Метаморфозы - Николай Кудрявец

— Вы, Анатолий Федорович, не лишены чувства юмора, и это хороший знак для ученого.

— Спасибо.

— В последней своей работе Воланд показал, что возможности человека можно значительно расширить, очистив психику от лишней информации. Ну зачем, к примеру, человеку негативные чувства? Во всех сферах деятельности мы имеем помощников, но только не в эмоциональной. Мы отдали неблагодарный физический труд роботам, мы отдали неблагодарный умственный труд думающим машинам, а вот неблагодарные отрицательные эмоции мы еще никому не передали.

Воланд пришел к убеждению, что страдать и ненавидеть должны андроиды, а человек в это время будет радоваться. Освободившись от гнева, ненависти, агрессии и страха, он станет бесконечно добрым и умным. Всю неблагодарную работу, в том числе и бремя человеческих пороков, возьмут на себя думающие и чувствующие механизмы. В человеческом обществе воцарится гармония.

— Воланд предлагает машинам плакать и ненавидеть, а людям, наблюдая за ними, смеяться? Но не умеющий плакать разучится и улыбаться. Человек станет непроницаем для других как бетонная стена. Не для этого ли нужна проницаемость?

Белов спохватился, но было поздно. Профессор уже чеканил командирским тоном:

— Идею проницаемости или же строгое математическое доказательство ее невозможности вы представите через месяц. Будем надеяться, что в данной работе вам помогут ваши отрицательные эмоции. Я вас больше не задерживаю.

«И черт меня дернул спорить с шефом, — с досадой думал Белов, уходя от Митровича. — Но почему он затеял со мной разговор об информации? Раньше профессор никогда не касался тем, непосредственно не связанных с работой. Какое отношение может иметь информация к проблеме проницаемости?»

В кабинете Фокин и Полозьев с нетерпением ждали Белова. Им хотелось поскорее узнать подробности беседы двух ученых. И когда Белов открыл дверь, они, как будто сговорившись, повернули к нему головы и в один голос спросили:

— Ну, что?

Фокин, не дожидаясь ответа, с иронией поинтересовался:

— Что-то вы задержались, Анатолий Федорович. Неужели с шефом обсуждали тему будущей диссертации?

По тону Белов уловил, к чему клонит его коллега.

— Естественно, Павел Викторович. Мы рассматривали с Александром Ивановичем перспективы применения проницаемости на практике и решили, что для моей докторской это наиболее подходящая тема.

— Может, у тебя, Толя, и задел есть по этой проблеме? — уверенный в обратном, поинтересовался Фокин.

— Несомненно.

— А от нас скрывали, Анатолий Федорович. Нехорошо… Нехорошо…

— Скрывать здесь нечего. Шеф мне одну идейку подбросил и сказал: работайте, коллега, а мы вам поможем.

— Г-мм… — усомнился в своих предположениях Фокин.

— Вот тебе и «г-мм». Работать надо, а не кроссворды разгадывать. Ну, до свидания, мальчики, — попытался улыбнуться Белов, скрывая свое истинное состояние, и, чтобы совсем досадить Фокину, добавил: — Я в центральную, лопатить литературу. Шеф мне предоставил соответствующие ссылки по данной теме.

Фокин не ответил. Он с завистью смотрел вслед коллеге.

— Умеют же люди приспосабливаться, — пожаловался он Полозьеву. — Невинным, эдаким простачком прикидывался, а сам, гляди, с самим Александром Ивановичем…

— Ты зря, Паша, — остановил его Полозьев. — Белов — талантливый и перспективный ученый.

— Подумаешь, — фыркнул Фокин. — Такой же, как и мы, кандидат наук.

— Такой, да не совсем, — возразил Полозьев. — Мы с тобой задом диссертации высиживали, а он с налета, одним махом. Его диссертацию сам шеф оценил. Ты хоть в этом разницу улавливаешь?

— Подумаешь, — снова фыркнул Фокин. — Разницу… Зарплата одна и та же.

Полозьев ему не ответил.

Две недели Белов не показывался в институте. Все время он проводил в центральной научной библиотеке. Просмотрел сотни монографий, статей и рефератов, но ни одна из существующих теорий не касалась проблемы проницаемости. Поиски готовых идей указывали на бесперспективность выбранного пути. Стало понятно — нужна новая, еще не существующая теория.

«Что толку, что я половину отведенного мне шефом срока просидел в библиотеке? — размышлял Белов. — Может, уехать за город? Там, вдали от городской суеты, я освобожусь от ненужных мыслей, сталкивающих на накатанную дорогу».

Белов все чаще посещал изреженный лес неподалеку от города. Здесь он отдыхал от суеты и шума, от навязчивых теорий, которые переполняли мозг. Присматриваясь к живой природе, он ощущал ее неповторимую красоту, совсем непохожую на изящество формул. Юный, тянущийся к солнцу подлесок своей жизнерадостностью бесхитростно демонстрировал величие жизни.

Любовь к природе пришла вместе с разочарованием и болью. Он стал замечать медленно умирающие деревья. Иногда, в ветреную погоду, ему чудился скрипящий голос старого сухого дерева: «Это вы, вы убиваете нас…» И щемило сердце от нелепой, навязанной шефом неразрешимой проблемы, от безучастия человека к судьбе гибнущей природы.

— Цвит, цвит…

Белов увидел недалеко от себя птицу с оливково-бурыми перьями, имитирующую трели соловья.

— …Фи-тюрр, фи-тюрр… тю-лить, тю-лить, тю-лить… тю-фи, тю-фи, тю-фи…

До боли стало обидно за молодые клены с ядовито-черными пятнами на листьях, за деревья, протягивающие к нему ветки с безвременно пожелтевшими листьями, за несмышленого певца, сидящего на мертвом дереве. За свою невозможность изменить что-либо.

«Мы не тем занимаемся. Решаем глобальные проблемы, пытаемся изобрести никому ненужную проницаемость и забыли, что вокруг нас гибнет природа. Но почему именно я оказался жертвой проблемы? Почему? Что же делать? Что?.. — мысли путались, мешали сосредоточиться. — Оставаться в лаборатории Митровича или нет? Быть или не быть? Интересно, как бы Гамлет поступил на моем месте? А может, быть и в то же время не быть?..

Стоп, Белов! Это же философское решение твоей неразрешимой задачи! Когда что-то движется, оно вдруг исчезает и появляется вновь, но уже в другом месте. Нужно только каким-то образом не дать исчезнувшему телу появиться вновь. Вот где ключ к решению задачи!»

Все существующие неприятности мгновенно отступили на задний план. Мозг включился в работу.

«…Предположим, что передвижение масс невозможно, несмотря на всю очевидность. Тогда движение — это взаимодействие движущегося тела с пространством. Его энергия уходит в пространство и рождается из пространства. Закон Эйнштейна не запрещает такие взаимопревращения».

Белов представил, как целые города бесследно уходят в никуда, и содрогнулся.

Зачем Митрович настаивает на скорейшем разрешении этой проблемы? Открытие ядерной энергии