Давай попробуем вместе - Елена Гайворонская

Я сдираю с шеи плакат и швыряю на асфальт, еще хранящий следы вычурных подошв дорогих штиблет. Когда-то я не нападал сзади. В школе это считалось западло. Но иногда жизнь меняет правила. И ты нападаешь спереди, сзади, сбоку, как угодно, лишь бы быть первым, и бьешь лежачих, чтобы уцелеть…

Почему я не успел догнать его, пнуть в зад, чтобы на черном тонком кашемире отпечатался след моего раздолбанного армейского башмака?! Я чувствую, как запоздало сжимаются кулаки, раздуваются ноздри, втягивая гарь и смрад посеребренного поземкой столичного центра.

– Слав, ты чего? – Андреич заботливо заглядывает мне в лицо. – Плюнь. Здесь еще не такого насмотришься и наслушаешься.

Он поднимает плакат и пытается вновь водрузить его на мои плечи.

– Отвали! – ору я, отталкивая его.

Губы старикана начинают вздрагивать озадаченно и беспомощно, как у отца. И я тотчас ощущаю неловкость оттого, что зря обидел немолодого усталого человека.

– Извини, Андреич. – Я обнимаю коллегу по работе. – Прости меня, пожалуйста. Только это все не для меня…

– Ты сегодня рано, – говорит мама.

– Я уволился.

– Вот как… Почему? – Она озадаченно смотрит на меня. Можно подумать, все двадцать с хвостиком лет я только и стремился к почетной работе «человека-бутерброда». Неужели даже родная мать считает меня никчемным неудачником?!

– Потому. – Я поспешно скрываюсь в ванной, чтобы ненароком не наговорить гадостей. Включаю холодный кран, подставляю под него руки, с каким-то ожесточенным, до кишечных колик, наслаждением заглатываю ледяные струи… Перед моим взором все еще вихляет омерзительный пижонистый кашемировый зад. Почему я не нагнал его, не дал здорового пенделя?!

– С тех пор как ты вернулся, ты стал совсем другим. Ира тоже так считает.

– Кто?! – Я откидываю засов, мама испуганно отскакивает от расхлобыстнувшейся двери.

– Ира… А что? Разве вы больше не…

– Она звонила?

– Ну да…

– Ты же раньше ее на дух не выносила, – говорю я, яростно вытираясь полотенцем.

– Мы хотим тебе только добра… – чуть не плачет мама.

– «Мы»? Стало быть, женская солидарность в природе существует?

Я крепко обнимаю ее, вдыхая милый домашний запах, и мне кажется, что ее волосы немного сохранили солнечный летний аромат…

«Ничто не вечно…»

– Все будет хорошо. Честное слово. Только сейчас оставьте меня в покое. Пожалуйста.

10

Безуспешно промотавшись еще несколько недель, я все же соглашаюсь на «охрану». Охранять предстоит склад бытовой техники на территории давно остановленного завода. По соседству с нами арендуют помещения еще несколько контор, подкармливающих свору брехучих дворняг. Мой босс, респектабельный господин в стильном, в мелкую клеточку пиджаке и с золотой, в два пальца толщиной цепью, перехватывающей мясистое горло, распоряжается выдать мне «Макарова», при одном взгляде на который мои внутренности тоскливо сжимаются.

– Это чистая формальность, – успокаивает хозяин. – Сам посуди: кто полезет за сковородками или стиральными машинами? Наличности-то здесь нет. Золота и брильянтов тоже. – Он громко ржет над своей остротой. – Вон, напарник твой – вообще мент в отставке. Было бы опасно, он бы тут не сидел. Ну, по рукам?

Я пожимаю протянутые мне волосатые пальцы-сардельки, холодные, как вороненая сталь. Она же застыла и в цепких немигающих глазах босса.

Тем же вечером я выхожу на первое дежурство. Склад не отапливается. Стылый каменный мешок. В комнатке для охраны, правда, есть обогреватель «Де Лонги», кушетка, стол, стул, а также видеодвойка и несколько кассет широкого диапазона выбора: от порнухи до крутых боевиков. Видимо, для поднятия рабочего настроения. Но главное – монитор, соединенный с видеокамерой, спрятанной на улице напротив входа. Наша работа и состоит в том, чтобы ни днем, ни тем более ночью не сводить с него глаз. При появлении чего подозрительного немедленно связываться по сотовому с ближайшим отделением милиции.

Мой напарник, майор в отставке, огромный сумрачный мужик с характерными сине-бурыми кругами под щелками глаз, прозывается Сан Санычем. Он кряхтит, зевает, жалуется на погоду, желудок, печень и вредную «старуху» – жену. Днем, когда приезжают оптовики и идет погрузка-разгрузка, мы по очереди стоим в дверях на жутком сквозняке, глядя в оба, чтобы грузчики – эти шустрые малые с честными лицами – ненароком не отгрузили пару ящиков в чей-нибудь сиротливо стоящий за заводскими воротами прицеп. На памяти Сан Саны-ча подобные случаи имели место, после чего стоимость недостающего товара вычитали из заработка всех трех охранных смен.

Поздно вечером, когда склад закрывается, настроение напарника подскакивает, как ртутный столбик на вынесенном на солнышко термометре. Сан Саныч извлекает бутерброды и припасенное лекарство в виде бутылки «Столичной», широким жестом приглашая разделить скромную трапезу. Я тоже вытаскиваю свой провиант. Днем пожрать толком не удалось, и я голоден, как после пары дней на «передке». От горячительного я сперва отказываюсь, но Сан Саныч мертвого уговорит.

Вскоре выясняется, что, помимо нас, на складе есть еще живые существа – огромные серые крысы, наглые, как студенты на досрочном зачете. Похоже, они считают себя подлинными хозяевами помещения, а нас лишь терпят как незваных гостей. Потому передвигаются почти в открытую, презрительно поглядывая в нашу сторону угольками-глазенками. При виде их омерзительных облезлых грязно-розовых хвостов меня начинает трясти. К этим тварям я испытываю инстинктивное отвращение и ненависть, сравнимую разве что с ненавистью к войне…

«Вертушка» не торопилась за «грузом 200». Под ласковым летним солнышком тела, сваленные в овраг, даже присыпанные сверху землей, начинали быстро разлагаться. Стоял невыносимый смрад. И тогда полчища жадных до скорой поживы крыс устремились на тлетворный запах смерти. Мы били их лопатами, а они огрызались в ответ, и их густая бордовая кровь смешивалась с почерневшими изгрызенными внутренностями наших вчерашних товарищей. А потом прибывали все новые и новые твари…»

– Та смена их подкармливает, – говорит Сан Саныч. – Идиоты. Говорят, что иначе они озвереют и начнут бросаться. Травили их, травили… Бесполезно. Кот сдох, а этим хоть бы хрен. Давеча пошел в сортир – сидит тварь на «очке». Здоровая, с дворняжку размером. Скалится, сука… Еле согнал. Может, они нам сортир платным сделать решили? На, жри, гадина, чтоб ты подавилась… – Он ломает кусок от колбасы и швыряет в дальний угол. Тотчас туда устремляется серая стая. – Мочить их надо в сортире, как террористов…

Я беру «ПМ». Мои пальцы – оголенные нервы. Они чувствуют каждый сантиметр отполированной стали, как руки пианиста – клавиши. Эту музыку я могу сыграть с закрытыми глазами в любое время дня и ночи… Хлесткие щелчки смешиваются с предсмертным писком. По серой стене размазана кашица из кроваво-белесых жирных внутренностей.