Катализ - Ант Скаландис

— К сожалению, не всегда. Последнее время все реже. Надоело, наверное. Социологи уверяют, что профессию надо менять минимум раза два-три в жизни, а некоторым и чаще. Мы все-таки очень долго живем. А потом с этой кротовской политикой в городе становится все меньше приличных людей и все больше каких-то отвратительных типов.

— А тебе не кажется, что это закономерно?

— Что именно?

— Что вокруг борделя собираются по преимуществу отвратительные типы. Понимаешь, я никогда не был против самой идеи проституции, как профессии, тем более в ее красивом древнегреческом варианте. Гетера, — произнес он с чувством, — звучит-то гордо как! Но так уж получалось всегда, да и сейчас, как видно, получается – ничего тут сибр не изменил – в борделях скапливалась вся грязь, вся нечисть, все подонки преступного мира. Почему это, Ли, почему?

— Зайчик, а ты становишься пессимистом. Ты видишь во всем плохое.

— Это ваш искусственный город делает меня таким, — мрачно пояснил Женька.

И понял вдруг, чего он хочет.

— Я хочу дождя, и леса с шумящими деревьями, и мокрой травы, и солнца, и пения птиц! Ли, я хочу на волю из-под этого колпака! Как вы живете здесь, Ли?!

— Успокойся, Зайчик, здесь все это есть. Ты просто плохо знаешь Норд.

— Где здесь? Под колпаком? — удивился Женька.

— Ну, да.

— А я настоящего хочу. Настоящего. Понимаешь?

— Понимаю. Мы же здесь небезвылазно торчим. И тебе за дождем придется поехать на юг. А вот солнце… Ты знаешь, какое сегодня число? Полярная ночь сегодня кончается.

Конрад подошел к столу и положил перед Кротовым оранжевую горошину.

— Что это? — спросил председатель.

— В некотором роде оранжит, — пояснил Конрад и добавил, — а теперь смотрите.

Горошина начала быстро расти и превратилась в сибр, который несколько раз на глазах у ошарашенной публики переменил свой внешний вид. Шейла вскочила и, охнув от боли, упала обратно в кресло. Альтер смотрел на Брусилова и улыбался одними глазами, боясь раньше времени выдать свою радость. Станский ничего не понимал, а Кротов, ставший белым, как молоко, произнес:

— Ты что, Сид, на старости лет решил стать фокусником?

— Это не фокус, — сказал Конрад. — Это искусственный оранжит. Только сегодня сделал. Тебе привез показать. Так что ты на это скажешь, товарищ Кротов? Стоит ли теперь с сеймерами бороться?

А Кротов ничего не сказал. Кротов был мертв.

Альтер заметил это первым. Он вскочил, обнял Виктора, потом Конрада, потом охнувшую от боли Шейлу и, наконец, даже Эдика.

— Блестяще, ребята! — приговаривал он. — Просто потрясающе! Я вам как политик говорю, это выше всяких похвал!

Тут до Станского дошло, и он спросил:

— Так это что, был блеф, сэр Сидней?

— Да какой, к чертовой матери, блеф! — разозлился Конрад. — Я всю жизнь работаю над созданием искусственного оранжита, наконец, совершаю вторую всемирную революцию, и в благодарность за это один, не успев слова сказать, отдает Богу душу, а второй кричит: «Молодец, старик, это был гениальный блеф!»

— Да ты что?! — Альтер отказывался верить.

И Виктор сказал ему:

— Дурачина. Разве ж я умею из горошины сибр выращивать? Покойник-то наш умнее тебя оказался.

— Всем руки вверх! — послышалось от двери и сидящие за столом обернулись.

Шестеро грин-блэков стояло вдоль стены с оружием в поднятых руках.

В центральном московском гибернатории вернули к жизни гражданку Земли Беленькую Екатерину Сергеевну 1957 года рождения, дата вакцинации – 8 февраля 2 года ВК, дата криоконсервирования – 4 июля 11 года ВК. И вместо обычного вопроса: «Какой нынче год?» или «С бессмертием все по-старому?», она спросила:

— Он жив?

— Ребята, спокойно, — заговорил Альтер. — Вы же видели, никто не убивал старика Игнатия. Элементарная сибротодия от нервного потрясения. Да и вам никто не угрожает.

Но кротовцы по-прежнему целились в пятерых за столом.

Обстановку разрядил Мартин Патрикссон, один из приближенных к председателю партийных чиновников. Он вошел, скомандовал грин-блэкам «вольно», словно те стояли «смирно» – грин-блэки в нерешительности стали опускать оружие – и обратился к председателю: — Дорогой товарищ Игнатий, разреши доложить… Э, да тут уже без меня все кончилось!

И он стянул с лица маску Мартина, сказал «Ф-фу-у», и на его настоящем лице расцвела улыбка.

— Знакомьтесь, — представил Альтер, — мой агент Вольдемар. Попросту Вова.

— А вы знаете, друзья, где мы все с вами находимся? — вопросил Вова. — На борту межзвездного корабля.

— Уже летим?! — буквально подпрыгнул Станский.

— Да нет, теперь уж, слава Богу, никуда не летим. Они должны были получить сигнал от Кротова лично. Но рисковали вы, ребята, здорово. И вы! — повернулся он к ошалело-настороженным грин-блэкам. — Хозяин ваш сукою оказался, прости Господи. Ради того, чтобы Брусилова в другую галактику запузырить, он бы и вас с субсветовой скоростью на верную гибель отправил. Честно говоря, и не знаю, на чем бы мы вас догонять стали. Мощная эта игрушка у Кротова. Сержант! — крикнул он старшему из охраны, как бы забыв, что он уже не Мартин Патрикссон. — Вы и ваши люди можете быть свободны!

И окончательно растерявшиеся грин-блэки ретировались.

Служба связи города Норда обнаружила исчезновение экрана над Северным полюсом. В наушниках радистов зазвучали внезапно сигналы станций Европы, Америки, Африки и, наконец, послышалось: «Говорит Сан-Апельсин…» Показания всех приборов сверили дважды: это была не мистификация.

— А скажи нам, Вова, — поинтересовался Брусилов, — эти кротовские парни, которые ждут сигнала по всей планете, они что, действительно готовы стрелять налево-направо?

— Боюсь, что да.

— Твои рекомендации, Альтер.

— Надо выступить по Интервидению: «Всем, всем, всем…» Ну, и так далее. Это единственный выход. Сколько в нашем распоряжении, Вова?

— Времени? Вагон. До полудня по Гринвичу можем чесать в затылке. Но вообще я бы советовал уже сейчас выступать кому-нибудь от имени зеленых.

— Зачем кому-нибудь? — удивился Конрад. — Вот Шейла.

— Шейла – хорошо, — согласился Альтер, — но нужен еще кто-нибудь из черных.

— Найдем, — сказала Шейла. — Доведите меня до ближайшей машины и поехали за пределы экрана.

Группа лиц неизвестной политической принадлежности взорвала ворота главного входа в центр Норда, и студеный ветер, врывавшийся под колпак, трепал наскоро повешенный над обломками транспарант с надписью красным по белому: «Долой пропускную систему!»

— У меня очень много вопросов, Сид, — предупредил Брусилов, когда они остались вдвоем в огромном и унылом, как разграбленный храм, кабинете Кротова с мертвым председателем во главе стола.

— Понимаю, — сказал Конрад. — Тебя, например, интересует, отличаются ли мои способности от твоих?

— Да, и это тоже… Слушай, а может, выпьем? Пока никто не видит. Такой повод! А?

— Что может быть глупее, если мы оба непьющие? — рассудил Конрад. — Но, знаешь, я согласен. Поищи там у председателя.

— Сейчас… О! Что это? «Столичная». Годится.

Виктор поставил на стол пузырек с яркой этикеткой и два стакана.

И тут послышалась стрельба.

— Ну, нет покоя в этом городе! — вздохнул Брусилов и пошел к двери посмотреть, что там происходит.

— Фанатиков много развелось, ворчал Конрад, идя за ним следом, — а их так просто не утихомиришь… Вот вам, пожалуйста!

Дверь распахнулась и влетел фанатик. Действительно фанатик – предводитель кротовских штурмовиков Микола Дрон.

— Сволочь заокеанская! — крикнул он Конраду и выпустил из короткого автомата, держа его у бедра, целую обойму в первого сибролога планеты.

Брусилов даже не успел кинуться под пули. А с Конрадом произошло нечто странное. Заряды, по-видимому, разрывные не только не разорвались, но, похоже, вовсе не причинили Сиду вреда. Один за другим они погрузились в тело с чмокающим звуком, после чего Конрад засмеялся и выплюнул на пол дюжину обезвреженных кусочков металла.

— Вот это да! — восхищенно сказал Брусилов.

А Дрон заплакал. С ним сделалась истерика.

— Не плачь, Микола, — сказал ему Сид. — поезжай-ка лучше за пределы экрана, да расскажи всему миру по Интервидению, что тут с тобой приключилось.

— Дураки, — сказал Микола, успокаиваясь, — нет уже никакого экрана. Пропал. Прямо отсюда можно на всю планету вещать.