Под немецким ярмом - Василий Петрович Авенариус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да ты его задушишь, Гриша! — вскричала Лили, теперь только разглядевшая Самсонова.
— И задушу! — отвечал он, напирая на Линара, пока тот не уперся спиной в ствол дерева.
— Побойся Бога, Гриша!.. Ведь это саксонский посланник. Он тебя и меня погубит…
Самсонов пришел в себя и разжал пальцы. Посиневшее уже лицо посланника приняло опять более естественную окраску.
— Вы его знаете, баронесса? — пробормотал он, растирая себе рукой затекшую шею. — Кто этот… субъект?
— Я крепостной раб и вам, дворянину и вельможе, не ровня, — отвечал по-немецки сам за себя Самсонов. — Но посмейте еще только пальцем коснуться этой барышни — и ваша песня спета!
Сказано это было таким зловещим тоном, что Линар побледнел и весь затрясся от бессильной злобы.
— Сатисфакцию дать мне раб, конечно, не может, — прошипел он сквозь зубы. — Но это тебе, любезный, так не пройдет… ты меня еще попомнишь!
— Вы, граф, оставите его в покое, — с решительностью вступилась тут Лили.
— Да кто мне помешает?
— Ваш собственный расчет: в ваших же интересах посланника и жениха не давать всей этой глупой истории огласки. Мы все трое ее забудем, точно ничего и не было. Так для всех нас лучше.
Линар не мог не сознать резонности такого предложения.
— А вы, мадемуазель, за этого человека отвечаете? — спросил он.
— Отвечаю как за себя. Мы-то с ним, во всяком случае, не проговоримся. Но и вы, граф, дайте мне слово ничего не предпринимать ни против него, ни против меня.
— Хорошо…
— Честное слово?
— Честное слово. А теперь, что же, мы возвратимся опять к другим?
— Да, вы ступайте вперед. Я и без вас уже найду дорогу.
В голосе молодой девушки, несмотря на ее сдержанность, слышалась такая враждебность, что саксонец нашел бесполезным долее настаивать. В знак согласия он молча только наклонил голову. Но прежде чем совсем сойти с бесславного поля действия, он все-таки не мог не выказать всего своего презрения рабу, нанесшему ему оскорбление действием. Вполоборота, через плечо, прищурившись на Самсонова, он проронил полувнятно, точно жалея для него даже драгоценных звуков своего благородного голоса:
— Марать руки о твою холопскую рожу я не стану. Но можешь считать про себя, что получил от меня полновесную пощечину.
И, высоко неся голову, он пошел своей дорогой. Самсонов глядел ему вслед со сжатыми кулаками и, чего доброго, ринулся бы за ним, не будь тут ангела-хранителя обоих — Лили.
— Обличье соколье, а душа воронья! — прошептал он дрожащими от гнева губами. — Нож бы в бок — и делу конец!
— Какой ты злющий, Гриша! На тебя смотреть страшно! — сказала Лили.
Искаженные ненавистью черты его приняли виноватое выражение, и кулаки его разжались. При этом Лили вдруг заметила, что одна рука у него в крови.
— Боже! Что с твоей рукой, Гриша?
Он печально улыбнулся.
— Зубы ваши, Лизавета Романовна, очень уж остры.
— Так это я тебя же укусила? Прости, голубчик! Вот тебе мой платок, помочи его в пруду…
Он принял ее вышитый, батистовый платок, но не прижал его к ране.
— Спасибо вам, но во дворце вас могут хватиться. Не вернуться ли вам сейчас?
— Да, да…
Она что-то, казалось, хотела еще прибавить, но в горле у нее будто что осеклось. И быстрыми шагами она удалилась, но окружным путем, чтобы не повстречаться опять как-нибудь с Линаром.
Глава семнадцатая
ЕЩЕ ОДИН РЫЦАРЬ БЕЗ СТРАХА, НО НЕ БЕЗ УПРЕКА
Между тем Линара ожидало еще новое испытание. Едва только он сделал несколько шагов за ближайшую купу деревьев, как оттуда его вполголоса окликнули:
— Граф Линар! На пару слов.
Он обернулся, к нему подходил Пьер Шувалов.
— Вы разрешите мне идти с вами? — продолжал Шувалов. — По пути и сговоримся.
— Да что вам угодно от меня, милостивый государь? — отрывисто и далеко не с обычной своей вежливостью спросил саксонец.
— Первым долгом позвольте выразить вам мое глубокое соболезнование: такой неслыханный афронт от простолюдина и раба…
Линара передернуло.
— А вы подглядели?
— Подглядывать не в обычае придворных людей российского императорского двора. Не знаю, как при дворе курфюрста саксонского?..
— Вы, милостивый государь, ищете, кажется, ссоры со мною!
— Нимало, любезный граф. Каков вопрос, таков и ответ. В долгу мы, русские, не любим тоже оставаться. Но возвратимся к делу. Прибыл я на место как раз в самый разгар вашего… объяснения. Присутствие лишнего свидетеля в такой критический момент вам едва ли могло бы быть приятно, и потому я стушевался. Но совсем скрыть от вас мое присутствие я не счел себя вправе, тем более что принимаю живое участие не столько даже в вас, сколько в тех двух лицах, с которыми вы только что… объяснялись. Обидчик ваш довольно близкий мне человек: сколько лет он был у меня казачком, потом камердинером.
— Вот как! Тем лучше, — подхватил Линар, — вы, надеюсь, примерно накажете этого нахала?
— Вы, граф, меня не дослушали: человек этот был моим камердинером, но теперь он собственность цесаревны Елизаветы и состоит в распоряжении ее камер-юнкера Разумовского.
— Так сегодня же я переговорю с господином Разумовским.
— Вы этого не сделаете.
— Как! Почему?
— Потому, что сейчас ведь только дали баронессе Врангель свое честное слово ничего не предпринимать ни против нее, ни против ее защитника.
Из уст саксонца, против его желания, вырвалось довольно вульгарное немецкое междометие.
— Вы сомневаетесь в моем честном слове? — вскричал он.
— Не желал бы сомневаться, но не сами ли вы собираетесь его нарушить?
— Милостивый государь! Есть оскорбления, которые смываются только кровью!
— Я всегда к вашим услугам, — с учтивым поклоном отвечал Шувалов, который делался все спокойнее по мере того, как его собеседник терял равновесие духа. — Пистолетом я владею довольно сносно: на двадцать пять шагов попадаю в червонного туза без промаха. Но крови вашей я вовсе не жажду, точно так же, я полагаю, как и вы моей. Не так ли?
— На что мне ваша кровь!..
— Ну, вот. Разговор наш будет чисто деловой, и волноваться вам не из-за чего. Вы, быть может, уже заметили, что я к баронессе Врангель не