Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. - Г. Костырченко

В том, что Ахматова оказалась одним из основных объектов официальных пропагандистских нападок, большую роль сыграло также стремительное нарастание в общественной атмосфере такого производного от холодной войны момента, как ксенофобия, вследствие которой даже самые невинные контакты с внешним миром влекли за собой серьезные подозрения со стороны власти. Еще в конце 1945 года Сталину донесли, что Ахматова без санкции сверху принимает в своей ленинградской квартире важных иностранцев. Дело в том, что в ноябре ее трижды посетил специально приехавший из Москвы второй секретарь английского посольства Исайя Берлин[702]. Причем нанес он эти визиты не по долгу службы, а движимый большим интересом к русской литературе, переросшим потом в профессиональную научную деятельность и принесшим ему в итоге широкую известность в ученом мире и рыцарский титул.

Согласно сводкам наружного наблюдения, на первую встречу с Ахматовой Берлин прибыл в сопровождении ленинградского литературоведа В.Н. Орлова. Будучи представленным поэтессе, английский гость прямо с порога несколько высокопарно заявил:

«Я приехал в Ленинград специально приветствовать вас, единственного и последнего европейского поэта, не только от своего имени, но и от имени всей старой английской культуры. В Оксфорде вас считают самой легендарной женщиной. Вас в Англии переводят с таким уважением, как Сафо».

И хотя Сталину, скорее всего, докладывали о литературоведческом характере этих встреч, однако он предпочитал рассматривать их как замаскированную шпионскую деятельность английского дипломата. В этом убеждении он наверняка укрепился после того, как с Лубянки ему сообщили о том, что Берлин пытался договориться с Ахматовой об установлении «нелегальной связи», а потом был замечен у дома поэтессы в обществе Рэндольфа Черчилля, сына бывшего премьер-министра Великобритании, гостившего в Ленинграде. По городу поползли тогда слухи о том, что англичане хотят выманить Ахматову за границу и даже тайно прислали для этой цели самолет. Есть свидетельства, что, узнав об этом, Сталин, еле сдерживая ярость, произнес:

«А, так нашу монашку теперь навещают иностранные шпионы…»[703].

…Механизм новой идеологической кампании был запущен 9 августа 1946 г. на заседании оргбюро ЦК, проходившем под председательством Жданова. С основным докладом выступил Александров. Присутствовал и Маленков, сохранивший членство в оргбюро. Он внимательно следил за ходом дискуссии, развернувшейся после выступления руководителя Агитпропа, выбирая подходящий момент для того, чтобы предпринять то главное, ради чего, собственно, и затевался новый раунд закулисной политической игры, в которой для Зощенко и Ахматовой отводилась роль не более чем случайных фигурантов. На сей раз опальный царедворец подготовил для своего противника неприятный сюрприз: добытое с помощью аппаратных связей постановление Ленинградского горкома от 26 июня, которым «ленинградские товарищи» самовольно, без согласования с ЦК, включили Зощенко во вновь создаваемую редколлегию журнала «Звезда». И вот когда в возникшем тем временем на заседании диалоге между Сталиным и поэтом А.А. Прокофьевым (членом редколлегии «Звезды») образовалась пауза, Маленков решил, что пора действовать. Как бы дополняя список прегрешений руководства журнала, он громко, чтобы привлечь всеобщее внимание, произнес не без ехидства: «И обиженных приютили. Зощенко критиковали, а вы его приютили». А когда Сталин, озадаченный этим ранее неведомым ему обстоятельством, поинтересовался, кто же сие дозволил, Маленков с готовностью ответил: «Это Ленинградский комитет разрешил». Столь неожиданное откровение резко изменило характер дискуссии. И хотя Жданов попытался вернуть ее в русло ритуального резонерства на тему мелкобуржуазных извращений принципа партийности в литературе, сделать ему этого не удалось. Как и надеялись Маленков и Александров, внимание Сталина и других членов оргбюро переключилось с этого момента на разбирательство «неожиданно» вскрывшегося факта игнорирования центра подопечными Жданову «ленинградцами». Маленков мог торжествовать: Сталин, по достоинству оценив предпринятый им демарш, включил его в комиссию по подготовке решения ЦК по ленинградским журналам. И этот шанс Маленков использовал максимально, проследив, чтобы в утвержденном 14 августа постановлении ЦК ВКП(б) «О журналах “Звезда” и “Ленинград”» присутствовали пункты с «оргвыводами» в отношении нерадивых ленинградских руководителей[704].

Эта неприметная вроде бы победа Маленкова дорогого стоила. Он как никто другой знал, что для Сталина Ленинград, этот символ русского европеизма и западничества, то же самое, что вольный Новгород для Ивана Грозного, — вечно саднящая и незаживающая душевная рана. Даже лишенный большевиками столичного статуса, этот город еще сохранял космополитический дух Петра Великого и европейский архитектурный лоск, как бы бросая тем самым символический вызов традиционно почвеннической Москве, в основном хаотично и убого застроенной. И это также не могло не задевать Сталина, высоко оценивавшего историческую миссию Москвы как «основы объединения разрозненной Руси в единое государство, с единым правительством, единым руководством». Известно, что подозрительный правитель называл Ленинград «заговорщицким городом», и, думается, до него дошли бродившие в народе с 1944 года слухи о Ленинграде как о будущей столице РСФСР и о руководителях этого города как без пяти минут республиканских, а может быть, и союзных правителях. Тем более, что толки эти имели под собой определенное основание. Как вспоминал впоследствии Хрущев, незадолго до своей смерти Жданов, однажды встретившись с ним, печально произнес:

«Знаете, Российская Федерация… такая несчастная, в каком она положении!.. Надо создать Российское бюро ЦК ВКП(б)»[705].

Романтику русофильства подпитывал в Жданове главным образом председатель Совета министров РСФСР М.И. Родионов, который тщетно пытался через своего покровителя получить добро от Сталина на введение гимна России. Проект этого вновь предлагаемого атрибута российской государственности, к созданию которого были причастны композитор Д.Д. Шостакович и поэт С.П. Щипачев, заканчивался следующим куплетом:

«Славься, Россия, — отчизна свободы!К новым победам пойдем мы вперед.В братском единстве свободных народовСлавься, великий наш русский народ!»[706].

Но в отличие от утвержденных тогда же гимнов других союзных республик, этот элемент государственной символики РСФСР так никогда не обрел права на существование. Ибо для Сталина, да и его преемников по руководству СССР, если и существовала такая страна, как Россия, то только в ипостаси Советского Союза, другой они не воспринимали. К несчастью для себя, Жданов и другие «ленинградцы» этого не поняли. Как знать, быть может, в том числе и вследствие этого их заблуждения Сталин в конце своей жизни предпринял очередную кровавую акцию, известную как «Ленинградское дело», по которому в 1950 году будут расстреляны Н.А. Вознесенский, А.А. Кузнецов, М.И. Родионов, другие высокопоставленные чиновники, связанные с умершим к тому времени Ждановым. Это тем более печально, что «ленинградская» политическая ветвь, питаемая соками робко возрождавшегося после войны российского самосознания и так безжалостно обрубленная с древа национальной государственности, могла бы в перспективе стать для страны весьма плодоносной. Правда, реализация ждановской идеи возрождения государственности России чревата была распадом империи, чего, впрочем, так и не удалось избежать.

Спровоцировав, таким образом, в грозные предвоенные и военные годы рост русского самосознания и прагматично использовав его в том числе и в интересах сохранения собственной власти, Сталин из страха перед возможной перспективой выхода этого самосознания за рамки дозволенного безжалостно его растоптал.

Триумф и падение Жданова.

ПРОПАГАНДИСТСКАЯ АЛЬТЕРНАТИВА.

Возвращаясь к событиям второй половины 1946 года, к обстоятельствам последнего карьерного взлета Жданова, логично будет задаться вопросом, почему он произошел в то время, когда исторический локомотив истории на всех парах въезжал в мрачный и весьма длинный (по времени) тоннель холодной войны. Позади была фултонская речь У. Черчилля, заявившего 5 марта, что от Штеттина на Балтике и до Триеста на Адриатике железный занавес опустился на Европейский континент[707]. А впереди — такие знаменательные вехи начала этой эпохи, как американские «доктрина Трумэна», «план Маршалла» и советская блокада Западного Берлина. Мир раскололся на две противостоящие и враждебные друг другу политические силы — предводительствуемый США «свободный мир» и, по определению Жданова, «лагерь антиимпериалистический и демократический во главе с СССР»[708]. В этой обстановке идеологические различия, приглушенные было войной, вновь вышли в международных отношениях на передний план, став лейтмотивом набиравшей силу глобальной конфронтации.