Давай попробуем вместе - Елена Гайворонская

– А твои родители, что они… – подал голос Денис. Возможно, вспомнил о своей крохотной дочке. Наверное, это странно – ощущать себя отцом.

– Они не знают, где я… – Огурец упрямо закусил пухлую нижнюю губу и чуть насупил белесые брови.

Я тогда подумал: может, этот парень и впрямь слегка чокнутый, но мне он понравился своим заразительным юношеским оптимизмом, которого так не хватало мне самому. И еще я немного позавидовал его бесшабашной одержимости, бросающей вызов самому главному из всех инстинктов: самосохранения. Наверное, он придет к нему потом, этот унизительный, отупляющий, животный, но вполне естественный страх. Но пусть это случится как можно позже… Почему-то в тот момент я посмотрел на Костика. Он сидел, затертый в дальний угол, полузакрыв глаза, похожий на озябшего воробья на неудобной ветке. Бледные губы беззвучно шевелились, словно повторяли молитву. Наверное, тогда он ближе всех нас был к неведомому и пока неосознанному, но вполне реальному, земному аду, в огненном жерле которого вскоре нам всем предстояло оказаться. Непонятно, за какие прегрешения…

6

В незадернутое окно с серого пепелища неба тоскливо взирает огрызок желтой луны. Он выглядит потерянным и жалким, словно единственный уцелевший на поле боя, робко заглядывая в чужие дома в тщетном поиске друзей, которых больше нет…

Я ощутил в себе его тоскливое сиротство, осознав, чтоотвык от женщины и от любви, в тот момент, когда, устремившись к вершине интимного блаженства, Ирка издала низкий утробный стон, переходящий в режущий ухо крик…

– Ах-ах-а-а-а!

Ее длинные отточенные ногти десятком острых игл впились мне в спину, грозясь проткнуть насквозь.

«Аллах акбар!»

Я отшатнулся от ее черных хрипящих губ, шарахнулся, вырываясь из удушливых объятий, отбрасывая ее в податливую мякоть подушки.

– Ты что? – обалдела Ирка. В ее томных от страсти глазах мелькнул удивленный испуг. – Больно же…

– Ничего. – Я вдруг почувствовал, как меня выворачивает наизнанку от мускусного запаха пота, смешанного с цветочными духами и едкими испражнениями семенных желез. Я выскочил из комнаты, склонился над унитазом. Рвоты не было. Только тягость в желудке и кислый привкус во рту. В голове гудел жаркий шепот, перерастающий в боевой клич. Неужели я схожу с ума? Я встал под душ, включил холодный кран.

– Эй, с тобой все в порядке? – постучала Ирка.

«Нет! Со мной не все в порядке! И может, уже не будет никогда!»

– Все нормально.

Мне хотелось заорать: «Оставь меня в покое, убирайся отсюда вон! Дай мне возможность разобраться с собой и этим безумным лунным фонарем!» Но я вспоминаю, что нахожусь в ее квартире, и потому уйти нужно мне.

Обнаженная Ирка сидит в кресле. В одной руке банка пива, в другой – сигарета. Призрачно-желтый свет словно рассекает надвое ее промежность, путаясь в сгустках жестких волос, но она не замечает этого. Отхлебывает пиво, смакуя каждый глоток. В спертом воздухе витает сладковатый ментоловый дым, напоминающий запах трупного разложения.

– Пива хочешь? – спрашивает она.

Я качаю головой.

– Ты до сих пор не сказал кое-что важное. – Она томно поводит глазами.

Я невольно шарю взглядом в том же направлении:

– Что?

– Что любишь меня… Ты ведь еще любишь меня, правда? – Она говорит это уверенно и твердо, ни капельки не сомневаясь в правильном ответе. – Правда?

Я не знаю, где она, правда. Возможно, я запер ее в ящик моего детского письменного стола.

– Да, – говорю я, потому что не знаю, что нужно ответить, и начинаю одеваться.

– Разве ты не останешься?

Я вновь качаю головой. Ирка пожимает плечами. Похоже, мой отказ не слишком ее расстроил. Скорее, привел в недоумение. Она тоже поднимается, набрасывает короткий халатик. Уносит пустую банку, пепельницу, по пути поправляя дверцу шкафа, вазочку на столе. Кажется, для нее нет ничего важнее этих слаженных механических движений. Как пятнадцать минут назад – секс, а после – утоление жажды и выкуривание сигареты. Будто к утолению этих простых потребностей сводится смысл ее спокойной, размеренной жизни, жизни молодой, красивой, бесконечно уверенной в себе женщины, которой глубоко наплевать на все, с нею не связанное. Она что-то говорит о работе, новом владельце магазина, ночном клубе… В полной уверенности, что мне все это интересно. Как раньше…

– Ну и как там было? – После банки, пепельницы, шкафа и вазочки Ирка притормаживает возле меня.

– Что? – Я не сразу соображаю, о чем она. Слойно речь об очередной банке пива или пачке сигарет. На ее холеном лице я вижу любопытство, тот огонек безумного азарта, что бывает обычно в глазах зевак, толпящихся вокруг места происшествия, будь то авария или убийство. Чужая кровь, дымящаяся на грязной земле, возбуждает и завораживает, заставляя учащеннее биться одряхлевшие от тупой размеренности существования сердца и после еще долго смаковать увиденное и повторять: «Слава богу, это случилось не со мной».

– Как там было?

Что она хочет узнать? В моем арсенале нет картинок ратных подвигов, начищенных мундиров, орденов, парадов победы. Только грязь, кровь, боль и смерть… Но ведь именно это ей и нужно. Смерть, подробное ее описание… Самое острое и будоражащее из зрелищ… неужели этого ждет от меня моя девушка, с которой я только что занимался…

– Что ты хочешь узнать?

– Ну-у… – Улыбаясь, она облизывает яркие алые губы. – Что-нибудь интересное… Ты кого-нибудь убил?

Мне хочется ударить ее. По лицу. Со всей силы. Чтобы стереть с него эту идиотскую улыбку. Но я поступаю иначе. Вонзив ногти в ладони, делаю зверские глаза, переходя на заговорщицкий шепот:

– Целую дюжину. Сперва я расстрелял их из «минигана» – это такой ручной пулемет. А потом тем, кто остался в живых, лично перерезал глотки.

– Ну да?! – Она широко распахнула глаза и рот. – А почему тебе не дали Героя?

«Потому что ты – глупая сука».

– Закрой рот, – говорю я, – минет сделаешь в другой раз.

Я срываю с вешалки свою куртку. Ирка что-то возмущенно тараторит мне вслед.

– …и можешь больше не приходить… и верни мне ключ…

Мы и прежде ссорились. И все заканчивалось как обычно: сплетением потных тел на пахнущих леноровой спермой простынях. Неужели это и есть то, ради чего стоит жить и умирать?

Что-то мягкое, невесомое, прошуршав, опадает к моим ногам. Я нагибаюсь, поднимаю сорвавшуюся с вешалки коротенькую шубку коричневого меха.

– Осторожно! – тотчас подлетев, визжит Ирка. В глазах ее такая лютая ярость, какую я видел разве у пленных «чехов». – Это же норка!

Мне вдруг стало противно. Сквозь заокон-ный мерный шум московских улиц, шорох падающего снега и доносящихся из чьей-то квартиры звуков «Упоительных российских вечеров» я отчетливо услышал канонаду боя, предсмертный вскрик молодой, оборванной в последнем рывке жизни… А в реальном искусственном свете я вижу худую злую полуобнаженную брюнетку. И она вовсе не кажется мне красивой.