Вдова - Наталья Парыгина

В Галиной метрике против фамилии отца стоял прочерк. Жена Якова Петровича, дознавшись о его свиданиях с Дарьей, затерзала его скандалами, заставила просить перевод в другой город. Не посмел перечить жене, взял перевод. А потом писал Дарье письма: разведусь, мол, и приеду. Дарья на письма не ответила. Хотел развестись, так разводился бы да приезжал. Бумажки шлет, страховки требует, что без места не останется... Недолгие ласки Якова Петровича минули да забылись, а обида не забывалась. Боишься жены, так и живи с ней, обойдусь и без тебя, и Галька без отца не хуже других вырастет.

— Хватит теперь мороки в школу на собрания ходить, — сказал Годунов, — Малый-то у меня озорной.

— Все они нынче озорные, и парнишки, и девчонки, — заметила Дарья.

А у Тараса с Галей уже свой завязался разговор.

— Я буду на уроках голубей пускать, как Сашка Кукушкин, — сказал Тарас. — Его даже из класса выгоняли...

Дарья усмехнулась ложному представлению семилетнего мужчины о мужской доблести. И вдруг подумалось ей, что много же сегодня по всей стране отправляется в школу таких вот, как Галя и Тарас, оживленных первой осознанно-большой переменой в жизни, серьезных и забавных в своей серьезности ребятишек.

Долог путь от первой буквы до аттестата зрелости, так долог, что иные и не дойдут, отстанут по дороге. А через десять—пятнадцать лет примут в окрепшие руки наши дела. Мы отступимся, а они примут, поведут страну дальше, чтобы через годы, испытав напряжение труда, радость отдыха, счастье побед, горечь разочарований, боль невзгод и томящую душу и тело усталость, на ходу передать нескончаемо движущийся мир новому поколению.

Костя Вяткин после защиты редкий день не навещал Анюту. Но оставаться дома при Дарье они не любили. За столом посидят, поговорят из вежливости про завод, про погоду, а у самих каждая жилочка трясется — скорей бы прочь убежать.

— Я пойду на веранде покурю, — скажет Костя.

Он за дверью стоит с папиросой, а она капроновые чулки натягивает, торопится, того гляди зацепит петлю, и пропал чулок.

— Мама, мы — в кино.

— Идите, что ж докладываешь...

Слишком буднично, казалось Дарье, относятся друг к другу Анюта и Костя. Ни слез, ни волнений, ни ревности, ни радости. Вроде надо столько-то раз сходить в кино, столько-то вечеров отстоять с парнем в подъезде, а там сама собою подойдет свадьба.

Сердилась Дарья на дочь за эти многочасовые свидания. Проводит Костя Анюту из кино, и стоят под лестницей, и стоят, шепчутся, целуются, мозолят людям глаза. По городу бы гуляли, улицы есть тихие, безлюдные, пронизанные ночной синью, будто нарочно устроенные для прогулок с милым. В поле бы вышли, за город. К речке. Ну, в сквере бы хоть сели на скамейке! Нет... Не манит их простор, голову лень задрать, на звезды полюбоваться.

Однажды, вернувшись в полночь со свидания, Анюта сняла у порога ботинки и тихо, в одних чулках подошла к Дарьиной кровати.

— Не спишь, мама?

Анюта села на край кровати, обняла мать за плечи, приникла разгоряченной щекой к ее щеке.

— Мама, я замуж выхожу.

Дарья провела ладонью по ее лицу.

— Давно ждала я этого. Выходи. Дай бог, чтоб на радость...

Все деньги, какие скопила на сберкнижке, сняла Дарья, чтоб потратить на Анюту. На что беречь? Митя на своих ногах, а ей с Галей зарплаты хватит. Не жадна на деньги была Дарья. Об одном тревожилась: лишь бы по-хорошему у Анюты с Костей пошла жизнь.

Анюта радовалась покупкам, радовалась близкой свадьбе, похорошела, легкая сделалась, кажется, не сама по земле ходила, а ветром ее носило. Дарья, наблюдая за ней, вспоминала и словно бы заново переживала свою молодость и любовь. Галя весело прыгала, приветствуя каждую покупку, примеряла невестины туфли, а, если не доглядят взрослые, напяливала и ее платья.

Один Митя оставался равнодушен к предсвадебной суете, ходил квелый, молчаливый.

— Ты что, не рад Нюркиному замужеству? — спросила его Дарья.

— Рад, — вяло ответил Митя.

— Может, жених не нравится?

— Не мне с ним жить.

— Чего ж хмуришься?

Казалось Дарье, что неладное творится с Митей, неспроста он стал понурый и замкнутый, но отмахивалась она от своих подозрений. Мало ли у молодого парня причин для печали! Девчонка танцевать не пошла либо от поцелуя увернулась — вот тебе и горе.

В первые недели после Митиного возвращения Дарья часа не жила без тревоги, глаз не спускала с сына, каждый шаг стерегла, каждую думку старалась угадать по глазам. Привязанностью к дому Митя погасил ее тревогу. Теперь только о том беспокоилась Дарья, как бы по нечаянности с машиной в беду не попал. Но и то привыкать стала к его работе. Радовалась, что дело нашел по душе.

Особенно любил Митя дальние поездки. Не часто, но выпадала иной раз надобность отправиться за тысячу километров, а то и более за каким-нибудь грузом. Другие шоферы избегали уезжать от дому. А Митя сам просился.

Иногда, особенно ранним утром, до солнца или на восходе, когда дорога пустынна, напевал Митя потихоньку песни и отрывки из песен, какие зацепились в памяти. Хорошо ему делалось в кабине быстрой и покорной машины среди зеленых просторов, легко и покойно, и не машиной чудилось, управляет, положив на рулевое колесо крепкие руки, а судьбой своей. Радовался молодости, гулу машины, облакам над полями, первому лучу солнца. Будто невидимо смывалась с души боль и грязь, и как на дорогу не оглядывался назад, так и на прожитую жизнь. Что было, того не будет.

Возвращался он какой-то посветлевший, ласковый, успевший соскучиться за эти три-четыре дня, что не был дома, и потому Дарья тоже любила его дальние рейсы, хоть и мерещилась ей иной раз в темную полночь опрокинутая кверху колесами машина. В день Митиного возвращения старалась приготовить повкусней обед, иной, раз и пол-литра покупала, так что выходило вроде праздника.

Но из Киева Митя вернулся хмурый. Еще перед поездкой ходил мрачный, Дарья надеялась — развеет дорога дурное настроение. Но нет, не развеяла.

Галя льнула к брату, вязалась с вопросами.

— А что Киев — больше Серебровска?

— Больше, — сказал Митя, глядя перед собой пустыми глазами.

— А речка там есть?

— Есть.

— А ты видел?

— Видел.

Дарья слушала-слушала и рассердилась.

— Ты чего, как из-под палки, слова из себя выжимаешь? Расскажи по-человечески, что видел.

— Отстаньте вы от меня, — грубо сказал Митя и поднялся из-за стола.

Не сказав куда, ушел из дому. Дарья только услышала, как хлопнула дверь, кинулась к окну. Митя быстро, чуть враскачку, шагал по улице, руки в карманах, голову набок склонил.

Так и повелось: Митя приходил с работы, ел наскоро и до ночи исчезал из дому. Где, с кем бывал — не рассказывал. На всякий вопрос огрызался, как на обиду. Галю, если докучала, звонко щелкал по лбу. Дарья кричала на сына:

— Не тронь ее! Не смей!

— Подумаешь, дворянка. Мы с Нюркой твои щелчки не подсчитывали. И у нее лоб не треснет.

Не могла понять Дарья, что стряслось с сыном. Колючий стал, нетерпимый, недоверчивый. И хотела поговорить с ним, спросить, понять, помочь, но не знала, как подступиться.

Первой узнала о Митиных делах Анюта. Вечером, дождавшись, когда захлопнулась за Митей дверь, сказала матери:

— Не миновать нашему Митьке опять железной решетки.

— Ты... что?

Дарья под краном мыла посуду, обернулась с мокрой тарелкой в руке, с тарелки капала вода на крашеный пол.

— Опять он с Хмелем хороводится, — угрюмо пояснила Нюрка.

— Не выдумывай... Разве Хмель вернулся?

— Уж с месяц как здесь. Митя пьет с ним. И в карты играет.

— А ты откуда знаешь?

— Знаю. Ребята сказали.

Хмель... Опять Хмель! Да что ж это такое? Дарья обернулась к окну, точно ожидая увидеть Митю. Окно выходило во двор, сараи виднелись, белье моталось на веревке, полуоблетевшие тополя с желтыми листьями стояли вдоль ограды. Все было по-осеннему хмурое, но привычное, давнее, а Дарье вдруг представилось, что она — в тюрьме. Не выйти ей из этой комнаты, стоять вот так у окна час, день, месяцы, годы, с тоской и завистью глядеть на близкий и недоступный мир. Будут лить дожди, падать листья, лягут снега, стают, а она увидит это только из окна, только из окна.

С Митей это уже было. Глядел на небо через окно, не просто через окно, а сквозь железную решетку. Мечтал о вольных дорогах, а жил за забором. За высоким забором с колючей проволокой, с башнями по углам. Неужто опять?

— Мама, я ухожу, — сказала Анюта.

— Куда?

— На танцы.

— Не ходи сегодня, Нюра, — попросила Дарья. — Тоскливо мне.

— Я же обещала, — недовольно проговорила Анюта. — Костя будет ждать.

Дарья молчала. Анюта помедлила и все-таки пошла, простучали тонкие каблучки, глухо хлопнула дверь. «Вот и взрослые стали дети, а нет мне опоры», — с горечью подумала Дарья.