Звезды сделаны из нас - Ру Тори

А ведь этот газон наверняка подстригал садовник... И людям из клининговой службы утром придется собирать с участка мусор.

Скучно. Нет, грустно.

Грустно до слез.

Потому что детство прошло, а стать сияющей феей с волшебным колокольчиком не получилось. Потому что школьная пора заканчивается, а у меня вообще ни черта не вышло.

Артем куда-то запропастился, ему нечего мне сказать, и все сильнее одолевает вопрос: какого лешего я тут делаю?

Кутаюсь в косуху, нашариваю в кармане телефон и некстати вспоминаю ботаника: наверняка уже спит и видит десятый сон. Долго выискиваю с списке сообщество «Времена, нравы и мы» и зачем-то рассматриваю ту самую фотографию — через нее пробиваются несбывшиеся мечты, а издевательская подпись под ней окончательно убеждает: мир ко мне несправедлив. И парень, сияющий на переднем плане, тоже.

Отвожу руку подальше и делаю фото: мангал, люди с бутылками, красное платье, ботинки... но лица не свечу. Вдруг он на самом деле извращенец и любитель всяких непотребств?

Рэп сменяется на медляк. Из ниоткуда появляется Артем — изящно поправляет волосы, болтает с восторженными девчонками, и свет далекого фонаря образует над его головой золотистый нимб.

Застегиваюсь под горло и покидаю скамейку. Нет у него никакого интереса. Было глупо сюда приходить и на что-то рассчитывать.

Лавируя среди разгоряченных парочек, пробираюсь к воротам, но теплая ладонь ложится на поясницу и вынуждает задержаться. Медовые глаза заглядывают в мои, и у меня на миг останавливается сердце.

— Все, я понял, кто ты... — бархатный шепот Артема щекочет ухо, и неведомая сила увлекает в параллельную реальность. — Прости, что не сразу узнал. Обычно ты... немного по-другому выглядишь. Раз уж мы соседи, будем друзьями?

Растерянно моргаю и еле слышно пищу:

— Давай...

— Потанцуем?

— Хорошо...

Огоньки гирлянд расплываются мутными пятнами, звуки музыки сливаются в фоновый шум. Настойчивая рука задает направление: то подталкивает, то отпускает, норовит опуститься ниже, но этого не происходит. Под ногами исчезает опора, мы парим в ночном воздухе.

Я всегда презирала рассказы Алины о многочисленных влюбленностях, а теперь сама вляпалась — и установки быть осторожнее не помогли.

— Что за парфюм? — шелестят у уха его слова, дыхание обжигает шею, но в следующий миг за шиворот заливается что-то ледяное и мерзкое.

Ахнув, прихожу в себя, и реальность распадается на пересвеченные кадры: мангал под крышей, зеленые туи, офигевших одноклассников, пристально наблюдающих за инцидентом, наполовину наполненный пивом стакан в руках идиотки Миланы...

Судя по всему, его остатки прямо сейчас стекают по моей спине.

Артем отшатывается, с плохо скрываемой брезгливостью оглядывает ладони и озирается в поисках полотенца или салфетки. Мне холодно, противно и стыдно настолько, что хочется заорать.

— Споткнулась... — Губы Миланы растягиваются в поганой ухмылочке. — Но парфюм с нотками пива подходит тебе больше, нельма!

Эта тупица бесит до изжоги, ярость выжигает все внутри.

— А ты меняешь парфюм, когда вместо забитой Людки Орловой становишься Миланой?

Артем поднимает голову и прищуривается, и уязвленная «звезда» переходит на ультразвук:

— Вали отсюда, дочка шлюхи! Не приставай к гостям! Не видишь: с тобой никто не желает общаться!

Если бы взглядом можно было испепелить, я бы не задумываясь сделала это, но иголка здравого смысла быстро приводит в чувство. Нужно остановиться, иначе соревнование за внимание самца доведет нас обеих до скотского состояния. Только мне, в отличие от Орловой, оно выйдет боком.

Разворачиваюсь на тяжеленных подошвах и, от души грохнув калиткой, ухожу. Лязг железа и смех одноклассников еще пару минут звенят в ушах, а потом наступает тишина.

Фонари с переменным успехом отгоняют от дороги непроглядный мрак, но он все равно норовит выползти, настигнуть и наброситься со спины. От страха сосет под ложечкой.

В отражении ослепшей витрины давно закрытого универмага вижу себя — жалкую, потрепанную, но не сломленную. Хотя, кого я обманываю?.. Сломленную. Настолько, что иногда избавлением от страданий кажется только смерть.

Смачно харкаю под ноги и рычу, отводя душу:

— Ненавижу! Как же я вас ненавижу, придурки!

Окна в пятиэтажках давно погасли, на улицах безлюдно, лишь моя длинная тень извивается далеко впереди. По ней медленно проезжает красная спортивная тачка и, дребезжа и громыхая басами, тормозит у гаражей, а я охаю: неужто трусливый урод Серега — бывший парень моей сестры — вернулся в город?.. Надо бы позвонить Алине и огорошить ее сенсационной новостью, но я не даю идее хода. Хватит с нее переживаний из-за этого недоумка с раздутым эго.

Прячусь в темноте подворотни и, прижавшись спиной к стене, пережидаю опасность.

Ох, напрасно мама безоговорочно мне доверяет: домой я не приду ни в десять, ни в одиннадцать, ни в двенадцать. Потому что не смогу создать видимость радости и счастья.

Тысячи тонн черного космоса давят на голову: я одна. Совершенно одна... Одиночкам противопоказаны мечты и надежды.

«...Если ты не фейк, то мне тебя жаль. У тебя нет жизни...»

— Надо же, какие мы проницательные!.. Хорошо хоть, ты не обделен обожанием и любовью ближних! — Залезаю в злосчастный диалог и перехожу к профилю «Глеб Филатов».

Ботаник в сети.

Шмыгаю носом, заправляю за уши волосы, выбившиеся из прически, и, выбрав самый удачный ракурс, делаю пару крупных планов. Как водится, макияж размазался, и нос распух от слез и холода, но я из принципа не буду накладывать фильтры и приукрашивать действительность.

Отправляю запрос дружбы и готовлюсь к мучительному ожиданию. Меня колотит, как перед выступлением на идиотском конкурсе чтецов, но занудный придурок практически сразу одобряет заявку, и я едва не роняю телефон в траву.

Опускаюсь на корточки и, закусив губу, пишу в личку:

«Я не фейк. Не в тюрьме, и не больная. У меня есть жизнь. Прямо сейчас я развлекаюсь и гуляю по улицам. И не прячусь от мира за закрытым профилем».

Проставляю галочки возле сегодняшних фотографий, создающих видимость движа и моих модельных форм, и со странным злорадством нажимаю на значок «поделиться».

Глава 5. Глеб

Я люблю лето за то, что в нём есть дача. Чудесное место, где я — это совсем другой я.

Не такой, как в Москве: молчаливый чудак-одиночка, а тот я, каким чувствую себя на самом деле: независимый, сильный и смелый.

На даче о Святоше никто не знает, там все зовут меня только Глебом и уважают.

Мама дачу не любит и уже много лет туда не ездит, поэтому я живу там один. Не совсем-совсем один, конечно, поскольку в большом доме, который мама сдаёт на лето, всегда кто-нибудь есть, но я обитаю на том же участке, только в бытовке, и при желании, могу по несколько дней не видеть съёмщиков. Могу гулять сколько влезет, ходить куда захочу и делать, что вздумается. Для местных ребят я крутой и взрослый. В отличие от них, я много читаю и умею выдавать прочитанное за собственное глубокомыслие, а также частенько поддерживаю всякие их авантюры вроде ночного похода в заброшенный монастырь или вылазки в коровники.

Поэтому, когда мне становится совсем тошно, я просто открываю дачные фотки и бездумно листаю их, пытаясь представить, будто я и сейчас там.

Сегодня вечером тошно. Как я и ожидал, из-за Макарова и Алисы маму накрывает истерика. Услышав новость, она сначала впадает в прострацию, переспрашивает по сто раз, пытается выяснить подробности, которых я не знаю, потом мечется, решив, что нужно позвонить их родителям, чтобы выразить соболезнования (из-за того, что мама работает в детском саду, она знает почти всех в округе), и уже после разговора с ними, накручивается по полной.

Достаёт мои школьные фотки с первого класса, выискивает на них Макарова и, заливаясь слезами, громко молится за его упокоение.

Обстановка не для слабонервных. Видеть её такую невыносимо, а уйти к себе в комнату не могу, потому что если это вовремя не прекратить, у неё начнётся паническая атака и всё растянется на несколько дней. Она не сможет ходить на работу и будет названивать в реабилитационный центр, надумав, что Мишка находится при смерти. Мы уже такое проходили.