожалению, ему не светили полные золота сундуки — одна только взбучка от отца или место адепта у мейстера Гиндавеля, деревенского клирика.

— Мило, очнись, ты опять замечтался?

Энергичный голос оторвал адепта-полурослика от размышлений. Он поймал себя на том, что словно в трансе рисует пальцем на запотевшем стекле контуры старого дуба. Мило ответил не сразу, сначала он понаблюдал за тем, как конденсат собирается в изгибах его рисунка, а затем течет дальше. Капли были похожи на листья, падающие осенью на землю.

— Живая картина, — прошептал он.

— Мило?

— Да, мейстер Гиндавель, я здесь. Я не замечтался. Я задумался, — принялся оправдываться он.

Клирик-полурослик подчеркнуто-встревоженно кивнул своему новому ученику.

— Это потрясающе. Тебе следует совершенствовать этот дар. Когда-нибудь, проснувшись утром, ты сможешь решить проблемы всего мира.

Мило знал, что делать с подобными высказываниями своего учителя: ни в коем случае нельзя было отвечать. Последний наставительный поток красноречия мейстера на кариндском языке запомнился ему просто отлично. Ему потребовалось три дня, чтобы проверить по словарю все слова, которых он не знал, и разобраться с их возможными значениями так, чтобы во всем этом появился какой-то смысл. Осталось только два варианта. В одном говорилось, что ученики по причине их положения и слабых знаний не имеют права возражать учителю. Второй сводился к поговорке: если голова не подсказывает тебе ответ, а живот не дает ощущения, слушайся сердца и держи рот на замке, пока твой собеседник не увидел глупость в твоих глазах. Первый вариант нравился Мило гораздо больше, мейстеру Гиндавелю — нет.

Сегодня день был особенный. Не такой, который войдет в историю, но такой, который должен был немного подтолкнуть жизнь Мило вперед — хотя он такой жизни и не хотел. Ему, Мило, было впервые позволено присутствовать на заседании совета.

Обязанности, возложенные на него мейстером Гиндавелем в связи с его поведением во время заседания, несколько убавляли радостное предвкушение.

Ему казалось, что стоять на протяжении всего собрания рядом с тяжелой дубовой дверью и не иметь права присесть не особенно элегантно. Кроме того, необходимость присутствовать только в качестве молчаливого наблюдателя лишало его какого бы то ни было ощущения собственной значимости. Учитывая еще добрую дюжину обязательств и требование надеть шапочку в форме бумажного кораблика Мило пришел к выводу, что его единственное отличие от мебели будет заключаться в следующем: после заседания ему дозволено будет покинуть зал. Однако он будет там, его увидят члены совета. Это достаточно большая честь… — так утешал он себя.

Все в Дуболистье знали членов совета, многим уже доводилось иметь с ними дело. И дело было не в отдельных личностях. Важнее был тот факт, что все они встречались и решали судьбу города за закрытыми дверями. Может быть, судьба — это было слишком сильно сказано, ведь речь шла о таких вещах, как необходимость дольше жечь фонари в зимние месяцы или посоветоваться насчет того, имеет ли смысл продавать в трактире крепкое гномское пиво. Все это при неких условиях могло иметь какое-то отношение к судьбе, вот только осознать это было трудно.

Сегодня собрание созвал мейстер Гиндавель. И из повода сбора он сделал самую настоящую тайну. С его губ до сих пор сорвалась лишь пара намеков, которые, однако, не позволили Мило разгадать, о чем на самом деле пойдет речь.

— Ты не хочешь надеть голубой плащ, там дождь идет? — задал риторический вопрос его наставник, словно Мило действительно имел свободу выбора в том, что касалось его гардероба.

— Голубой хорош, — без особого энтузиазма отозвался он.

Гиндавель поправил свою синюю мантию. Он перепробовал несколько вариантов застежки, от наполовину расстегнутой до застегнутой на три четверти, от совсем расстегнутой до полностью застегнутой и наоборот. Наибольшее внимание он уделил при этом священному символу, висевшему на цепочке у него на шее. Это был знак божества полуросликов, богини Цефеи.

Он состоял из круга, пронзенного разветвленной молнией. Разветвление означало силу богини Цефеи, способную как просветить кого-то, так и покарать. Молнии в небе были знаком ее присутствия, так же как и гром — отзвуками ее голоса. Полурослик, который после попадания молнии выжил, считался отмеченным самой Цефеей. В противном случае это рассматривалось скорее как кара.

Время от времени в Дуболистье приходили святые пилигримы. Они гордо демонстрировали шрамы в тех местах, куда попала молния. Театрально повествовали о встрече с богиней, но никто из них не говорил ничего такого, что можно было бы рассматривать как прямое указание со стороны Цефеи. Мейстер Гиндавель пояснял Мило, что богиня дает каждому лишь фрагменты своего знания, поскольку разум смертного не способен вместить все послание. Таким образом, с чем большим количеством святых удастся поговорить, тем глубже будет твое понимание воли Цефеи. У Гиндавеля было полно подобных остроумных пояснений, и, когда бы ни обуяла Мило жажда знаний, у наставника на все был готов ответ: по крайней мере, так было вплоть до пяти оборотов тому назад. С тех пор в нем что-то изменилось. Мило чувствовал, что мейстера что-то мучает. Он часто задумывался и запутывался в противоречиях. На его столе грудами возвышались старые книги, он постоянно что-то калякал в истрепанной книге.