Метаморфозы - Николай Кудрявец

— А ты ничего, хотя и молчун, — наблюдая, как пьет гость, произнес Иванов. — Скорее всего, и ты неудачник. Не гляди, что я пьян, я всё, — он провел пальцем по воздуху, — всё-ё понимаю. Вот ты молчишь, а ты не молчи. Ты скажи, если ты ученый, объясни, — Иванов сгреб с тумбочки «Вечерний Ленинград» и помахал газетой. — Читал? То-то же…

Шатаясь, подошел к этюднику и открыл его. Вытащил какие-то фотографии, вернулся к гостю.

— О!.. Что ты на это скажешь, умная голова твоя? — криво усмехнулся, неторопливо разлил по стаканам остатки спиртного и опорожнил свой.

— А ты не умеешь пить, — наблюдая, как пьет его новый знакомый, произнес художник. — Ты только напиток переводишь.

Он снова подвинулся к гостю, теперь уже вплотную. Ткнул пальцем в одну из фотографий и выжидающе уставился на него.

— Мне пора, время за полночь. Завтра обо всем поговорим. В полдень в березовой роще, возле вашего озерца, я буду ждать, — произнес тот и протянул руку.

Хозяин вяло сжал протянутую руку и, не выпуская ее, прошел с гостем до двери. Проводив его, расстегнул рубаху, кое-как стащил брюки, долго расправлял их на спинке стула и, когда наконец у него это получилось, плюхнулся на диван, издав тихий стон облегчения.

Проснулся Иванов весь разбитый. За ночь во рту пересохло.

— О господи, как гудит голова.

Он подошел к окну и распахнул его. Сел на диван и попытался восстановить в памяти вчерашний вечер.

— Откуда свалился на мою голову этот ученый? Завязывать надо…

Художник пошарил в карманах и вытащил измятую двадцатипятирублевую купюру.

— Приберег, — с гордостью отметил он сам себе. — Надо подлечиться, да и гостя заодно опохмелить — пить за чужой счет у нас, художников, не принято.

Он засунул деньги обратно в карман, взял из тумбочки лист с талонами, оторвал талон № 5 с надписью «Сырок плавленый — 2 шт.» и, вскинув на плечо этюдник, вышел на улицу.

В гастрономе за сырками стояла очередь.

«Черт с ними, с этими сырками, — решил Иванов, запихивая в этюдник кусок хлеба и бутылку водки. — Обойдемся».

Автобус пришлось ждать долго. И когда показалась знакомая по «творческим» встречам с друзьями березовая роща, первое, что заметил художник, — это длинную фигуру вчерашнего дружка. Одет он был несколько необычно и даже странно, не так, как одеваются люди в его возрасте.

«Новая встреча и новые причуды», — с неопределенной досадой подумал художник.

Он подошел к своему странному приятелю. Тот протянул руку и представился:

— Профессор Стамов.

«Ничего себе! — скривился художник. — Вчера рубаха-парень, а сегодня, смотри ты, уже профессор».

— Сергей Федорович, — тоном, не допускающим возражений, начал Стамов, — мы должны решить с вами одно серьезное дело.

— Прямо сейчас? — поинтересовался Иванов.

— Не прямо сейчас, но…

Художник прервал профессора:

— Тогда опохмелимся — и за дело, — и он полез в этюдник за водкой.

— Нет, нет, Сергей Федорович, — запротестовал Стамов, — вам придется на время забыть об этом.

— Это почему же?

— Недалеко отсюда моя дача, там и поговорим.

«Дача? Кажется, я влип с этим профессором. А что, если без него, чуть-чуть…»

Он посмотрел на Стамова и понял: пить здесь не получится. Казавшийся близким вчера, сегодня он был совершенно другим — чужим и неестественным.

Шли молча. Да и о чем можно разговаривать на больную голову? Тем более что средство от головной боли есть, вот оно, в этюднике, но употребить его нельзя из-за какого-то «серьезного дела» и профессорских странностей.

Совсем неожиданно для Иванова они подошли к обшарпанному зеленовато-ржавого цвета запорожцу. Возможно, лет сорок назад автомобиль и имел товарный вид, но не сейчас.

«Вот это тачка так тачка! — изумился про себя художник. — Металлолом на колесах».

Профессор как будто угадал его мысли:

— Воруют у вас все подряд, а так безопаснее, — подошел к машине и открыл дверцу.

Иванов уселся на заднее сиденье, Стамов — за руль. Машина взревела, неправдоподобно быстро рванула с места и понеслась по бездорожью.

— Развалюха развалюхой, а мотор как у танка, — обратился художник к Стамову.

Тот промолчал.

Несмотря на профессорское «недалеко», ехали они довольно долго, и художник успел слегка задремать. А когда очнулся, запорожец уже стоял возле строения, такого же убогого, как и автомобиль. Профессорская дача напоминала наспех сколоченный из досок сарай. Места, как отметил художник, были совершенно незнакомые.

«Неужели этот покосившийся сарай и есть профессорская дача?» — изумленно подумал Иванов.

— Прошу, — буркнул Стамов и открыл небольшую дверь, укрепленную поперечной перекладиной. Дверь издала неприятный, скрипучий звук.

«И все-таки он ненормальный», — решил про себя художник, рассматривая сколоченный из горбылей стол.

— Вы не правы, — неожиданно услышал он голос профессора с нотками недовольства.

— В чем неправ? — машинально спросил художник, а в голове мелькнуло: «Иногда он говорит так, как будто читает мысли».

— Да, я действительно умею читать ваши мысли, но сейчас не это главное, — сообщил профессор изумленному художнику. — Прошу, — и он открыл еще одну дверь, еле заметную и такую же приторно-скрипучую.

Сконфуженный художник, помимо своей воли, послушно прошел вслед за хозяином дачи. Они очутились в небольшом отгороженном пространстве, напоминающем чулан. Через открытую дверь пробивался тусклый свет, и было непонятно, чулан совершенно пустой или в нем все-таки что-то есть.

— Идите же сюда, — заметив полное замешательство художника, позвал профессор, — станьте возле меня.

Иванов подошел к Стамову и вдруг почувствовал, что куда-то проваливается. Заложило уши, внутри что-то оборвалось, и он ощутил состояние близкое к невесомости.

Спустя непродолжительное время лифт остановился, створки двери распахнулись, и художник увидел залитый теплым светом просторный зал. Он торопливо шагнул за лифтовую дверь и оглянулся, в надежде рассмотреть, на чем они приехали.

Взору открылась сплошная стена, которая ничем не выделялась среди других многочисленных стен, расположенных по периметру многоугольника. На стены опирался огромный сферический потолок с проступающими ребрами. Сферу пронизывали странные колонны; ниши, неравномерно разбросанные по залу, отличались между собой размерами и вычурностью форм.