Тень - Иван Филиппов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 2. Москва. Сентябрь 1812 года
Федор Васильевич Ростопчин раздраженно закрыл створки больших окон своего кабинета. Шум города, всегда успокаивавший в минуты тревоги, сегодня лишь усиливал его ярость. За окном ругались солдаты, кричали полицейские, ржали военные лошади, ошалевшие от суеты города. Москвичи бежали из города, смешиваясь с отступавшими через Москву воинскими частями. Федор Васильевич поднял глаза в сторону Кремля – последние лучи солнца золотили кремлевские купола, но и это не радовало московского градоначальника. Он уже отчетливо чувствовал запах гари и видел на горизонте клубы едкого черного дыма – у Симонова монастыря по его приказу с утра жгли и топили барки с провиантом. Ростопчин с грохотом захлопнул окна, быстрыми шагами вернулся за письменный стол и попытался сосредоточиться.
Как и всегда в сложные жизненные минуты, граф садился писать свои знаменитые «афишки» – листовки, сообщавшие москвичам не столько новости, сколько эмоции, которые им требовалось, по мнению Ростопчина, испытывать по поводу происходящих событий. По мере приближения Наполеона к Москве необходимость в афишках росла, и Ростопчин, бывало, записывал по несколько штук в день, с удовлетворением замечая, как складно выходят у него его пылкие воззвания и как ловко научился он говорить с простыми москвичами на понятном им языке. Но сегодня и написание афишки не клеилось. Вот уже минут сорок градоначальник сидел перед пустым листком бумаги, на котором было написано всего лишь одно предложение: «Француза сподручнее всего колоть вилами». Это было хорошее предложение. Емкое и решительное. Федор Васильевич перечитал написанное вслух. Да, начало положено отличное, но чем его продолжить? И вновь мысли Ростопчина обратились к главной теме сегодняшнего дня. К немыслимому оскорблению, нанесенному ему главнокомандующим российской армией Кутузовым.
Федор Васильевич в раздражении бросил перо на стол и откинулся в кресле. В его душе вновь поднялось смятение, улегшаяся было ярость вновь целиком захватила его. Какое унижение! Так оскорбить его! Его, дворянина! Патриота! Генерал-губернатора Москвы, наконец! Он снова встал и начал ходить по кабинету взад и вперед. Успокоиться не получалось. На протяжении недель генерал-губернатор готовился к появлению французской армии под Москвой. Битва за город была неизбежна, так считали все! Это событие должно было стать звездным часом Федора Васильевича! Вместе с Кутузовым он во главе московского ополчения планировал дать французскому императору решительный бой. Конечно, вполне возможно, что бой был бы проигран, но имя Ростопчина было бы вписано в историю России.
Он тщательно готовил город к предстоящему сражению. Все здания московские были заклеены его воззваниями. И в свете, и среди простых горожан бесконечно повторялись и передавались решительные призывы Федора Васильевича «отстоять святую Москву». Венцом всех трудов градоначальника стало общее собрание ополченцев, назначенное на 31 августа. Афишкой, призывающей москвичей на Поклонную гору, Федор Васильевич особенно гордился: «Я буду с вами, и вместе истребим злодея. Слава в вышних, кто не отстанет! Вечная память, кто жертвой ляжет! Горе на страшном суде, кто отговариваться станет!»
И вот именно этим злосчастным утром 31 августа явился к Федору Васильевичу его ближайший друг и соратник – Адам Фомич Брокер, полицмейстер Москвы. Адам Фомич долго мялся, не решаясь произнести вслух новость, с которой он пришел к своему старому другу. Генерал Кутузов изволил передать генерал-губернатору, что битва отменяется: русская армия пройдет сквозь Москву и отдаст город неприятелю.
Ростопчин с горечью вспоминал: он был потрясен и раздавлен. Мало того что фельдмаршал решил без боя сдать противнику столицу, он выставил самого Ростопчина полным идиотом! Зная планы главнокомандующего, Ростопчин более не мог ехать на сбор народного ополчения. Что он скажет им? Идите домой и ждите Наполеона? Целый день тысячи москвичей ждали своего предводителя на Поклонной горе, но он так и не явился. Вечером же разъяренная толпа сама пришла к губернаторскому дому на Лубянке. О том, что случилось после, Ростопчин предпочитал не вспоминать. За одним унижением последовало и второе: фельдмаршал не позвал Ростопчина на военный совет, на котором решалось будущее вверенного ему города.
В который раз Федор Васильевич попытался понять, чем же он мог прогневить Кутузова? Чем он заслужил такое с собой оскорбительное обращение? Но ответа не находилось. Дружеское и теплое отношение полководца, хорошо видное в переписке, несколько недель назад резко изменилось и стало холодным, даже покровительственным. Федор Васильевич сначала не придал этому особого значения, в конце концов мысли главнокомандующего наверняка тогда были заняты более важными вещами, нежели заботой о чувствах.
Но последние события вынудили генерал-губернатора наконец признать очевидное: Кутузов почему-то стал считать его не союзником и товарищем, а врагом и помехой в деле. Будучи человеком опытным и умудренным придворной жизнью, Федор Васильевич понимал, что впал в опалу. Непонятная ему ссора с фельдмаршалом была неприятным, но далеко не самым унизительным событием его жизни. Он еще слишком живо помнил унижения, снесенные им от императрицы Екатерины, называвшей его «сумасшедшим Федькой», и куда более серьезные наказания, которые, за близость к его убитому отцу, придумал для него молодой император Александр. Федор Васильевич облокотился о стол и подумал, что надо бы послать за вином. Эта мысль несколько согрела его, и он открыл было рот, чтобы кликнуть секретаря, но тут в дверь постучали.
Федор Васильевич быстро сел обратно за стол, придал лицу своему должное строгое и сосредоточенное выражение и громко сказал: «Войдите». В открывшуюся дверь кабинета вошел средних лет коренастый мужчина в форме, и лицо Федора Васильевича сразу разгладилось: какие бы новости ни принес ему Адам Фомич, он всегда был рад его видеть. Адам Фомич сдержанно улыбнулся своему товарищу, и сердце Федора Васильевича упало. Вслед за полицмейстером в кабинет вошел доктор Иоганн Шмидт, долговязый мужчина лет сорока, с соломенными волосами и прозрачными рыбьими глазами. Он был одет в модный костюм и пальто с высоким воротом, а в руках крепко сжимал черный цилиндр. Лицо Федора Васильевича исказила гримаса ненависти, и он не сразу опомнился и заставил себя вымученно улыбнуться нежданному гостю.
Федор Васильевич был бы готов поклясться, что Шмидт заметил отразившуюся на лице его ненависть, и она обрадовала его. Он улыбнулся губернатору еще шире, оскалив ряд белоснежных ровных зубов.
– Ваше высокопревосходительство, добрый вечер. Простите, что без приглашения, не хотел отвлекать вас от многочисленных забот, которыми, я уверен, и без меня полон ваш день. Достопочтенный
