Звезда перед рассветом - Екатерина Мурашова

Мысленно пожелав Леттеру удачи в его опасном небесном ремесле, Юлия взяла из стопки чистый лист с лиловым водяным знаком князей Бартеневых и, явно волнуясь и облизывая верхнюю губу кончиком языка, написала по-русски:

«Милый Александр!

Я из третьих рук знаю, что ты нынче в Москве и потому только осмеливаюсь тебе писать и даже просить о встрече, так как обстоятельства и состояние души моей дошли до возможной крайности. Если просьба моя покажется тебе нынче неуместной, так не отвечай ничего.

Твоя кузина Юлия»

Письмо было отослано с курьером, и уже через час с небольшим был получен лаконический ответ:

«Юлия, назначай время и место, ничто в мире не помешает мне там быть.

Всегда твой Александр»

Прочитав записку, Юлия набросала ответ, выпроводила курьера и, оставшись одна, впервые за много месяцев с удовольствием взглянула на себя в зеркало – морщины на лбу и возле рта почти разгладились, в глазах появился блеск. Однако все же завтра, чтобы хорошо выглядеть, придется изрядно поработать – Юлия критически оглядела строй баночек и коробочек на подзеркальнике и звонком вызвала служанку: ей следовало немедля отправиться во французскую парфюмерную лавку и купить недостающее.

Голубое небо, красная стена Кремля, желтые листья солнечным ковром под темными стволами лип. Юлия назначила встречу в Александровском саду – без всякого умысла, а сейчас поняла, что умысел таки был… и что? Кого она ожидала увидеть? Блестящего кавалергарда былых времен?

Он выглядел провинциальным помещиком. Больше всего ей бросились в глаза две вещи: глубокие залысины в его темных, гладко зачесанных назад волосах, и то, что он был в сапогах.

Однако именно этот мужчина, пожалуй, единственный, кто любил ее и принимал такой, какая она была. И есть? Многое могло измениться, ведь беременность, роды и годы никого не красят, а он нынче опять живет со своей цыганкой…

– Юлия, ты прекрасна, – сказал Александр Кантакузин, склонившись к ее руке.

Она вырвала руку и заплакала, уткнувшись лбом в его плечо. Он знал ее с детства, но первый раз в жизни видел ее слезы. Они потрясли что-то в глубине его существа, потрясли без всяких иносказаний и метафор: в районе солнечного сплетения родились волны крупной дрожи, разошедшиеся потом по груди и животу. Как будто ему во внутренности бросили камень. Он обнял ее так, как будто она была изваяна из тончайшего китайского фаянса и стал целовать ее волосы.

Она почувствовала, как он дрожит, и поняла, что мечтала об этом.

Глава 29.

В которой Юрий Данилович оглашает свое заключение о состоянии Германа, а горничная Настя дает княгине Бартеневой урок на тему мужской сексуальности

Александр ненавидел себя за то, что не мог смолчать. Ему казалось, что своими словами он разрушает и предает все то, что было, есть и будет светлого и чистого в его душе. Он постановил себе молчать с самого начала, но обнаружил себя уже говорящим, причем в самых пошлых обстоятельствах: за обедом, между гороховым супом и тушеной в овощах телятиной. Его тон – небрежный и слегка скучающий – казался в этих обстоятельствах естественным и одновременно был отвратителен ему самому.

– Кстати, Люба, забыл тебе рассказать: в Москве я встречался с Юлией Бартеневой, моей кузиной. Ты помнишь ее?

– Прекрасно помню, – кивнула Люша, зачерпывая плавающие в подливе овощи. Она умела есть вилкой и ножом, но не любила этого и вне официальных трапез обычно пользовалась только ложкой и куском хлеба, как простая крестьянка. Александра это всегда раздражало. – Как она поживает?

– Юлия очень несчастна, – сказал Алекс. – У нее недавно родился сын, как я понял, с какой-то неизлечимой болезнью. Он и не живет, и не умирает. Все это очень тягостно…

– Еще бы! – сочувственно воскликнула Люша. – Бедные они!

– Тем более, – продолжал Александр. – Что других детей у них с князем, скорее всего, не будет, и все так ждали этого ребенка, а теперь там кругом одно разочарование и тоска…

– Конечно! Я не понимаю, как Юлия сумела этого-то ребенка заполучить, ведь князь Сережа, мне всегда казалось – законченный педераст…

– Мама, а что такое «педераст»? – с любопытством спросила Капочка, опуская нож на тарелку. (По настоянию отца она ела вилкой и ножом. Так же, по всем правилам, неизменно ела и Оля. Остальные дети началам столового этикета были теоретически обучены, но на практике, как и хозяйка усадьбы, исходили из обстоятельств.)

– Люба! – воскликнул Александр.

– Я тебе потом объясню, после обеда, – быстро пообещала Капочке Атя. Ботя под столом пнул сестру ногой. Атя опустила глаза и ловко запихала в рот большой кусок мякиша с подливой, смяв его пальцами.

Александр поморщился с отвращением.

Временами его дом и его как бы семья причиняли ему почти физическую боль. И почти всегда – физические неудобства.

– А что же врачи говорят по поводу ребенка? – спросила Люша у Александра.

– Как всегда – ничего. Все тянется и тянется, в княжеском доме – гнетущая атмосфера обманутых неизвестно кем ожиданий, Юлия там просто с ума сходит, хочет за границу ехать, да ведь нельзя, пока с ребенком не разрешится…

– А знаешь что, Александр, – вдруг живо воскликнула Люша. – Пригласи-ка ты Юлию в Синие Ключи! Прямо с этим ее ребенком. У нас тут, сам понимаешь, уродов не занимать, а ей и вправду сменить обстановку полезно будет. Ребеночка колдунье Липе покажем, ветеринару нашему или даже Юрия Даниловича на консультацию пригласим – может, они что дельное посоветуют: в таком деле, чем больше разных мозгов, тем лучше…

– Люба! – Александр смотрел с изумлением. – Ты это серьезно?

– Да конечно! Гляди: она на время избавится от этих родственничков, которые ребенка из своих планов ждали, а не ради его самого. Ребенок либо уж помрет тут, либо на свежем воздухе, да на своих харчах – чего не бывает! – на поправку пойдет. А тебе она кузина и ты всегда с ней дружен был – вам обоим тоже повеселее. Поселим ее… – Люша прищурилась и деловито наморщила лоб, уже прикидывая детали. – Поселим ее в северном крыле, в комнате перед выходом в контору, там как раз недавно обои меняли и пол выкрасили. Печь там всегда была хорошая, и выход отдельный в сад – ей понравится, я же помню, что она в юности нашу сирень любила… Горничную она, может, с собой свою привезет, а можно к ней и одну из Грунькиных сестер приставить – их достанет…

– Да, да, папа, пускай твоя кузина к нам приезжает, – поддержала мать Капочка. – Мне уж так младенчика жалко, разве ж он виноват, что таким родился, а в Синих Ключах так хорошо, чего бы ему у нас не поправиться?