Секунда между нами - Стил Эмма

Из-за нее я по вечерам спешил домой, вместо того чтобы тусить до утра. Я приглашал ее на бранч, и мы без конца спорили об идеальном завтраке (для нее это был сэндвич с беконом, для меня – сытный английский завтрак), а потом забегали к моим родителям на чашечку пресловутого чая. Только благодаря ей я стал задумываться о будущем, потому что впервые в моей жизни кто-то по-настоящему поверил в это самое будущее.

Поверил в меня.

Откуда-то доносится грохотание. Так. Мне надо срочно понять, где я нахожусь. Осматриваюсь, пытаюсь найти хоть что-то знакомое.

Запах.

Воздух пропитан запахом антисептика, мыла и чего-то еще, что я никак не могу определить. Что-то неприятное. Точно! Это больница. Я никогда не любил больницы. Я попадал туда только пару раз, в юности, когда получал травмы из-за пьяной болтовни после паба. Однажды, когда я сбрил щетину, Дженн заметила шрам у меня на подбородке. Помню, мы лежали в постели, она провела пальцем по кривой линии шрама и сказала: «Как будто ты всегда улыбаешься…»

Шаги за спиной. Я резко оборачиваюсь и вижу, как она входит в комнату в голубом медицинском костюме. Мое сердце подпрыгивает. Значит, мы в больнице Дженн, в Эдинбурге.

Подойдя к шкафчику, она набирает код, и дверца открывается с металлическим стуком. Грациозным движением она сбрасывает с себя мешковатую блузу и бросает ее в ближайший контейнер. На ней остается обтягивающая серая футболка. Какая же она худенькая! Сквозь тонкую ткань проступают лопатки. Она снимает брюки, а затем черные легинсы. Видя ее здесь, в обычной рабочей обстановке, я немного успокаиваюсь.

Где-то глубоко внутри я наконец понимаю, что каждый раз вижу какие-то события из ее прошлого. Не моего.

Я путешествую во времени?

Не будь идиотом, Робби.

Меня не оставляют мысли о грузовике, – он был слишком близко. И слишком реален. А потом… пустота. И вот ее прошлое перед моими глазами.

Что все это значит?

Мне больно.

Я оборачиваюсь и вижу девушку невысокого роста, с красивыми, широко расставленными глазами и волосами песочного цвета, собранными в хвост. Это Хилари.

Вчера я был на ее свадьбе.

Я имею в виду – в реальном мире.

– Привет, – улыбается ей Дженн и берет сумку и синее пальто из шкафчика. – Ты закончила?

– Наконец-то, – отвечает Хилари, плюхается на скамейку и смотрит на Дженн. – Это был тот еще денек, а я ведь должна была уйти час назад. Ну ладно, теперь мы свободны и можем насладиться Рождеством, да? – Она снимает брюки. – Пора уже напиться как следует!

В этом вся Хилс. По крайней мере, такой она была раньше.

– Точно! Мы это заслужили. – Дженн снимает с головы повязку, которая держит волосы.

Она надевает куртку, закидывает за плечи рюкзак, достает велосипедный шлем и запирает шкафчик. Дженн уже собирается уходить, но Хилари ловит ее взгляд:

– Слушай, Дженн, я хотела кое-что спросить…

Дженн смотрит на нее, держась за дверную ручку.

– Ты уже получила ответы из больниц в Сиднее?

Дженн открывает рот, чтобы ответить, но затем снова закрывает. Наконец произносит:

– Да… На самом деле из обеих прислали приглашения.

– Да ты что? Это так здорово! Когда ты едешь?

Секунду помолчав, Дженн отвечает:

– Ну… Я, наверное, не поеду.

– Что?! Ты серьезно? – в ужасе восклицает Хилари. – Но ты же так хотела! Ты ведь мечтала об Австралии!

Я ничего не понимаю. Она никогда мне об этом не рассказывала. Даже не упоминала ни разу, что хочет работать за границей.

Дженн улыбается, стоя у открытой двери.

– Мечты меняются, – отвечает она и с загадочным видом переступает порог. – С Рождеством, Хилари.

Хилари ерзает на скамейке:

– Ты с кем-то встречаешься? Я так и знала! Это тот самый парень из паба? Ну, давай рассказывай!

Но Дженн, фыркнув, выходит за дверь. Я проскальзываю следом за ней.

На улице кромешная тьма и жуткий холод, особенно сильно ощущаемый после тепла в больнице. Я весь продрог в своей кофте. Удивительно, что я вообще чувствую холод. Все это ужасно реалистично. Именно так, как и было бы на самом деле.

Дорожка посыпана гравием. Я помню, что снег в том году выпал и сразу растаял, оставив на Рождество только ледяные коричневые холмики по всему городу. Снег в Эдинбурге никогда не лежит долго. Все это сейчас кажется таким далеким. Я шагаю за Дженн к велопарковке, чувствуя себя преследователем и защитником одновременно.

– Дженн! – кричу я ей в спину, но она подтягивает повыше лямки рюкзака и продолжает целенаправленно двигаться вперед.

Мне так одиноко. Во тьме проступают белые больничные корпуса, напоминая декорации из футуристического фильма. В каждом окне горит свет, фонари освещают дорожки между зданиями. Я всегда думал, что больница – странное место для работы. Это другой мир, где день и ночь сливаются в непрерывный поток. Пациенты поступают постоянно, время от времени кто-то выписывается. В этих стенах бесконечный цикл рождения, смерти и того, что между ними. Все это никогда меня не привлекало, даже отталкивало. Меня начинает мутить от одной мысли, что людей там обследуют, прикасаются к их коже и бог знает к чему еще. Но Дженн не такая. Она счастлива, помогая людям. Это ее призвание.

Тогда почему она все бросила?

На велопарковке она останавливается у черного с желтым велосипеда и начинает возиться с замком. У нее за спиной из ниоткуда возникает какая-то фигура. Она резко оборачивается, в глазах тревога. Но потом ее губы растягиваются в улыбке, во взгляде читается узнавание.

– Что ты тут делаешь?

Я оборачиваюсь и вижу «другого» Робби. Он стоит рядом со мной с цветочным горшком в руках. На верхушке растения пылает рубиновый цветок.

– Я решил встретить тебя после работы и проводить домой, – говорит он, улыбаясь во тьме. На нем черная шапка, объемная водонепроницаемая куртка, а щеки раскраснелись от ветра. Он выглядит будто сноубордист, катающийся по Эдинбургу с цветком в руках.

– Но ведь уже поздно, – произносит она. – В это время ты должен быть пьяным и смотреть «Парк юрского периода».

Кажется, она искренне сожалеет, что доставила ему неудобства, – ей всегда не нравилось беспокоить других людей.

Он переминается с ноги на ногу и выглядит растерянным, будто не может подобрать слова.

– Ну, сегодня я уже много времени провел с семьей. Вот подумал, почему бы не сменить обстановку.

– Сменить обстановку… – повторяет она.

– Ну да.

Она с недоумением смотрит на цветок, приподняв бровь.

– Да, кстати, – спохватывается он, как будто только вспомнил о своей ноше, – это тебе. От мамы.

– Ты серьезно? – оживляется она, и ее глаза загораются от радости. – Это так мило! Люблю пуансеттию.

– О, вот оно! – кричит он, задрав голову к небу. – А я всю дорогу, пока ехал на велике, не мог вспомнить название.

– Погоди, ты ехал на велосипеде с этим горшком в руках?

– Ага, я за ужином немного выпил. Решил, что не стоит садиться за руль в таком состоянии.

Я замечаю, что он опирается на серебристый велосипед.

– Ты такой чудак, – говорит она, прищурив глаза.

– Да и ты, Дженнифер Кларк, не совсем нормальная, – с нежностью отвечает он. – Провести Рождество в одиночестве!..

– Только сочельник! – уточняет она, подняв палец. – Я работала, не забывай.

Он закатывает глаза.

– Да-да. Я помню, что ты лучше меня, – говорит он совершенно беззлобно, глупо при этом улыбаясь. – Как бы там ни было, – продолжает он, поежившись, – здесь страшный дубак. Поехали отсюда!

Она подкатывает к нему свой велосипед с таким видом, словно до сих пор не может поверить, что он здесь.

Провожая их взглядом, я раздумываю, смогу ли отправиться за ними. И бегу по асфальту мимо припаркованных машин, вдоль поросшей травой обочины. Но через какое-то время они вдруг растворяются во тьме прямо передо мной, и я чувствую, что тоже растворяюсь и исчезаю. В голове крутятся ее слова, произнесенные в раздевалке: об Австралии и о том, что она отказывается там работать. И вдруг меня осеняет: Дженн отказалась от переезда на другой материк ради меня.