Зубы дракона - Маргит Сандему

— Пожалуйста, отец!

Дети Даниэля хорошо овладели искусством обводить его вокруг пальца. Он женился очень поздно, на этом настояла, собственно говоря, его семья. Он выбрал даму из приличного рода, тоже немолодых лет. Брак начинался как классическое предприятие по расчету. Но с годами в супругах росло уважение друг к другу, они никогда не ссорились и проявляли взаимную заботу и корректность. Это был не самый плохой брак, хотя признаки нежности ограничивались в основном любезными улыбками и рассеянными похлопываниями по плечу или руке.

Дети зажгли в Даниэле чувство нежности, о существовании которой в себе он и не подозревал. Ради них он был готов на все, такие они были красивые и одаренные. Это изумляло его, ведь он никогда не надеялся иметь таких детей. Но дело было не в этом, он подозревал, что любил бы их точно также, родись они с какими-то изъянами, его любовь могла бы даже быть еще сильнее. И все же его не переставало удивлять, какие у него получились замечательные дети, и он был безмерно счастлив быть их отцом.

Разумный отец давно бы уже грохнул кулаком по столу, если бы завязалась дискуссия подобно утренней, и сказал бы: «Хватит с меня, Сёльве получит эту усадьбу, а Ингела — Гростенсхольм». Или наоборот. В любом случае детям бы не было позволено возражать и протестовать. Но Даниэль относился к своим детям по другому. Быть может, он просто преклонялся перед этими удивительными созданиями от его собственной плоти?

Поэтому он только глубоко вздохнул и посмотрел на Сёльве с доброй улыбкой.

— Да, мой мальчик, теперь все ясно. Ты можешь одолжить ее. Я думаю, что, служа доброму делу, мандрагора не может повредить тебе!

Сёльве глубоко выдохнул.

Мандрагора была его!

В 1770 году, в тот же год, когда Элизабет Паладин из рода Людей Льда нашла своего Вемунда Тарка и вышла за него замуж, Сёльве Линд из рода Людей Льда отправился в Вену. Юхан Габриэль Оксенштерн уехал раньше и уже написал Сёльве, что нашел для него прекрасную работу в одной из городских канцелярий. Одновременно он нашел другую комнату.

И вот они встретились в габсбургской столице, два юноши, у которых было слишком мало денег на приличную жизнь. Юхану Габриэлю было тогда двадцать, Сёльве уже исполнился двадцать один.

Но настроение у них было отличное. Юхан Габриэль нашел себе новый и столь же недоступный объект воздыханий, а Сёльве…

У Сёльве была мандрагора, которую никто не видел.

Только одно омрачало его счастье.

Мандрагора, казалось, была к нему совершенно безразлична.

Но хорошо хоть то, что и враждебности она не выказывала, Сёльве, который все лучше понимал явления вне обычного мира, уверенно чувствовал, что мандрагора просто ждет своего времени.

Она ждет чего-то.

Но чего? Этого Сёльве понять не мог.

Долгими часами просиживал он, держа перед собой мандрагору и разглядывая ее «лицо», образуемое расплывчатыми, полустершимися линиями на «голове» корня. «Руки» и «ноги» спускались по его руке, а концы корешков, которые могли бы быть пальцами ног, щекотали запястья. Но в мандрагоре не было заметно никакого движения. Он пытался говорить с ней, пробовал повелевать ей, чтобы мандрагора творила для него чудеса.

Но мандрагора оставалась безмолвной.

3

Вена была культурным центром Европы. Там жил Гайдн, там жил старина Глюк, которого Сёльве считал скучным, вернее, — его музыку, ведь он никогда не встречал великого композитора лично. А еще там жил друг Гайдна, четырнадцатилетний вундеркинд по имени Вольфганг Амадей Моцарт. Сёльве однажды побывал вместе с Юханом Габриэлем на его концерте, который произвел на него большое впечатление. Он видел самого себя в центре всеобщего внимания, играющего удивительную мелодию. «Вот чего он когда-нибудь добьется, — подумал Сёльве. — Славы и власти…»

Поразмыслив, он отказался, однако, от этой мысли, решив, что мир музыки не для него. Ему нужно идти другими путями и занять другое место в жизни.

Двое бедных юношей, какими были он и Юхан Габриэль, не могли жить роскошной жизнью верхушки общества. Но они могли бродить по Вене, рассматривая ее достопримечательности — архитектурные, скульптурные, художественные. Этим они и занимались, и во время одной из прогулок Юхан Габриэль доверил другу историю своей последней неосуществимой влюбленности. Это была Сусанна Фрид — жена врача. Боже мой, как же был влюблен Юхан Габриэль!

Муж ее отличался страшной ревнивостью, поэтому Юхану Габриэлю приходилось держаться на расстоянии, к чему он, впрочем, вполне привык. Конечно, этот роман породил огромное количество прекрасных стихотворений и писем, написанных под явным влиянием Руссо, которые никогда не отправлялись. В то время поэт был сильно увлечен Руссо и его идеями.

Сёльве подумывал над тем, не стоит ли ему пожелать эту Сусанну Фрид для своего друга. Чтобы она действительно пришла к Юхану Габриэлю. Но потом он отказался от идеи. С одной стороны, его товарищ наверняка в ближайшем будущем переключится на новую любовь, с другой — Сёльве опасался таким образом привлечь к себе внимание.

И потом, ему ведь надо было подумать и о собственной карьере.

Языку он обучился быстро. С работой в канцелярии у шведского торгового консула он справлялся хорошо, но она казалась ему скучной. Тем не менее, для консула он стал бесценной находкой, потому что все его начинания завершались благодаря сверхъестественным способностям Сёльве удачно. Консул был доволен и, не зная, какую змею он вскармливает, повысил Сёльве в должности, сделав его своим личным секретарем.

Это было неплохо, но для Сёльве явно недостаточно.

Он хотел большего.

А что до возвращения домой к лету, то он, конечно, никуда не поехал. Он написал пространное письмо о своих успехах, о том, что никак не может прервать свою карьеру. И о своих планах вернуться домой высокопоставленным чиновником и уж тогда поселиться там, где этого пожелают родители или бабушка Ингрид. Если его отцу будет угодно, чтобы он продолжал помогать семейству Оксенштерн, он готов к этому, ну а если надо наследовать Гростенсхольм, то и это ему подходит, так как ему всегда нравилось в Норвегии, и он наверняка сможет принести там пользу.

Потом он получил ответное письмо. Родители и бабушка были довольны его решением, но ему не следовало бы затягивать свой приезд. Ульвхедин к этому времени уже умер в возрасте 97 лет, да и Ингрид была далеко не молода.

Они не написали, что Ульвхедин умер счастливой смертью, напившись на пирушке, которую они устроили с Ингрид в Гростенсхольме. Старый боец так и не очнулся от опьянения, и все были согласны, что он умер достойной смертью. Что ж, может быть, и не все разделяли это мнение, но ни церковь, ни моралисты так ничего и не узнали.