Миры Клиффорда Саймака. Книга 14 - Клиффорд Саймак

Проснулся и Джон Хофф, и Мэри Хофф, его жена. Их было только двое в каютке: они ещё не получили разрешения иметь ребёнка. Чтобы иметь ребёнка, нужно было, чтобы для него освободилось место; нужно было, чтобы умер старый Джошуа, и, зная это, они ждали его смерти. Чувствуя свою вину перед ним, они всё же про себя молились, чтобы он поскорее умер, и тогда они смогут иметь ребёнка.

Грохот прокатился по всему Кораблю. Потом кровать, в которой, затаив дыхание, лежали Джон и Мэри, поднялась с пола и привалилась к стене, прижав их к гудящему металлу. Вся остальная мебель – стол, стулья, шкаф – обрушилась с пола на ту же стену и там осталась, как будто стена стала полом, а пол – стеной. Священная Картина свесилась с потолка, который только что тоже был стеной, повисела, раскачиваясь в воздухе, и рухнула вниз.

В этот момент Грохот прекратился и снова наступила тишина. Но уже не та тишина, что раньше: хотя нельзя было явственно различить звуки, но если не слухом, то чутьём можно было уловить, как нарастает мощь машин, вновь пробудившихся к жизни после долгого сна.

Джон Хофф наполовину выполз из-под кровати, упёрся руками, приподнял её спиной и дал выползти жене. Под ногами у них была теперь стена, которая стала полом, а на ней – обломки мебели. Это была не только их мебель: ею пользовались до них многие поколения.

Ибо здесь ничто не пропадало, ничто не выбрасывалось. Таков был закон, один из многих законов: здесь никто не имел права расточать, не имел права выбрасывать. Всё, что было, использовалось до последней возможности. Здесь ели необходимое количество пищи – не больше и не меньше; пили необходимое количество воды – не больше и не меньше; одним и тем же воздухом дышали снова и снова. Все отбросы шли в конвертор, где превращались во что-нибудь полезное. Даже покойников – и тех использовали. А за многие поколения, прошедшие с Начала Начал, покойников было немало. Через некоторое время, может быть скоро, покойником станет и Джошуа. Он отдаст своё тело конвертору на пользу товарищам, сполна вернёт всё, что взял от общества, заплатит свой последний долг – даст право Джону и Мэри иметь ребёнка.

«А нам нужно иметь ребёнка, – думал Джон, стоя среди обломков, – нам нужно иметь ребёнка, которого я научу Читать и которому передам Письмо».

О Чтении тоже был закон. Читать воспрещалось, потому что Чтение было злом. Это зло существовало ещё с Начала Начал. Но люди давным-давно, ещё во времена Великого Пробуждения, уничтожили его, как и многое другое, и решили, что оно не должно существовать.

Зло он должен передать своему сыну. Так завещал его давно умерший отец, которому он поклялся и теперь должен сдержать клятву. И ещё одно завещал ему отец – беспокойное ощущение того, что закон несправедлив.

Хотя законы всегда были справедливыми. Ибо все они имели какое-то основание. Имел смысл и Корабль, и те, кто населял его, и их образ жизни.

Впрочем, если на то пошло, может быть, ему и не придётся никому передавать Письмо. Он сам может оказаться тем, кто должен его вскрыть, потому что на конверте написано: «ВСКРЫТЬ В СЛУЧАЕ КРАЙНЕЙ НЕОБХОДИМОСТИ». А это, возможно, и есть крайняя необходимость, сказал себе Джон Хофф. И Грохот, нарушивший тишину, и стена, ставшая полом, и пол, ставший стеной.

Из других кают доносились голоса: испуганные крики, вопли ужаса, тонкий плач детей.

– Джон, – сказала Мэри, – это был Грохот. Теперь скоро Конец.

– Не знаю, – ответил Джон. – Поживём – увидим. Мы ведь не знаем, что такое Конец.

– Говорят… – начала Мэри, и Джон подумал, что так было всегда.

Говорят, говорят, говорят…

Всё только говорилось; никто ничего не читал, не писал…

И он снова услышал слова, давным-давно сказанные отцом:

– Мозг и память ненадёжны; память может перепутать или забыть. Но написанное слово вечно и неизменно. Оно не забывает и не меняет своего значения. На него можно положиться.

– Говорят, – продолжала Мэри, – что Конец наступит вскоре после Грохота. Звёзды перестанут кружиться и остановятся в чёрном небе, и это будет верным признаком того, что Конец близок.

«Конец чего? – подумал Джон. – Нас? Или Корабля? Или самих звёзд? А может быть, Конец всего – Корабля, и звёзд, и великой тьмы, в которой кружат звёзды?»

Он содрогнулся, когда представил Конец Корабля или людей, – не столько из-за них самих, сколько из-за того, что тогда конец и замечательному, так хорошо придуманному, такому размеренному порядку, в котором они жили. Просто удивительно, ведь людям всегда всего хватало, и никогда не было ничего лишнего. Ни воды, ни воздуха, ни самих людей, потому что никто не мог иметь ребёнка, прежде чем кто-нибудь не умрёт и не освободит для него место.

В коридоре послышались торопливые шаги, возбуждённые голоса, и кто-то забарабанил в дверь, крича:

– Джон! Джон! Звёзды остановились!

– Я так и знала! – воскликнула Мэри. – Я же говорила, Джон. Всё так, как было предсказано.

Кто-то стучал в дверь.

И дверь была там, где она должна была быть, там, где ей полагалось быть, чтобы через неё можно было выйти прямо в коридор, вместо того чтобы подниматься по лестнице, теперь бесцельно висящей на стене, которая раньше была полом.

Почему я не подумал об этом раньше, спросил он себя. Почему я не видел, что это глупо: подниматься к двери, которая открывается в потолке? А может быть, подумал он, так и должно было быть всегда? Может быть, то, что было до сих пор, было неправильно? Но, значит, и законы могли быть неправильными…

– Иду, Джо, – сказал Джон.

Он шагнул к двери, открыл её и увидел: то, что было раньше стеной коридора, стало полом; двери выходили туда прямо из кают, и взад и вперёд по коридору бегали люди. И он подумал: теперь можно снять лестницы, раз они не нужны. Можно спустить их в конвертор, и у нас будет такой запас, какого ещё никогда не было.

Джо схватил его за руку и сказал:

– Пойдём.

Они пошли в наблюдательную рубку. Звёзды стояли на месте.

Всё было так, как предсказано. Звёзды были неподвижны.

Это пугало, потому что теперь было видно, что звёзды – не просто кружащиеся огни, которые движутся на фоне гладкого чёрного занавеса. Теперь было видно, что они висят в пустоте; от этого дух захватывало, начинало сосать под ложечкой. Хотелось крепче схватиться за поручни, чтобы удержаться в равновесии на краю головокружительной бездны.

В этот день не было игр, не было прогулок, не было шумного веселья в зале для развлечений. Везде собирались кучки возбуждённых, напуганных людей. Люди молились в церкви, где висела самая большая Священная Картина, изображавшая Дерево, и Цветы, и Реку, и Дом вдалеке, и Небо с Облаками, и Ветер, которого не было видно, но который чувствовался. Люди убирали и приводили в порядок на ночь каюты, вешали на место Священные Картины – самое дорогое достояние каждой семьи, – снимали лестницы.