«Если», 1998 № 01 - Сьюзи Чарнас

Я уткнулся взглядом в программку. Могли ли вы в самом деле обращаться в таком тоне к двум полузнакомым, встреченным на концерте? Те-то двое, разумеется, издавали междометия ужаса и сочувствия.

— Рак, — сказали вы, имея в виду, конечно, не земной, а кондрианский рак. Потом вы перегнулись через Зеленое Шерстяное Платье к доктору Два Ястреба. — Это было ужасно. Началось на правой ноге, и никакие медикаменты не помогали. И три операции тоже не помогли…

Я исподтишка бросил взгляд в вашу сторону: мне было интересно, какую гримасу скорчит ваше притворно-человеческое лицо для выражения ваших горестей. Но вы наклонились к коллеге-врачу, оставив мне на обозрение лишь узкие ящеричьи плечи.

Музыканты за сценой настраивали инструменты. Револьвер оттягивал мне карман, как крейсер. Под меркнущими огнями зала я видел доктора Два Ястреба — его лицо полнилось искренним сочувствием. Удивительно, подумалось мне, как они умудряются воспроизводить выражения, столь похожие на наши, при совершенно иной мускулатуре и с иным строением кожи…

— И все-таки дело теперь движется лучше, чем поначалу, — отозвался доктор Два Ястреба. (Я вспомнил младенцев Сью Энн Бимиш и смерть Уолтер Дрейк). — Раньше ведь просто ничего не умели, кроме как резать и резать, ампутировать и ампутировать. Был у меня молодой пациент, ему отняли целое бедро. От отчаяния. Делались вещи и похуже — тоже от отчаяния…

Вокруг нас публика устраивалась в креслах, нашептывая что-то друг другу, шурша программками. Очевидно, подслушивал я один, и то против воли. К тому же скоро это испытание подойдет к концу.

Публика успокоилась, и вот они вышли — Росс первая, Чендлер второй (в каком порядке выходили кондриане, не играло никакой роли). Росс первая — это хорошо: на красном платье кровь будет незаметна, никто сразу не поймет, что произошло, и у меня хватит времени еще и на Чендлера. Внимание! Час настал…

А вы продолжали все тем же неумолимо тихим печальным голосом:

— Он потерял большую часть кожи, а жидкости в нем оставалось так мало, что ее не удавалось сцедить. Я думаю, все это была сплошная ошибка. Не следовало так жестоко бороться за него, надо было дать ему спокойно умереть…

— Но мы не имеем права сдаваться! — воскликнул доктор Два Ястреба, перекрыв голосом приветственные аплодисменты в адрес музыкантов.

— Врач обязан делать хоть что-нибудь!..

И вы не ответили, доктор Акондитичилка, вы только вздохнули. Мягкий округлый выдох уложился как раз в паузу перед тем, как грянула музыка. Затем вы откинулись поглубже, послали коллеге пристальный взгляд и сказали тихо (и в то же время так ясно, что каждое слово до сих пор звучит у меня в ушах — каждое отчетливее и ниже предыдущего):

— Давайте слушать Брамса…

Едва первые ноты упали в зал, вы утонули в глубине кресла еще глубже. Спустя миг я сумел расслабить руку, сжимавшую револьвер, а потом вынул ее из кармана. Мы сидели в полутьме вместе, у нас в глазах стояли слезы, слишком едкие, чтобы пролиться, и мы слушали.

Александр Громов

СЧАСТЛИВАЯ ЗВЕЗДА

В двенадцатое лето правления любимого римским народом и осененного милостью богов кроткого кесаря Клавдия случилось событие грандиозное по своим последствиям для судеб народов, населяющих Римскую империю, однако ничтожное по видимым проявлениям. Несомненно, именно поэтому историки если и не обошли его вовсе вниманием, то упомянули невзначай, как нечто несущественное. Мы же уделим этому воистину великому событию то внимание, которого оно заслуживает.

Весной 353 г. до н. э. свободнорожденный эллин Агафокл, сын Агафокла-старшего, купец из Книда, потерял свое достояние, а вместе с ним и свободу.

Хитросплетения судьбы неведомы даже богам, так стоит ли говорить о простых смертных. Впрочем, простых ли? Однажды зимним вечером он стоял перед деревянным, сработанным под хиосский мрамор портиком старого отцовского дома на Меняльной улице и, разинув рот, глазел на небо. Что его побудило в тот вечер вглядеться в очертания созвездий, является загадкой. Гораздо существеннее то, что за этим занятием, в принципе полезным, но приличествующим, скорее, сыну кормчего, нежели купца, его застал отец.

Уместнее всего в такой ситуации был бы подзатыльник, однако, против ожидания, Агафокл-старший подзатыльника сыну не дал, а встал рядом и, задрав бороду, тоже стал вглядываться в небо.

— Видишь ее? — спросил он некоторое время спустя.

— Что, отец? — почтительно спросил сын, на всякий случай отступая на шаг.

— Если бы я знал, что! Ну-ка скажи, что там?

— Звезда, отец. Очень яркая. Золотая. А вчера не было. Да вот же она!

— Где? Скажи!

— Левее и ниже Тайгеты, отец. Неужели не видишь?

— Верно, — буркнул Агафокл-старший. — Там она сейчас и должна быть. Туда-то ее и повесили. А я… — он понурился и вздохнул, — я ее не вижу, сынок. Всю жизнь пытаюсь увидеть, но не могу… Выходит, боги тебя любят…

Наутро, едва дождавшись восхода солнца, отец потащил сына из храма.

— И теперь видишь Звезду?

Агафокл ответил утвердительно. Более отец ничего не пожелал объяснять, сколько Агафокл ни спрашивал. Самым удивительным было то, что Звезда не участвовала в обращении небесных циклов. Она упрямо стояла на месте, словно приколоченная гвоздем, и ночью можно было наблюдать, как окружающие звезды медленно-медленно проходят и над ней, и под ней, и сквозь нее.

С тех пор отец начал относиться к Агафоклу почти как к равному и — странное дело — стал реже брать его с собой в поездки по торговым делам, перестал заставлять упражняться в счете устном и письменном, зато настоял на посещении философской школы при гимна-сии и огорчался неуспехам сына больше, чем торговым неудачам.

Агафокл, не понукаемый никем, жил в свое удовольствие. Школа была развлечением для ума, не больше. Однажды, распираемый тайной, как амфора неперебродившим вином, он объявил, что днем и ночью видит Звезду, стоящую на небосклоне неподвижно… Избавиться от насмешек не удавалось целый год.

К тому времени он уже видел Звезду сквозь стены.

В день, когда Агафоклу-младшему минул двадцатый год, отец приказал ему следовать за собой и привел на круглую пустошь в нескольких стадиях от города, где росли лишь колючки и жесткая трава. Здесь Агафокл-старший поведал сыну историю Счастливой Звезды, а мы вынуждены ограничиться вольным пересказом, опустив подробности, явно вымышленные.