Эффект серфинга - Юрий Тупицын

Весь этот сложный механизм взаимодействия роевого вируса и геновируса оставался для нас тайной до самого последнего момента. Мы заблуждались! Мы считали, что размножение колибридов происходит с помощью одного геновируса и что для активизации требуется лишь достаточно длительный инкубационный период. Мы не поняли, что роевый вирус — своеобразный спусковой крючок молниеносной болезни — превращения. Роевый геновирус мы считали штаммом обычного геновируса с повышенной активностью и более коротким инкубационным периодом. Такие штаммы почти всегда возникают в ходе вирусных эпидемий и пандемий. Геновирус же был изучен нами детально. Мы создали культуру вирусофага, с помощью которой удалось полностью излечить нескольких местных животных, находящихся в начальной стадии оцепенения. А самое главное — мы считали геновирус совершенно безопасным для человека! И это, как нам казалось, было безусловно подтверждено большой серией опытов. Как мы ошибались! Только теперь, под этим деревом, когда Виктор уже потерял сознание, все факты о колибридах вдруг обрели для меня совсем другой смысл и иначе связались друг с другом. Словно повязку сняли у меня с глаз. Но уже поздно!»

Дальше запись Лены все более и более теряла свою чёткость.

«Мне все хуже, спешу. В станционной лаборатории в десятом термостате чистая культура вирусофага — антигеновируса. Испытана на местных животных, результаты хорошие. Немедленно введите её мне и Виктору! Первая инъекция — 10 000 ед., через два часа — полдозы. С риском не считайтесь, будет поздно. Виктору дозу увеличьте. Он не вакцинирован. У нас был один инъ…»

На этом запись обрывалась. Лобов закрыл глаза, представляя, как девушка, отчётливо сознававшая неизбежность удивительной смерти, водит по записной книжке цепенеющей рукой, а рядом лежит Виктор. Её Виктор. Виктор, которому уже никто не в силах помочь, даже теперь. Да, этот хитроумный ларчик природы, как многие другие её порождения, открывался непросто. На Орнитерре нет крупных хищников, нет травоядных колоссов, откладывающих яйца огромной величины. Тут живут колибриды крохотные красавицы птички с самым подлым путём развития, какой только можно придумать!

Слабый посторонний звук заставил Лобова насторожиться. Пряча записную книжку в карман, он вскочил на ноги.

— Иван, — услышал он слабый шёпот с первой койки.

Это пришёл в себя Кронин. И хотя Лобов давно ждал этого момента, хотя он знал по машинному прогнозу, что первым очнётся именно Алексей, у него от волнения перехватило дыхание. Быстро и осторожно ступая по ковру, Лобов подошёл к его постели.

— Иван!

Лобов присел на край его постели, комок стоял у него в горле, мешая говорить.

— Мы живы, Иван? Это ты? Или мне все ещё снятся сны? Какие дивные сны, Иван!

Лобов передохнул и ответил:

— Живы, Алёша, живы.

— А Клим?

— Все живы.

— Все? — требовательно переспросил инженер.

— Все. — Лобов помедлил и добавил: — Все, кроме Ромео.

— Ромео? Какого Ромео? — словно вспоминая что-то, слабо произнёс Кронин.

— У стажёров, Алёша, был один разовый инъектор на двоих. И когда пришла беда, Ромео не колеблясь отдал его своей Джульетте.

Но Алексей уже не слышал Лобова, он засыпал.

— Ромео! — бормотал он беспокойно. — Ромео и Джульетта… Кто такие Ромео и Джульетта? Бедные чувственные дети со слаборазвитым интеллектом.

Часть первая

Глава 1

Лобов сидел в кафе космонавтов за уединённым столиком, накрытым плотной скатертью тепло-зеленого цвета. С трех сторон столик окружали горки с цветами и декоративными растениями, только в сторону фонтана, окружённого танцующими парами, оставался открытый сектор обзора. Такие столики, вопреки цвету скатерти, но в согласии с белыми и бело-розовыми оттенками цветов на горках, назывались белыми. За белые столики в кафе космонавтов садились посетители, искавшие прилюдного уединения, прилюдного покоя, тревожить их без серьёзных на то оснований считалось неэтичным.

Традиция белых столиков была почти такой же древней, как и традиция самих кафе космонавтов. Все эти кафе были сделаны по единому интерьерному проекту. Хотя их внешний вид и внутреннее, скрытое от взглядов посетителей убранство могли конечно же варьировать. Все зависело от того, где эти кафе располагались: на Земле, на других планетах — обитаемых, либо необитаемых, или открытом космосе. Разумеется могли варьировать и размеры зала посетителей, но планировка его всюду была единой. И уж если культурный прогресс и диктовал какие-нибудь изменения интерьера кафе, то осуществлялись они разом и повсеместно: и на Земле, и во всем ближнем и дальнем космосе. Поэтому, где бы космонавт не посещал своё кафе: на центральном космодроме Земли в Байконуре, где и сидел сейчас Лобов, на Луне или на любой звёздно-планетарной или космической базе, — везде он чувствовал себя как дома. Повсюду кафе космонавтов в плане было круглым, повсюду в центре его кипел и плескался пенными струями фонтан, наполняя воздух свежестью, повсюду, оставляя свободной кольцевую площадь для танцев, фонтан окаймляли столики, расставленные среди земных цветов и кустарников. Повсюду в кафе космонавтов звучала негромкая инструментальная музыка, не мешавшая ни мыслям, ни разговорам, но позволявшая тем, кому хотелось этого, танцевать. И повсюду, в любом земном и неземном кафе, как бы оно ни было мало, обособившись за горками цветов и ширмами вьющихся растений, украшенных бело-розовыми цветами, стоял хотя бы один белый столик — для тех, кто искал прилюдного одиночества и на профессиональном жаргоне космонавтов назывался до грустного просто — нетуликой. Мало ли по каким причинам человеку бывает нужно побыть наедине с самим собой, не порывая в то же время связей со всем товариществом и все время, так сказать, чувствуя его локоть и поддержку? Мало ли о чем может задуматься человек, только-только вернувшийся из далёкой галактики и видевший невиданное никем до него? Или напротив, ломающий себя, рвущий привычные связи бытия, готовящийся покинуть все земное и снова пойти по одинокой, пугающей и манящей, проклятой счастливой космической дороге поиска и открытий? Не пристало мешать этим людям, их снам наяву, их прилюдным грёзам! Отсюда и белые столики с тёплой, похожей на солнечную лужайку скатертью. Отсюда и бережный обычай не тревожить земных нетулик — долгих гостей неба, звёздных странников, мающихся в радостях и печалях публичного одиночества.

Синдромом публичного одиночества Лобов никогда не страдал. Но у него были другие причины искать прилюдного уединения: ему предстоял очень серьёзный, очень ответственный разговор со Всеволодом Снегиным, поэтому надо было побыть одному, сосредоточиться, настроиться нужным образом. Иван намеревался изложить Снегину замысел выношенной им космической операции и попросить у него содействия, поддержки. Операции не просто рискованной, а опасной. Настолько опасной, что даже своих друзей и товарищей по экипажу «Торнадо», Клима Ждана и Алексея Кронина, ему удалось склонить к участию в ней с немалыми трудностями. Конечно, и Всеволод Снегин — его старый друг и товарищ по космической работе. Но Снегин — не рядовой космонавт, а командующий всем дальним космофлотом и один из сопредседателей Совета космонавтов. И если Иван был уверен, что его старый друг Всеволод сделает все возможное, чтобы помочь своему товарищу по космосу, то командующий дальним космофлотом Снегин взвесит предложение командира гиперсветового корабля «Торнадо» Ивана Лобова с должной расчётливостью и осмотрительностью. А Всеволод — умен! Его не переубедишь ни логикой формальных доказательств, ни обещаниями побочных сногсшибательных открытий, ни проникновенными просьбами на дружеской основе. Авантюр Всеволод не приемлет органически, а ведь операция, задуманная Лобовым, по большому счёту — авантюра. Авантюра красивая, впечатляющая, сулящая крупное открытие в случае успеха, но все-таки авантюра! Собственно, и кафе космонавтов Иван выбрал для встречи со Снегиным по тем же самым авантюрным соображениям. Он не без оснований надеялся, что в его специфической обстановке бывший лихой командир патрульного корабля Всеволод Снегин непременно размякнет от воспоминаний и реминисценций. И хоть немного, да поглупеет! А это — лишний шанс на успех.