Моя Гелла - Ксюша Левина

могла бы в качестве донора использовать одного из этих ребят? Вот это что за штука? – Она бьет по алюминиевому боку какого-то устройства и, прищурившись, его рассматривает.

– Понятия не имею.

– Выглядит не очень важным, тут нет динамиков, значит, это не колонка. Логично?

– Не втягивай меня в это!

– Как знаешь. Но ты упускаешь самый интересный квест в своей жизни, если что.

– Если что, я в него и не собирался ввязываться. Может, ты лучше пойдешь постучишь по клавишам?

– А ты просишь?

– А на что это похоже?

Она меня бесит. Неистово. Я даже хочу записать эмоции в дневничок.

Девчонка вскакивает на ноги, отряхивает узкие джинсы и… застегивает на них пуговицу. Увидев мое недоумение, она даже не смущается.

– Что? Я съела просто огроменный кусок торта! И пуговица давит, если сидеть на полу.

Я в восторге от этой сумасшедшей. Торт она съела.

– Ложись уже на свои шторы, так и быть, я тебе сыграю и, если хочешь, даже спою. Слышал песню «Зеленая карета»?

– Почти уверен, что нет, – отвечаю на одной ноте, тихо, она даже не должна расслышать, но плечи ее на секунду напрягаются, потом расслабляются, и, как обычно, изгибаются губы, призывая на помощь ямочки на щеках, чтобы круглое несуразное лицо стало еще более комично-милым.

Девчонка садится к роялю, оборачивается и выжидающе смотрит.

– Что?

– Ложись. Это колыбельная. Елены Камбуровой, она мой краш, чтобы ты знал.

Я ложусь, а моя подруга начинает играть самую печальную мелодию, какую я когда-либо слышал. В тишине и пустоте концертного зала звуки усиливаются и раздваиваются, словно пальцы музыканта скользят по клавишам органа, а не старинного рояля. Звуки разлетаются птицами, хлопают крыльями, и перья нежно касаются моего лица. Голос девчонки укрывает.

– Спят. Спят ежата, спят мышата. Медвежата. Медвежата и ребята. Все. Все уснули до рассвета… лишь зеленая карета… мчится, мчится в вышине. В серебристой тишине!

Замечательно. Теперь она поет мне колыбельные.

Глава 4

Таким, как мы, нечего делать с такими, как она

Дневник достижений. Запись 02

– Прощайте, Эльза. Больше вы меня не увидите. Я бросил эти бесполезные занятия, и мне стало легче. Намного. При мысли, что мне не нужно тащиться в психологический центр, даже дышать легче.

– Штука, которую в качестве донора использовала кудрявая девчонка, и оказалась тем самым усилителем, к которому нужно было подключать проигрыватель. Несколько дней наблюдаю за жалкими потугами этой психички паять.

– Качалка – отстой. А вот бегать мне нравится.

– Я люблю песни Елены Камбуровой.

Конец записи

Мы с Олегом Соколовым похожи, только он смуглый, а я бледный, как мертвец. У Олега тоже темные волосы и глаза, мы одного роста, из семей с примерно равным достатком и нашли друг друга еще в детском саду. Я помню его тощим вредным пацаном, который ни с кем не дружил и вечно сидел на стуле для наказаний за то, что отбирал у детей игрушки, скандалил и кусался. Я сидел рядом, потому что делал то же самое, но молча и исподтишка. И меня всегда любили чуть меньше, чем его. Потому что он шалил, а я создавал проблемы.

Олег Соколов, он же просто Сокол, – хулиган подвида «безобидный». От него не ждут ни плохого, ни хорошего. Если делает что-то плохое, его прощают: мол, ну это же Соколов. У него вечно какие-то идеи, он всегда чем-то горит. Его мама печет пирожки с картошкой, а отец ездит на рыбалку, и, если бы не Соколовы, я бы даже не знал, как может выглядеть настоящая нормальная семья.

Это комично, потому что мой добрый друг – олицетворение плохого парня, в то время как я всего лишь асоциальный придурок, превышающий скорость и склонный к всплескам агрессии. Про таких, как он, пишут книги, пожалуй, а про таких, как я, снимают дерьмовое кино. Такие, как он, находят в конце ту самую, что их изменит, а такие, как я, наверное, остаются одни, не знаю. Понятия не имею.

– Ты маньяк! – заявляет Сокол, а потом в более грубой форме велит заткнуться.

Его заколебали мои советы, но все давно привыкли: я терпеть не могу быть пассажиром. Если бы пришлось стать инспектором ГАИ и принимать экзамены, статистика стала бы катастрофической, хотя, кажется, и так с первого раза сдают единицы.

Когда за рулем сидит кто угодно, мне становится до тошноты не по себе, и это притом что сам я далеко не образец идеального водителя. В моей жизни было достаточно аварий, и почти каждая запомнилась ощущением «одна нога в могиле».

– Не мог бы ты…

Но Сокол злобно на меня смотрит, а я в ответ морщусь. Ясно. Закрыть рот.

«Эльза, приготовься слушать. Поставь мне диагноз. Я, как бы ты это назвала, контрол-фрик? Есть такое? Или это не диагноз, а модное словечко?»

Чтобы не следить за дорогой, беру с приборной панели распечатки – ну разумеется – анализов. Сокол снова уверен, что умирает, на этот раз у нас полное обследование у кардиолога и ниже заключение: здоров.

– Превышаешь, – говорю, зная, что это никому не нужно, и испытываю каплю облегчения.

На губах появляется улыбка, сама собой, но тревожность не проходит. Один светофор, второй, третий.

– Черт! – Самокат вылетает прямо перед нами на регулируемый перекресток, и в последнюю секунду Сокол бьет по тормозам. – Жив? – орет он в открытое окно.

– Да, сорян, не заметил красный, – отвечает паренек и просто едет дальше, как будто ничего и не произошло.

– Эй, а ты куда?

Но я уже выхожу из машины под гул сигналов машин, которые торопят Сокола, чтобы он двигался уже, пока зеленый.

Мы с Эльзой говорили о моем желании все контролировать и неприязни к роли пассажира, но я не помню, что она там советовала. Если не ходьбу пешком, то я умываю руки. До института всего два квартала, и с учетом пробок я доберусь даже раньше Сокола.

С тех пор как утро стало начинаться с пробежки, и ходьба оказалась в радость. Обычно круг по району умещается в плейлист, и я уже привык добавлять туда одну песню раз в два дня, наращивая расстояние. Так что короткая прогулка не пугает, в отличие от машины Сокола.

Город кажется отмытым из-за недавнего дождя, и дышать легче обычного, а в машине душно и сыро. Единственное, за что не люблю прогулки, – повсюду встречаются знакомые. У кофейни торчат две девчонки, не похожие друг