Сдаёшься? - Марианна Викторовна Яблонская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А в самом деле, разве не мог быть в уборной кто-нибудь из соседей, например старушка Авдеева, которая вышла открыть, старые люди ведь долго сидят в уборной. Вот Полю никогда не дождешься. В конце концов мог испортиться сливной бачок, и разве кто-нибудь согласится прятаться в уборной — ведь это унизительно, даже оскорбительно, «просто бог знает что», — сказала бы мама.
В конце концов на кухне могла упасть кастрюля, и вполне мог заскочить замок — с этими старыми замками всегда случается такое, и разве не каждый может выйти, спуститься во двор, чтобы погулять в темноте по двору; ведь возможно, что рядом с той, с кисточкой, была собака, черная, какую не видно ночью из окна, и среди мужчин всегда находится такой, который вырезает весь вечер кожуру апельсинов распустившимися цветками… и непременно воткнет в селедочную пасть травинку.
А на одной праздничной вечеринке его знакомый, лысый пожилой адвокат, с которым она не пошла танцевать, сказал ей в паузе джазовой музыки: «Вы что, всерьез думаете, что вы у него одна…»
Конечно, лысый адвокат здорово рассердился — она ведь ни разу не станцевала с ним в тот вечер, или даже позавидовал тому, что они танцевали только вдвоем, ведь он, когда она рассказала ему об этом, очень рассердился и, кажется, даже поссорился с тем адвокатом…
И вообще, кто же бьется головой о стены? Раньше ведь этого не было. Действительно, с ней что-то неладно. Нелишне, пожалуй, сходить к тому врачу. Хорошо, что он договорился.
Женщина повернулась и стала медленно подниматься по лестнице. На каждой ступени она останавливалась и стояла. По лицу женщины текли слезы. Может быть, на лестнице было тихо, может быть, то, что громко гудело, — гудело у нее в голове.
На площадке пятого этажа никого не было. Облупленная дверь с семью звонками вдоль косяков была заперта.
Женщина достала из сумки платок, вытерла слезы, потянулась к его, с красной кнопкой, звонку, но не успела нажать звонок, как мужчина открыл дверь.
— Если ты считаешь меня таким подлецом, из-за чего ты вернулась? — Мужчина говорил громко. Женщина стояла за порогом, смотрела на него и молча плакала. — Я устал. Я в самом деле здорово устал. Скоро утро, скоро на репетицию, а только заснешь, ты вскакиваешь, говоришь чепуху и бьешься головой обо что попало. Как прикажешь мне поступить? Что сделала бы ты на моем месте?
— Если я завтра пойду к тому врачу, можно я останусь у тебя?
Мужчина помолчал. Потом сказал:
— Еще бы. Конечно, можно. Только постарайся без своих фокусов.
Тополиный смех
Выйдя рано утром из старого шестиэтажного дома, где на четвертом этаже в огромной многонаселенной квартире были и ее с мужем две небольшие, но вполне удобные для них комнаты, женщина опустила на ступень ведущей к подъезду лесенки сетку с грязным бельем, достала из сумки и записную книжку-календарь и, раскрыв страничку с красной надписью сверху — «июнь, среда, 26», — перечла составленный ею с вечера список дел, которые собралась сделать сегодня, в этот неожиданно выпавший ей выходной день среди недели.
В списке значилось девятнадцать дел. Начинался список закупкой на неделю продуктов и заканчивался поездкой к пожилым ее родственникам, которые живут вдвоем на другом конце города и без телефона, к каждому празднику присылают короткие ласковые письма с непременной припиской внизу старомодным, с завитушками букв дядиным почерком: «Ждем в гости. Всегда любящие вас тетя Надя и дядя Петя», — и которых они с мужем уже больше года как собираются навестить.
Еще вчера вечером женщина решила съездить к ним непременно, во что бы то ни стало сегодня, сколько времени ни займет не близкая туда дорога и не короткие, за год скопившиеся разговоры. Уходя из дома, женщина оставила на столе записку мужу: «Ужинай без меня, поеду к дяде Пете. Целую», — и, значит, могла не возвращаться домой до позднего вечера.
Женщина убрала книжку-календарь в сумку и, сокращая дорогу проходными дворами, еще по-утреннему сумрачными и прохладными, пошла к прачечной.
Обычно столько дел скапливается у нее к субботе.
В будние дни, когда она на электричке возвращается с работы в район своего дома, рынок, хлебные, овощные, мясные, рыбные, галантерейные, хозяйственные магазины уже закрыты, а в прачечных, в химчистках, в дамских залах парикмахерских, в ателье пошива одежды, в ателье по ремонту обуви, у кабинетов зубных врачей, в женских консультациях длинными рядами сидят и стоят женщины, и каждая из стоящих в очереди последней обычно с удовольствием объявляет, что как раз за нею велели не вставать.
В будние дни после работы она только и успевает, что в дежурном диетическом магазине, где всегда в это время к прилавкам и кассам стоят очереди таких же, как она, работающих, но старательно ведущих свое маленькое хозяйство женщин, купить нужные молочные продукты, несколько подсушенных пресных диетических хлебцев, приготовить на скорую руку ужин и завтрашний завтрак, прибрать хотя бы одну из комнат, брошенных с утра впопыхах в беспорядке, когда приходит домой ее муж.
Он мог бы возвращаться домой часа на три раньше, чем обычно приходит, но каждый день уже шесть лет — с первого года их женитьбы — прямо с работы непременно едет в центральную библиотеку, чтобы, как говорит, «полистать иностранную периодику» и «быть в ритме своего дела».
Поужинав будним вечером вдвоем у себя в комнате, женщина и ее муж выходят на кухню; она моет посуду, он курит, а если на кухне нет никого из соседей, помогает ей и рассказывает о своих делах на работе.
Женщина улыбается, если на работе ее мужем довольны; если же случаются неприятности — хмурится, вздыхает и, обсуждая с ним за кухонными делами подробности происшедшего, выбирает слова и говорит тихо.
Потом, пока он раздвигает на ночь диван-кровать, только что составленный ею к его приходу, и пока она стелет постель, рассказывает мужу свои новости на работе. Он улыбается, если на работе у нее все хорошо; хмурится, расспрашивает и советует, если что-нибудь не удается, они продолжают разговор в постели, в темноте, и