Зов Ктулху (сборник) - Говард Лавкрафт

Выписав из дома большую часть собственных книг, Блейк приобрел старинную мебель, подходящую для этого дома, и принялся рисовать и писать… Жил он в одиночку и со всей несложной домашней работой справлялся сам. Студия его располагалась в северном мезонине, где панели застекленной крыши создавали просто великолепный свет. За ту первую зиму он написал пять рассказов, относящихся к числу его лучших вещей: «Зарывший вглубь», «Лестница на крышу», «Магия», «В долине Аната» и «Обжора со звезд», написал семь полотен – все безымянные чудища, не имеющие ничего общего с человеком, и неземные ландшафты, глубоко чуждые нам.

На закате он частенько сиживал за столом, мечтательно поглядывая на простертый перед ним запад – темные башни Мемориального зала, внизу – колокольни здания суда, стройные башенки домов нижнего города, за всеми ними – мерцающий дальний, увенчанный шпилями холм, неведомые улочки и лабиринт остроконечных крыш, что так искушал его воображение. От кого-то из своих немногих новых знакомых в этих краях он узнал, что дальний склон занимает обширный итальянский квартал, хотя дома там по большей части остались от прежних хозяев – ирландцев и янки. Он то и дело поднимал свой полевой бинокль к призрачному, недостижимому миру за клубящейся завесой дыма, приглядывался к отдельным крышам, башенкам и шпилям, размышлял о загадках и тайнах, наверняка гнездящихся и под ними. Даже с помощью оптики Федерал-хилл казался Блейку далеким, едва ли не сказочным, связанным с ирреальными и бесплотными чудесами из его собственных картин или рассказов. Чувство это долго не оставляло его, даже когда холм растворялся в фиолетовых сумерках, усеянных звездами, фонарями при луне – ярким освещением здания суда, и под кровавым оком – красным маяком Индустриального треста, придававшим ночи таинственность.

Из всех зданий на Федерал-хилл наиболее привлекала к себе внимание Блейка некая темная церковь. Она с особой четкостью выступала в определенные часы дня, а на закате гигантская черная башня, увенчанная крутым шпилем, просто вонзалась в пылающее небо. Наверно, она была возведена на высоком месте, потому что и мрачный фасад, и видная сбоку часть северной стороны под крутой крышей, и заостренные верха огромных окон – все высилось над окружающими крышами и горшками на печных трубах. По-особому суровая и строгая, она казалась вырубленной из камня, целое столетие продымленного городом и исхлестанного бурями. Стиль – насколько можно было судить через бинокль – отвечал раннему экспериментальному варианту неоготики, что предшествовала статным сооружениям Апджона и восприняла некоторые контуры и пропорции георгианского стиля. Скорее всего, возведена она была между 1810 и 1815 годами.

Месяцы шли, и Блейк разглядывал дальний запретный мираж со странно разгорающимся интересом. В огромных окнах ни разу не мелькнул свет, значит, храм пустовал. И чем дольше смотрел Блейк, тем сильнее разгуливалось его воображение, и наконец в голову полезли вовсе странные вещи. Ему уже казалось, что здание окружает неясная, особая аура забвения, ибо даже голуби и ласточки не приближались к его серым камням. Вокруг всех прочих башен и колоколен вились целые стаи птиц, но сюда они даже не опускались. По крайней мере, так ему показалось, и он даже занес это наблюдение в дневник. Он указал место друзьям, но никто из них не бывал на Федерал-хилл или же не имел никакого представления об этой церкви.

Весной Блейка охватило глубокое беспокойство. Он приступил было к давно запланированному роману о ведьмах, в наши дни поклоняющихся дьяволу в Майне, – но странным образом не имел сил продолжать его. Он все дольше просиживал возле обращенного на запад окна и глядел на зеленый холм и хмурый шпиль, близ которого избегали летать птицы. Когда в саду на ветвях появились нежные листочки, мир исполнился новой красоты, но Блейк только сделался еще беспокойнее. Именно тогда и овладело им желание не в воображении, но в реальности пересечь полгорода и подняться в затканный дымом мир мечты.

В конце апреля, как раз перед вековечной Вальпургиевой ночью, Блейк предпринял первую вылазку в неизвестное. По бесконечным ведущим вниз улицам, унылым площадям с облупившимися домами он наконец добрался до идущей в гору улицы со столетними истертыми тротуарами, покосившимися дорическими портиками и облезшими куполами, которая – он ощутил это – приведет его вверх к давно знакомому, но недостижимому миру за туманами. На улицах видны были грязные бело-голубые таблички, ничего не говорившие ему… Он стал замечать странные смуглые физиономии среди толпы, появились иностранные вывески над любопытными магазинчиками в бурых от времени домах. Но того, что он приметил издалека, не было видно нигде, так что он еще раз подумал, что Федерал-хилл его видений есть страна умозрительная, в которую человеку ногой не дано ступить.

То и дело ему попадался ветхий церковный фасад или облезлый от старости шпиль, но черной башни не было видно. Он спросил у хозяина магазина, нет ли где-нибудь рядом огромной каменной церкви. Тот покачал головой, хотя до того непринужденно говорил по-английски. Блейк поднимался в гору, и город вокруг делался все более странным, и возмутительно много задумчивых побуревших улочек уходило не туда – к югу. Блейк пересек две или три широкие улицы и наконец как будто бы мельком заметил свою башню. Он задал тот же вопрос еще одному торговцу и на сей раз испытал явную уверенность, что незнание было поддельным. На лице смуглокожего мужчины проступил страх, который он попытался скрыть: Блейк заметил, что правой рукой он сделал какой-то таинственный знак.

И тут черный шпиль словно сам впился в небо по левую руку, над коричневыми крышами перепутанных переулков. Блейк мгновенно узнал его и заторопился по грязным немощеным улочкам, уходившим вверх. Дважды он сбивался с пути, но почему-то не смел расспрашивать старожилов или хозяек, сидевших у порога… даже детей, что с криками играли в грязи на сумеречных улочках.

Наконец он вновь увидел башню на юго-западе. Огромный каменный блок темнел в конце улицы. Блейк стоял на продуваемой всеми ветрами мощеной площадке, заканчивавшейся в дальнем конце высокой подпорной стеной. Пришел конец его поискам: на широкой заросшей площадке над этой стеной за железной оградой в шести футах над близлежащими улицами самостоятельным малым мирком высился титанический мрачный храм. В том, что это был именно он, Блейк не сомневался, хоть и видел его в другом ракурсе.

Заброшенный храм находился в состоянии крайнего запустения, иные из высоких каменных контрфорсов упали, а несколько остроконечных наверший тонкой работы уже терялись в высоком прошлогоднем бурьяне. Пыльные стекла окон в основном уцелели, впрочем, многих каменных столбиков уже недоставало. Блейк не мог не удивиться долгой жизни потускневших цветных стекол, помня об известных наклонностях мальчишек всего света. Массивные двери были плотно закрыты, по верху подпорной стены шла ржавая железная ограда. Ворота над ступеньками, поднимавшимися от площади, явно были заперты на замок. Дорожка, протянувшаяся к зданию от ворот, заросла почти сплошь. Все кругом окутывала атмосфера запустения и упадка. И при взгляде на черные, не заросшие плющом стены и под край крыши, где не было птичьих гнезд, Блейку почудилось нечто неведомое и ужасное.

Народу на площади было не много. Заметив полисмена у северной ее оконечности, Блейк приступил к нему с вопросами относительно церкви. Огромный добродушный ирландец, как это ни странно, только перекрестился и пробормотал, что здесь люди об этом не говорят. Блейк продолжал настаивать, и полисмен торопливо добавил, что итальянский священник предупреждал всех, чтобы к двери ее не подходили, что некогда там обитало чудовищное зло, оставившее неизгладимый след. Сам же он слыхал от отца только мрачные слухи, а тот помнил кое-что зловещее еще с детства.

В прежние дни здесь таилась скверная секта – из тех, что призывали жутких гостей из неведомых пропастей мрака. Добрый священник потрудился, чтобы изгнать нечисть, – правда, иные тогда утверждали, что для этого хватило бы и просто солнечного света. Если бы отец О’Молли дожил до сегодняшнего дня, ему было бы что рассказать обо всем этом. Но теперь больше ничего не сделаешь, нужно только оставить это в покое. Теперь оно не причиняет зла, а те, кому это принадлежало, давно умерли и разъехались из этих мест. Когда в городе поднялся ропот – в 77-м, когда в окрестностях начали пропадать люди, – сектанты разбежались во все стороны, словно крысы. Когда-нибудь городским властям за неимением наследников неминуемо придется вмешаться и принять собственность, но сейчас не будет добра, если кто-нибудь решит полезть туда. Пусть стоит, пусть рушится, только чтобы из его черной бездны опять не вылезло нечто.

Полисмен отошел, а Блейк все продолжал глядеть на мрачную увенчанную шпилем башню. Его развлекло, что другим башня кажется не менее мрачной, чем ему самому, он даже задумался о тех зернах истины, что могли скрываться в старых баснях, которые пересказал фараон. Быть может, это всего лишь легенды, пробужденные недобрым видом этого места, но если это так… он словно странным образом угодил в одну из собственных историй.