Маска времени - Мариус Габриэль

— Убирайтесь. Все убирайтесь отсюда.

Мужчины повалили наружу, оставив Кандиду наедине с доктором. Девушка начала осторожно снимать повязку. Доктор передал ей ножницы.

— Режь здесь, — приказал он.

— Но повязка еще понадобится.

— Режь, глупая.

Кандида сделала то, что ей приказали. Рана продолжала кровоточить.

Врач осмотрел изуродованную плоть, продолжая жевать незажженную сигарету.

— И что же, черт возьми, я должен с этим делать? А?

— Он умирает, да?

— Я не архангел Гавриил. И не гений. Ты полагаешь, я могу заштопать этого несчастного?

— Но вы все равно должны что-то сделать.

Какое-то мгновение Кандиде казалось, что доктор вот-вот защелкнет свой саквояж, развернется и уйдет, предоставив американцу возможность спокойно отойти в мир иной. Но лекарь только издал неясный звук, похожий на храп, затем достал бутылочку с какой-то оранжевой жидкостью и начал протирать рану.

— Если он не истечет кровью, если ты не успела накормить его чем-нибудь и пуля не задела селезенку или другой жизненно важный орган, один шанс из тысячи у бедолаги остался.

С этими словами врач наполнил шприц и закатал рукав раненого. Американец лежал с закрытыми глазами. Доктор приподнял пальцем веко и посмотрел в зрачок.

— Больно все равно будет, сынок, поэтому держись. Слышишь?

Но ответа не последовало. Врачу оставалось только отойти от больного и помыть руки.

Неожиданно американец приоткрыл глаза и начал искать взглядом Кандиду — так младенцы обычно ищут мать. Девушка погладила раненого по щеке.

— Все будет в порядке. Он хороший доктор и сделает все, что сможет. А я буду молиться за вас.

Врач вскоре вернулся с мокрыми руками, рукава были засучены.

— Все хорошо, девочка. Переверни его на бок и покрепче держи голову.

Кандида сделала, как он приказал. Врач открыл кожаную сумку и достал оттуда большой скальпель. А затем решительно провел лезвием через всю рану.

Американец скорчился от боли, из его горла вырвался хрип. Зрачки закатились. Кандида запричитала:

— Поосторожнее, ради Бога, он же в полном сознании.

— У меня есть только морфий и больше ничего. Я всего лишь сельский врач, а не хирург с именем. Понадобится — он сможет обратиться позднее и к лучшему врачу, если выживет, конечно.

Врач начал быстро делать что-то своими стальными инструментами в глубокой кровоточащей ране. Каким-то чудом Кандида не упала в обморок. Американец продолжал стонать, а лицо его стало потным и бледным как полотно. Девушка по-прежнему держала голову раненого у себя на коленях, прижимаясь щекой к его щеке. Она не переставала шептать в самое ухо американцу молитвы, обращенные к Пресвятой Деве Марии. Она ощущала, как билось в конвульсиях тело несчастного, словно гончая бежала по пересеченной местности, а доктор между тем продолжал ковыряться во внутренностях больного. Боль, которую испытывал сейчас несчастный, даже трудно было вообразить, но он не издал ни единого звука. Может быть, у американца уже не было сил, и он находился сейчас при смерти, в блаженных сумерках перед самой кончиной?

Через какое-то время доктор сказал вдруг:

— Подними повыше голову, девочка, а то ты залезла своими волосами прямо в рану.

Кандида взглянула наконец на раненого. Тело американца было распорото, как распахнутый кожаный саквояж. Тошнота подступила к горлу, и все поплыло перед глазами.

— Что, плохо? — еле спросила она.

— Могло быть и хуже, — произнес сквозь зубы врач, по-прежнему посасывая незажженную сигарету. Доктор был настолько уверен и вел себя так, будто свершаемое им являлось делом обычным, будничным. Он спокойно разрезал человека на части и теперь любовался своей замечательной работой. Кандида чувствовала, что сейчас у нее начнется истерика. Но врач вовремя взглянул на девушку и предупредительно спросил:

— Тебе плохо, девочка?

— Нет.

— Я видел, как вы утром закололи свинью. Сегодня у вас денек мясника, не правда ли?

Кандида молча кивнула.

Врач вновь начал разглядывать рану.

— Селезенка не задета — иначе ему бы не выжить. И артерии не повреждены. Но ребра поломаны и мышечная ткань разорвана. Видно, пуля была маленького калибра.

— Я не знаю.

— Этот поросенок, в отличие от того, что был утром, оказался счастливее. Будет немного болей в желудке, но в живых останется.

Глаза Кандиды наполнились слезами:

— Господи, благодарю Тебя.

Доктор только саркастически улыбнулся:

— Что? Этот герой войны — твой любовник?

— Нет. Я даже не знаю его.

— Теперь ты его даже слишком глубоко изучила. Ты видела то, что никогда не видела его собственная мать. Он в сознании?

Кандида еще раз взглянула на американца:

— Не думаю.

— Тем лучше. Тогда замолчи и не мешай мне.

Двадцать минут доктор молча накладывал швы. Работал он быстро и уверенно. Вдруг Кандида ощутила чье-то присутствие у себя за спиной и обернулась. Это был Тео. Он положил руку на плечо девушки и молча продолжал следить за тем, что делает доктор. Кандиде вдруг стало интересно: а там, в Греции, с ногой Тео проделывали нечто подобное или нет? Время от времени американец вздрагивал, но был без сознания.

Доктор закончил работу, шов оказался таким большим, что раненый был похож на вспоротую куклу, которую наспех набили опилками.

Врач наложил повязку и передал Кандиде еще две упаковки стерильных бинтов:

— Держи их в чистом месте.

— Хорошо, доктор.

Тео молча передал врачу бутылку вина. Лекарь сразу же припал к горлышку, и на лице его было написано несказанное блаженство. Сам он напоминал сейчас пожирателя огня на ярмарке. Затем врач взглянул на бутылку — та опустела на треть — и убрал ее в саквояж.

— А на закуску — свининки, пожалуйста, — миролюбиво заявил лекарь и наконец-то закурил.

— Какой свининки? — переспросил Тео, высоко подняв бровь.

— Мой гонорар. Не думаешь же ты, что эта компания оборванцев, называющих себя партизанами, в состоянии хоть что-то заплатить мне?

— Это нас не касается, — смущаясь, сказал Тео.

— Нет, касается. — Доктор сверкнул своими поросячьими глазками.

Тео только вздохнул.

— Мать сойдет с ума, если услышит. Партизаны уже набили свои рубахи колбасой. Думаю, я смогу дать вам килограмма два свиных ребер.

Раненый неожиданно издал стон.

— Вы сказали, что вколете ему дозу морфия после операции, — взмолилась Кандида.

— Ему нужно что-то посильнее, чем морфий. — Доктор достал сразу четыре ампулы, аккуратно завернутые в газету. — Эти две с морфием, а две другие — с пенициллином. Знаешь, что такое пенициллин?

— Думаю, да.

— Он поможет ему выжить. Это все, что тебе следует знать. Смотри, девочка.

Врач показал Кандиде, как наполнять шприц и как потом делать укол в руку, всаживая иглу в голубую вену в изгибе локтя.

— Завтра введешь ему еще одну ампулу пенициллина. Если боль станет нестерпимой, вколешь половину ампулы морфия. А другую половину — позднее. Завтра вечером занесешь шприц ко мне домой. К этому времени я успею найти еще одну ампулу с пенициллином. Но запомните, это будет стоить килограмм колбасы.

— А он уже может есть?

— Сегодня вечером лучше его не кормить. Затем два дня — только жидкая пища, потом можно приготовить омлет на молоке. И держать его надо на этой диете до тех пор, пока желудок не начнет нормально работать.

С этими словами доктор встал и направился к выходу, даже не взглянув в сторону раненого, чью жизнь он только что спас.

— А теперь дайте мне то, что причитается, и доставьте как можно скорее домой, пока нацисты не появились здесь.

В этот момент в сарай вошел англичанин. Он бросил быстрый взгляд в сторону своего друга.

— Когда нам можно будет забрать его?

— Забрать? — Врач пожал плечами в недоумении. — Только когда он поправится.

— Сколько придется этого ждать?

— Несколько недель.

— Но он не может оставаться здесь так долго, — вмешался в разговор Тео.

— Выбора нет. Если вы, конечно, не хотите, чтобы американец умер у вас прямо на огороде.

Мужчины вышли, продолжая переругиваться. А Кандида осталась сидеть с американцем, глядя ему в лицо. Голоса постепенно затихли во дворе. Девушка начала соображать, где можно было бы спрятать несчастного. Лицо раненого было теперь спокойным и умиротворенным. Наркотик разгладил маску боли, и теперь стало заметно, что американец молод и кажется не намного старше самой Кандиды. И, по представлениям девушки, раненый совсем не был похож на американца. Его лицо напоминало скорее маску древнего воина. Рот был полуоткрыт, и видны белые, слегка искривленные зубы. Черные мокрые волосы прилипли к высокому лбу.