Братья по оружию - Норман Хьюз

И хотя киммерийца не оставляло странное гнетущее чувство, будто они упустили что-то очень важное — он никак не мог облечь это ощущение в слова, а потому не стал ничего и говорить.

Что толку тревожиться понапрасну?!

Назавтра в полдень, воспользовавшись отсутствием Паломы, которая отправилась за экипировкой для их вечернего маскарада, Конан передал через Меттерианора, что хотел бы повидаться с Грацианом. Вскоре карлик уже вводил киммерийца в покои Месьора.

Здесь, как всегда, царил полумрак и горел камин — калека в последнее время все чаще жаловался, что страдает от резкого солнечного света и зябнет даже в самую сильную жару.

Выглядит он, и впрямь, не лучшим образом, отметил про себя Конан, вглядываясь, словно впервые, в лицо своего давнего приятеля. Лицо бледное, аж серое, одутловатое, глаза утомленные, покрасневшие, словно от бессонницы. Вокруг губ залегла глубокая складка… Сейчас Месьору никто не дал бы его возраста — а ведь он был всего лет на шесть или семь старше киммерийца; скорее, он походил на человека, чья жизнь безвозвратно миновала свой зенит и клонится к закату.

— Я нащупал кое-какие подходы к Тусцелле,— без предисловий начал Конан, усаживаясь напротив Грациана.— Сегодня хотел бы попробовать к нему подобраться.

Он ожидал Вопросов, готовился ответить так, чтобы не раскрыть участие в деле Паломы — но это не понадобилось. Месьор смотрел сквозь киммерийца, без всякого интереса выслушав его слова. Помолчал. Затем небрежно махнул рукой, мол, ну и ладно, пустое… Конан даже разозлился — с какой стати, собственно?! Он тут себе кишки рвет, каштаны из огня таскает, причем не для себя, а по просьбе самого же Грациана… а тот глядит с такой скукой, что и не передать… Однако сдержался. Все же привык щадить увечного друга.

Месьор все же соизволил подать голос. Глухо, точно через силу, заговорил:

— У нас тоже все готово. Она… приманка… сегодня будет на месте. Если все пойдет по плану, Тусцелла будет у нее уже завтра. Самое позднее — послезавтра. Я скажу тебе точно, когда надо будет выкрасть статуэтку. Без команды не начинай. Лучше вообще ничего не сделать, чем спугнуть Стервятника до времени. Приманку нельзя ставить под угрозу!

— Ясно.— Конан кивнул. Хотя, по правде, ничего ему ясно не было. И вообще, в более беспорядочном, скверно организованном деле ему еще не доводилось участвовать. Подумав, он так напрямую и заявил Грациану.

— Можешь отказаться,— только и ответил тот, чем вызвал яростный гнев киммерийца.

Кром! Что за ерунда творится?! Что такое с Грацианом, в конце концов? Никогда он еще его таким не видел! Если бы не Палома, которая все равно полезет на рожон, он точно отказался бы, плюнул на все — и расхлебывайте вашу затею, как хотите! Но белобрысая наемница без него точно пропадет, а отговорить ее идти к Тусцелле он не сможет. Так что, демон с ними, придется продолжать!

И вдруг, словно прочитав мысли киммерийца, Грациан спросил:

— Кстати, Палому ты давно не видел? Она, как вы вернулись из Бельверуса, здесь так и не появлялась…

Было видно, что вопрос этот стоил калеке определенных усилий. Впрочем, Конан уже давно отчаялся понять, что за отношения связывали этих двоих. Месьор при упоминании имени наемницы каменел лицом, или как-то не по-доброму кривился; Палома, вообще, объявила Грациана запретной темой для разговоров… Про себя северянин решил, что если бы хоть одна женщина осмелилась так трепать ему нервы, он бы — Кром свидетель! — придушил ее собственными руками.

Но пока следовало ответить на вопрос так, чтобы Месьор не заподозрил неладного. С деланным безразличием киммериец отозвался:

— Вчера столкнулись случайно в одном кабаке. Вина выпили. Что-нибудь передать ей, если увижу?

Грациан пожал плечами.

— Да нет, к чему? Сама найдется. Тогда зачем спрашивал?

Неожиданно для себя, Конан решил, что уже порядком подзадержался в Коршене. Как-то скучновато здесь стало. И душно… Пожалуй, закончит эту историю с Тусцеллой, да и отправится дальше бродяжить. Может, стоит на юг податься — давно он уже туда собирался!..

Они еще немного поболтали с Грацианом… так, ни о чем. О Немедии, о настроениях в Коршене, о тренировках для кровников, которые проводил киммериец. И все это время северянина не оставляло чувство, будто приятеля что-то гнетет, какая-то мысль или тревога, которой он никак не решается поделиться… Будучи человеком прямым, превыше всего не терпящим недомолвок и всяческих уверток, Конан наконец не выдержал:

— Слушай, парень, ты либо выложишь начистоту, в чем дело, либо давай мы попрощаемся! Когда я только приехал в Коршен — я помню, все по-другому было! Мне тогда, правда, казалось, что я тебе могу помочь… Что я здесь нужен. Но ты темнишь, скрываешь что-то… Мне это без надобности. Видит Кром! Если тебе наша дружба в тягость — я никому не навязывался, и впредь не собираюсь! По мне, так между друзьями может быть или полная честность и доверие — или пусть каждый идет своей дорогой! Вот так-то. А вытягивать из тебя клещами — ну уж, уволь!

Грациан побледнел, дернулся, точно от удара. Лицо исказилось, словно в душе его шла какая-то борьба, и Конан понял, что попал в точку. Коршенец что-то скрывал от него. Ему это было неприятно, мучительно — и все же он не был честен. Но теперь пришло время решительного испытания. Либо он будет вести себя, как подобает мужчине, либо… их дружбе придет конец.

И, судя но всему, Грациан все для себя решил.

— Конан, ты помнишь, я говорил недавно, что не встречал человека, более достойного и верного слову, чем ты. Это не пустые слова. И в этом я уступаю тебе. Я недостоин нашей дружбы. Все, на что хватит моих понятий о достоинстве — это сказать тебе об этом напрямую. Обманывать тебя, использовать вслепую, пользуясь твоим благородством — это низко даже для меня. Но, видит Небо, как бы я ни хотел, я не в силах рассказать тебе всей правды. Я связан клятвой, которую дал одному человеку, долгом перед другим, и еще… одной давней-давней ложью, раскрыть которую не имею права никому в подлунном мире. Хочешь верь, хочешь нет, но это мучает меня. С тобой, как ни с кем другим, мне хотелось бы быть честным. И мне жаль, что это невозможно. Таков мой рок. Во имя того, что мне не дорого совершенно, я вынужден отказаться от истинного сокровища — нашей дружбы. И тем не менее, изменить что-либо я бессилен.

Коршенец опустил голову. Конан смотрел прямо на него, не отводя взгляда. И наконец проговорил:

— Власть портит людей. Ты хочешь что-то получить — но это невозможно без того, чтобы использовать тех, кто тебе предан. Впрочем, не знаю, как бы сам повел себя на твоем месте.