Эффект серфинга - Юрий Тупицын

Кронин подождал, пока в бокале не осела шапка белоснежной пены, а потом залпом выпил его содержимое. Напиток был забористым, как хорошо выдержанный квас, но шибал в нос не кислой остротой, а луговыми цветами, только что скошенной травой и чем-то солнечно-светлым. Собственно, по этой причине тоник и назывался «Глоток солнца», несколько претенциозно, по мнению Алексея, но по существу правильно.

— Что-то наших соммелье потянуло на абстракции, — вслух подумал инженер, адресуясь, вообще-то говоря, к командиру.

И опять Лобов не сразу понял его.

— Какие абстракции? — спросил он после паузы.

— Абстракции названий.

Алексей нацедил себе вторую порцию и выпил теперь сразу, пачкая губы пеной. Все ещё гудящая от перегрузок, мутноватая голова начала светлеть, поярчели краски корабельного интерьера, скульптурное, рельефнее во всех линиях стало лицо командира. Конечно, в этой реакции было и немало чистой психологии: организм «знал», что тоник под названием «Глоток солнца» принесёт ему облегчение, и торопился отреагировать, опережая физиологию событий. И слава Богу, что торопился!

— Хороший тоник, — похвалил Алексей, облизывая выпачканные пеной губы. — Научились делать то, что надо. Вот только от названия остаётся какой-то черно-белый привкус. Ты не находишь?

Поскольку командир отмолчался, Кронин с прежней неторопливостью продолжал:

— Скажем, голубая мечта. Это прекрасно как с точки зрения поэзии, так и с точки зрения математики. А голубая абстракция? Или, допустим, черно-белая мечта? По-моему, это издержки больного воображения. Но в данном конкретном случае я говорю не об абстракциях вообще, а об абстракциях топонимики, относящейся к напиткам, которые нам поставляют базы. Да не опустеют их склады и хранилища! Ещё пять лет тому назад нас угощали тониками с очень понятными, простыми, как и сами содержащие их сифоны, названиями: «Весна», «Земляничная поляна», «Княженика» и прочая, и прочая, и прочая. Помнишь? А потом произошла культурно-напиточная революция и восторжествовали абстракции: «Глоток солнца», «Лунные тени» и даже «Аку-аку». Черт-те что! С чего бы это! И не наводит ли все это тебя на глубокомысленные размышления?

Лобов невольно улыбнулся. Он был благодарен Алексею за эту пустопорожнюю болтовню, с помощью которой рассудительный инженер ухитрялся снимать психологические напряжения в самых разнообразных ситуациях.

— Ну, а если тебя беспокоят маршевые двигатели, — продолжал Кронин уже другим, деловым тоном, — то напрасно. Конечно, в завершающей фазе гиперсвета был лёгкий сбой. Был! Но это даже не сбой, а сбойчик — детский крик на лужайке в погожий летний день. Никаких признаков гравитационного помпажа, ручаюсь своей уже начавшей седеть головой.

Говоря о гравитационном помпаже, инженер имел в виду ту самую свирепую аритмию в работе гиперсветовых двигателей, пространственная отдача которой перетряхивает метеорные рои, клубит космическую пыль и разрушает наружные антенны кораблей, маяков и реперов.

— Ты полагаешь, что я разучился отличать сбой от помпажа?

— А если не разучился, чего же ты весь издёргался? Да мало ли по какой причине могут дать трассу из первого ноль-десятка?

— Вот именно, — снова мрачнея, пробормотал Иван.

Алексей мысленно ругнул себя за неверный поворот разговора и продолжал, снова выходя на рельсы рассудительного оптимизма:

— И за навигацию ты беспокоишься совершенно напрасно! — И хотя Лобов пожатием плеч ясно показал, что за навигацию не беспокоится, инженер как ни в чем не бывало продолжал: Чтобы Клим увалился на другую трассу? Не было такого в практике экипажа «Торнадо» и никогда не будет! Клим копается только для очистки совести. А вот и он, собственной персоной! И его лучезарная физиономия — лучший гарант нашей добропорядочности.

Клим Ждан был весел, оживлён и, так сказать, бурлил разного рода мысленными, ещё не нашедшими словесного выхода догадками и предположениями. Не присаживаясь, он нацедил себе полный бокал росника, так что белая шапка пены чуть было не съехала набок, и жадно выпил, испачкав не только губы, но и кончик носа. Вытирая лицо мягким цветным платком, он проговорил, пародируя текст диспетчерских сообщений:

— Официально уведомляю, что никаких запредельных отклонений от предначертанного «Торнадо» маршрута не обнаружено. Наш выход из гиперсвета можно использовать как учебное пособие на курсах усовершенствования штурманов дальнего космоса. Даже сбой гиперсветовых маршевиков, который прошляпил наш дипломированный бортинженер, не испортил общей картины.

Кронин печально вздохнул.

— Точность — вежливость королей, но никак не штурманов! Дипломированный бортинженер не прошляпил, а своевременно компенсировал начавшийся сбой. И если бы не этот скромный, но бдительный инженер, то получилась бы у тебя не картина, а мазня.

Клим засмеялся:

— Сочтёмся славою! Ведь мы свои же люди. Главное, что на выходе из гиперсвета у нас все в порядке. Тип-топ!

— Почему же нам дали почётную трассу?

Штурман многозначительно поджал губы, пододвинул ногой кресло и не столько сел, сколько плюхнулся в него.

— Им видней.

— Кому — им? — не отставал Кронин.

— Тем, кто финишные дорожки распределяет. — В глазах Клима замерцали озорные огоньки. — Как это говорится в известной присказке? Жираф большой, ему видней! Может быть, мы, грешные, сами того не подозревая, сделали какое-нибудь великое открытие? Бывает ведь! Сделали, да по своему невежеству не сообразили, что к чему. А те, кто повыше, кому видней, сообразили. Приземляемся в Байконуре, а там уже стоит новый памятник экипажу «Торнадо». В мраморе!

— Старомодно, — поморщился Алексей.

— Ну из векита! Из этого вечного материала, для которого не только тысячи, но и десятки тысяч лет нипочём. Этот памятник у меня перед глазами как живой! В той мере, конечно, в какой это позволительно памятникам. Иван, естественно, стоит во весь свой рост, развернув плечи, и, приставив козырьком ко лбу свою всесокрушительную длань, прозорливо смотрит в бесконечные дали Вселенной. Я сижу у его ног в скромной позе роденовского мыслителя. Ведь должен быть в героическом экипаже хоть один мыслитель, верно? Ну, а Алексей вальяжно возлегает у наших ног. Спит. Воодушевлённо спит! Как это делает подавляющее большинство представителей его профессии в благополучном рейде в преддверии великих космографических открытий.

— По-моему, ты повторяешься, — подозрительно констатировал инженер, — а? По-моему, я когда-то уже слышал от тебя о таком памятнике! Ну да ладно. Скажи мне, роденовский мыслитель, а ты не догадался просто и безыскусно запросить у диспетчера, почему это нас вдруг удостоили ноль-второй трассой?