Прелюдии и фантазии - Дмитрий Дейч

Итак, прибытие в Сыктывкар. Ночь. Маленький заштатный аэропорт. Видимость почти нулевая. Песчаная буря.

Самолёт с третьего захода опускается на полосу, преодолевая сопротивление шквального ветра. Наша героиня сходит по трапу, пытаясь на ходу прикурить от зажигалки Zippo Boss. Короткая монтажная склейка, и вот она уже в гостинице (гостиница, между нами, не высший класс — но так даже романтичнее), ей, разумеется, ужасно одиноко и неспокойно на душе. Телеграмма-молния: «Приходите, тараканы, Я вас чаем угощу!» Тараканы прибегали, все стаканы выпивали — что, в общем-то, неудивительно, учитывая погодные условия, а именно: жесточайшую засуху на Ближнем Востоке.

А букашки — По три чашки.

Не обращайте на них внимания! Статисты. Безликая толпа. Обещаю, больше они здесь не появятся. Прощайте, букашки… Брысь… Приходили к Мухе блошки, Приносили ей сапожки, А сапожки не простые — В них застежки золотые.

— Ж!!!

— Вот именно! Могли сапожки — наоборот — сделать золотыми. а застёжки. ммммм. ну, скажем, платиновыми.

Блошки — сами понимаете — не семи пядей во лбу! Но тут, на самом интересном месте, как и положено — рекламная пауза. Очень короткая: соболиная шапка (1 штука), беличий воротник (1 штука), и, пожалуй. ммммм. впрочем, я бы не хотела, чтобы меня считали жадюгой, паразиткой и иждивенкой. Это всё. Воротник и шапка. И побыстрее.

Муха смотрела на неё, не мигая.

Моль молча и невозмутимо смотрела на муху, тоже стараясь не мигать, ожидая реакции.

Наконец, муха осторожно переспросила:

— Ж?

Моль вздохнула и поморщилась:

— Ну ладно, признаю, что погорячилась. Воротника достаточно. Но — прямо сейчас. Немедленно. И никаких отговорок. И чтобы белка была настоящей. Никакой синтетики. Чеки и кредитные карточки не принимаются.

Муха подпрыгнула, завертелась в воздухе и — зажужжала. Она жужжала обиженно и раздражённо, видно было, что завелась надолго. Её зигзаги скоро утомили Моль, она прикрыла глаза и постаралась расслабиться. Наконец, муха устала и тяжело брякнулась на подоконник. Моль потянулась и зевнула.

— Бесплатных песен не бывает, — тихо и настойчиво проговорила она. — Вы должны были подумать об этом раньше. Да и потом: разве неинтересно, чем всё окончится? Мы ведь довольно далеко забрались. Уже вам и Сыктывкар, и романтическое утро, и золотые сапожки… Впрочем, я готова пойти вам навстречу. Чтобы жизнь мё-

дом не казалась. Всё ведь могло и по-другому повернуться. Итак, где мы остановились? Сапожки, застёжки. тараканы, блошки, вошки. все напились, конечно, и спать повалились. ага, вот: Вдруг какой-то старичок Паучок Нашу Ксюху в уголок Поволок — Хочет бедную убить, Цокотуху погубить! Зубы острые в самое сердце вонзает И кровь у неё выпивает. Муха как стояла на четырёх лапках, так и рухнула — набок.

— Перестаралась, — с сожалением констатировала Моль и подошла поближе. Муха лежала неподвижно. Лапки её съёжились и тушка почернела.

— Так, — сказала Моль, — без экстрима не обойдётся.

Где убийца, где злодей? Не боюсь его когтей! Муха шевельнулась.

— Ну вот. Теперь… эээээ… пожалуй, вот что: Подлетаю к Пауку, Саблю вынимаю И ему на всём скаку Голову срубаю!

Муха приподняла голову и тревожно огляделась по сторонам. — Я злодея зарубила, Я тебя освободила И теперь, душа-девица, Не пора ль раскошелиться? Ну что, голубушка, очухалась? Вот и славненько. Вот ведь радость какая!

Ну как, за воротником сейчас пойдём или сперва — по пиву с крендельком? Не всё ж чаёвничать — с тараканами…

— Ж! — подтвердила обалдевшая после внезапного воскресения Муха, и они разом повисли в воздухе, похожие на две капли мёда, чудесным образом воспарившие в пыльном пустом пространстве.

ИСТОРИИ

Свидетель обветшания Вселенной

Александр Исаакович Левитин родился 24 сентября 1932 года в Ленинграде. Отец его был служащим Госстраха, мать преподавала физику в профтехучилище. В его роду не было душевнобольных. История этого человека настолько необычна сама по себе, что достоверность всего пережитого им не нуждается в подтверждении для того, чтобы оправдать факт появления этой статьи в печати. В моих глазах трагедия единицы ничуть не уступает в масштабе трагедии всеобщей, тем более при данных конкретных обстоятельствах трудно было бы определить границу, отделяя первое от второго.

Итак, в декабре 1949 года, будучи студентом первого курса ЛГУ Александр попадает в психиатрическую клинику с диагнозом «маниакально-депрессивный психоз», однако спустя два с половиной месяца диагноз признается ошибочным и заменяется на «острый невроз на почве переутомления». Левитин возвращается на факультет археологии и в 1956 году защищает диплом.

— Что же с вами произошло тогда, в декабре 49-го?

— 10 декабря я проснулся от странного ощущения: мне показалось, что произошел взрыв, но не то чтобы сотрясение и звуковой удар, а наоборот, внезапное сжатие, я бы сказал — взрыв вовнутрь. Будто некто одновременно выключил радио и потушил свет. Что-то странное было в воздухе, позднее это напомнило мне мерные хлопья на экране телевизора. В то же время было ясно, что, судя по запаху, в квартире внезапно испортились продукты. Не умея связать между собой эти явления, я растерялся и в первую очередь почему-то по-

думал о газовой плите, о том, что отравился газом. Попытавшись подняться с постели, понял, что изменились не только освещение и запах. Двигаться было трудно, но это не было похоже на тяжесть в мышцах или затекшую поясницу: казалось, что мне изменили заодно чувство равновесия и ощущения, связанные с осязанием. Включив свет, я заметил, что пропорции предметов странным образом сместились (это похоже на чернение серебра, когда колечко словно стареет на глазах, но в конечном счёте понимаешь, что это искусственное старение). Положение было до того неестественным, что можно было принять всё за дурной сон, если бы не уверенность в том, что не сплю.

Сутки я не выходил из комнаты: был уверен в том, что сошёл с ума. Новое положение дел выглядело настолько угнетающе, что до сих пор удивляюсь, как удалось выжить. Теперь мне известно, что те немногие, кто по непонятным причинам остаются неподвластны «сдвигу», погибают. Это, кстати, можно проверить, статистика подтвердит: 10 декабря 49-го, 17 мая 71-го и 5 января 96-го — в эти дни количество внезапных смертей намного превысило обычный уровень.

— Вы считаете, что не осталось ни одного свидетеля, кроме вас?

— Мне не довелось познакомиться ни с одним человеком, способным подтвердить то, что я вам рассказываю. Было несколько умалишённых, которые говорили вслух о вещах, подобных тому, что я испытал, но, во-первых, эти несчастные так и не выкарабкались, а во-вторых, нет никакой уверенности в том, что они пережили то же, что и я.

Надо добавить, что окружающие вообще производили на меня скверное впечатление — помню, когда я впервые увидал человека, испугался до крика.

— И всё же, что такое «сдвиг»? Как вы можете охарактеризовать переживания человека, который избежал «сдвига» и получил возможность увидеть происшедшее со стороны?

— Единственная аналогия, которую я теперь могу предложить, — состояние человека под воздействием ЛСД, только ЛСД расширяет восприятие, а моё собственное сузилось до такой степени, что реальность казалась кошмаром. Кроме того, действие препарата когда-нибудь кончается. Вообще эта аналогия уместна только в отношении степени «сдвига», в этом я убедился, когда сам принял ЛСД, ещё в России. Честно говоря, до 1971 года мне в голову не приходила идея «сдвига», все было совершенно ясно: я заболел и выздоровел, хотя в действительности «выздоровление» моё случилось только потому, что я перестал оповещать врачей об истинном положении дел. Кроме того, я привык. Наверное, это может показаться чудовищным, но подобное лишь подтверждает мою «нормальность»: сумасшедший не способен вернуться надолго к нормальному восприятию (за редким исключением), и в большинстве случаев он отлично понимает, что происходило с ним во время кризиса. Я же прожил все эти годы, твердо зная, но поначалу увиливая от признания прежде всего самому себе: в то утро мир изменился, а я остался прежним. Ни тело, ни физические способности, а только сознание и память. Я помнил, каким мир был «до того», и каким он сделался «после».

— Насколько я понимаю, ваши «инаковость», «несдвигаемость» сразу поставили вас в особое положение?

— Мне пришлось притворяться — перед своими товарищами-студентами, сослуживцами, друзьями, которые как-то постепенно сделались «бывшими», и, наконец, перед самим собой. 7 мая 1971 года стало ясно, что «сдвиг» — явление периодическое, и, хотя после этого я продолжал врать другим, у меня не оставалось более возможности обманывать себя. На сей раз адаптация произошла быстрее и была не настолько болезненна. Убедив себя в том, что это не рецидив безумия, я получил возможность взглянуть на происшедшее с другой стороны. Прежде всего, я ученый и должен был (увы, не в интересах науки, а только в своих собственных интересах) заняться исследованиями, хотя бы для того, чтобы достичь твердой уверенности. В конечном итоге мне не удалось добыть ничего, кроме косвенных доказательств — вроде того, что в дни «сдвига» умирает больше людей. Зато я сумел определить основные показатели «сдвига» — изменение эталонов времени, расстояния и массы: килограмм тяжелеет, сантиметр растет, минута сокращается. Сперва я думал, что это мои субъективные ощущения, но позже убедился в обратном. Сумасшествие не принимает в расчет законов физики. Я был здоров.