Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. - Г. Костырченко

Казалось, что Маленкова ждут серьезные неприятности, может быть, даже арест, однако уже 13 мая Сталин, как бы давая ему возможность искупить прошлые ошибки, назначил его на пост председателя вновь созданного Специального комитета по реактивной технике («Комитет № 2»)[694]. А 2 августа произошло утверждение Маленкова в качестве заместителя председателя Совета министров СССР и введение в состав бюро этого государственного органа. В тот же день постановлением политбюро было закреплено и ведущее положение Жданова в аппарате ЦК, где он, продолжая руководить идеологической сферой, получил право председательствовать на заседаниях оргбюро[695]. Тем самым волей Сталина как бы завершался «развод» Маленкова и Жданова, в результате которого первый стал кем-то вроде заместителя вождя по руководству государственными делами, а второй — партийными. При сложившейся диспозиции аппаратных сил приоритетным было положение Жданова, причем не только в силу того, что партия продолжала главенствовать над государством, но и потому, что и в самом Совете министров СССР ленинградскую группировку представляли такие влиятельные политики, как, например, председатель Госплана СССР и кандидат в члены политбюро Н.А. Вознесенский. Тем не менее Маленков сохранял шансы на реванш, так как Сталин, высоко оценивая деловые и организаторские способности этого несколько задвинутого в тень фаворита, продолжал использовать его в качестве политического противовеса Жданову.

Происходившие в верхнем эшелоне власти кадровые пертурбации особо не повредили руководителю Агитпропа Александрову. Скорее наоборот: пока политические маршалы давали кабинетные сражения друг другу он, укрепляя собственные позиции, развил кипучую деятельность на идеологическом фронте. При его активном участии в июле 1946 года Высшая школа партийных организаторов была преобразована в Высшую партийную школу. Тогда же Сталин и Жданов предоставили Александрову возможность создать свой ведомственный печатный орган — газету «Культура и жизнь», которая вскоре за разносный стиль критики идеологически «незрелых», «чуждых», а то и так называемых враждебных произведений и их авторов стала негласно именоваться в кругах интеллигенции «Александровским централом». Венцом карьерных достижений Александрова стало получение в 1946 году Сталинской премии за книгу «История западноевропейской философии» и звания действительного члена Академии наук СССР[696].

Сохраняя по необходимости видимость лояльности к Жданову, Александров скорее всего не обольщал себя иллюзиями относительно перспектив дальнейшей работы под его руководством, справедливо полагая, что тот, видя в нем «человека» Маленкова, рано или поздно «выдавит» его из аппарата ЦК. Единственный шанс дальнейшего карьерного процветания на Старой площади мог появиться у Александрова только в случае победоносного возвращения туда Маленкова. Поэтому глава Агитпропа, преодолев некоторую растерянность, вызванную шоком от удара по его покровителю, возобновил закулисное партнерство с ним, благо тот не только быстро оправился от понесенного поражения, но и готов был к контратаке на позиции враждебной аппаратной группировки.

АХМАТОВА И ЗОЩЕНКО КАК ЖЕРТВЫ АППАРАТНОЙ ИГРЫ.

На сей раз в качестве орудия борьбы была использована рутинная агитпроповская практика периодической директивной порки редакций литературных журналов за публикацию очередных «аполитичных» и написанных в духе «наплевизма и безыдейности» произведений. Причем чем резче и зубодробительнее звучала критика, тем меньше она имела отношение собственно к литературе. Так было, скажем, в апреле 1946 года, когда, отстраняя Маленкова от руководства идеологией, Сталин и Жданов сетовали на то, что московский «Новый мир», издающийся под контролем Агитпропа (а значит, и Маленкова), превратился в «худший» журнал[697]. Действуя по той же схеме, Александров (совместно со своим заместителем А.М. Еголиным) подготовил 7 августа 1946 г. записку «О неудовлетворительном состоянии журналов “Звезда” и “Ленинград”», в которой критиковались в общей сложности 15 авторов, главным образом Ленинградских, в том числе А.А. Ахматова и М.М. Зощенко. И если первая никак не выделялась из общего ряда «провинившихся» литераторов, то рассказ второго «Приключения обезьяны», опубликованный в журнале «Звезда», удостоился резкого эпитета «порочный». В целом же формулировки носили достаточно умеренный характер. Даже о вине Ленинградского горкома, «проглядевшего ошибки» журнальных редакций, говорилось в осторожном тоне (может быть, потому, что записка адресовалась Жданову, всегда защищавшему «своих ленинградцев»)[698]. Стараясь пока не раздражать своего нового шефа, Александров, видимо, считал, что сперва нужно поманить его возможностью вновь продемонстрировать свои качества несгибаемого борца за идейную чистоту советской литературы и тем самым спровоцировать на развертывание крупной пропагандистской акции. А потом уже, когда накалятся страсти и этот самодовольный любитель морализаторско-эстетической риторики забудет за эмоциями о бдительности, можно будет нанести по нему неожиданный удар.

Расчет Александрова оказался верным. Узрев в записке описания новых «литературных хулиганств» давно нелюбимого им Зощенко, Жданов, войдя в раж (Александров потом проговорился, что «чашу весов переполнил рассказ “Приключения обезьяны”»), потребовал немедленно начать расследование и сбор компромата на этого «пошляка», что и начали лихорадочно исполнять аппарат ЦК и МГБ.

Для пущей важности в разряд главных жертв готовящейся пропагандистской кампании решено было включить и Ахматову, чей вышедший после семнадцатилетнего перерыва сборник стихотворений Жданов еще в 1940 году приказал изъять из продажи, квалифицировав эту публикацию как «блуд с молитвой во славу божию»[699][700]. Сталин поддержал своего заместителя по партии в намерении сурово и примерно наказать именно этих двух литераторов, широко известных и популярных среди интеллигенции, но не желавших поставить свой талант на службу режиму[701]. Он даже сам собирался преподать наглядный урок покорности и послушания вечно неугомонной интеллигенции, непозволительно осмелевшей за годы войны. Главное зло виделось ему в том, что интеллектуальная элита, подобно беспечной и неблагодарной птице, пыталась выпорхнуть из золотой клетки, построенной для нее заботливыми руками партии, и устремиться навстречу растлевающему все и всех Западу. К тому же необходимо было выветрить «буржуазный душок», привнесенный в общество в ходе контактов советских людей с иностранцами в освобожденной Европе, а также трофейным ширпотребом и кино (то и другое было качественным и потому притягательным).

В том, что Ахматова оказалась одним из основных объектов официальных пропагандистских нападок, большую роль сыграло также стремительное нарастание в общественной атмосфере такого производного от холодной войны момента, как ксенофобия, вследствие которой даже самые невинные контакты с внешним миром влекли за собой серьезные подозрения со стороны власти. Еще в конце 1945 года Сталину донесли, что Ахматова без санкции сверху принимает в своей ленинградской квартире важных иностранцев. Дело в том, что в ноябре ее трижды посетил специально приехавший из Москвы второй секретарь английского посольства Исайя Берлин[702]. Причем нанес он эти визиты не по долгу службы, а движимый большим интересом к русской литературе, переросшим потом в профессиональную научную деятельность и принесшим ему в итоге широкую известность в ученом мире и рыцарский титул.

Согласно сводкам наружного наблюдения, на первую встречу с Ахматовой Берлин прибыл в сопровождении ленинградского литературоведа В.Н. Орлова. Будучи представленным поэтессе, английский гость прямо с порога несколько высокопарно заявил:

«Я приехал в Ленинград специально приветствовать вас, единственного и последнего европейского поэта, не только от своего имени, но и от имени всей старой английской культуры. В Оксфорде вас считают самой легендарной женщиной. Вас в Англии переводят с таким уважением, как Сафо».

И хотя Сталину, скорее всего, докладывали о литературоведческом характере этих встреч, однако он предпочитал рассматривать их как замаскированную шпионскую деятельность английского дипломата. В этом убеждении он наверняка укрепился после того, как с Лубянки ему сообщили о том, что Берлин пытался договориться с Ахматовой об установлении «нелегальной связи», а потом был замечен у дома поэтессы в обществе Рэндольфа Черчилля, сына бывшего премьер-министра Великобритании, гостившего в Ленинграде. По городу поползли тогда слухи о том, что англичане хотят выманить Ахматову за границу и даже тайно прислали для этой цели самолет. Есть свидетельства, что, узнав об этом, Сталин, еле сдерживая ярость, произнес: