Се, творю - Вячеслав Рыбаков

Здешние тоже, получается, купальни лишились…

Он знал, что потом не простит себе – в кои-то веки выбрался на их с Наташей пляж, был рядом и не навестил.

Ну не делай же глупостей, почти закричал я.

Но он, всегда такой чуткий, опять не услышал; ему приспичило дойти. Даже не поймешь, зачем. Ощутить связь времен. Ощутить увесистую толщу двух плодотворных лет. Оттереться о чистую память от липкой грязи сегодняшнего унижения. Убедиться, что ничто любимое не уходит, что любимое – всегда рядом, ждет, только найди время навестить. Принести валуну – а значит, и молодой Наташе, и молодому себе в подарок то, что он сегодня понял. И кто знает, что еще в его душе намешалось в тот день.

Он осторожно спустился к самой воде. Разулся, снял носки, скомкал их и спрятал в носки туфель. Осторожно вошел в воду босиком. Между пальцами противно выдавилась холодная скользкая жижа. Не порезаться бы осокой, подумал он. Или битыми стеклами… Сделал шаг. Оказалось скользко. Забор доходил только до воды. Сделал еще шаг. Все получалось не так уж страшно и не так уж тяжко. Вон уже виден, подумал он, наш бережок и наши валуны. Его переполнял детский восторг незлобивой, безобидной вседозволенности. Посижу, думал он, пять минут и – назад. Надо же успеть за тортом. Он обогнул забор по воде, не замочив даже колен. Вышел на песок. Песок был теплым. А камень, подумал он, наверное, еще теплей. Вдали, за тридевять земель от речки, полускрытый плотными строгими рядами каких-то декоративных посадок, виднелся вроде бы уже вполне достроенный безмолвный особняк. Растет благосостояние народа, иронично подумал Журанков. Но если в замке кто-то и есть, они меня, подумал он, даже не заметят, и отвернулся к искристой реке. Где тут наши синие стрекозы?

Три пса кинулись на него из садовых кустов молча и слаженно, как коммандос из голливудского блокбастера. Горло он успел прикрыть локтем, пах – не успел.

Когда прибежавшие на крик двуногие охранники оттащили четвероногих, окровавленный огрызок человека подле большого валуна, выворотить который с пляжа все не доходили руки, лишь тихо скулил и бессильно сучил ногами. Старший охранник длинно выматерился и достал из кармана мобильник.

Через пять минут неторопливо, вразвалку подошел начальник стражи. С ничего не выражавшим лицом некоторое время он молча смотрел на Журанкова, потом перевел глаза на старшего из охранников, дюжего бородача.

– Вы что, уроды? Оборзели? Псин на свободке держите?

– А чего? – угрюмо, но явно не собираясь признавать себя неправым, отозвался бородач. – Слышь, пастух, ты сам прикинь. Народ же сволочь, ни хрена не уважает частную собственность. И селяне, и дачники всякие – поначалу так и лезли… Как им еще вдолбишь?

– Селяне… Этот-то хоть кто? – Начальник стражи, уперев руки в колени, слегка нагнулся над сипящим, напряженно дрожащим Журанковым. – Местный?

– Хер его знает, – отозвался бородач.

– Обыскали?

А то. Ни трубы, ни ксивы… Бомжара какой-то. Не похоже. Бритый, ухоженный. Ну, ухоженный бомжара. Какой-нибудь профессор кислых щей. Мало ли их сейчас век доживают кто где…

– След на пальце от кольца, – вслух отметил внимательный начальник стражи. – Свежий…

Бородач на миг чуть смутился. Но ответил, как ни в чем не бывало:

– Ну и чего? Наверно, берег до последнего, а недавно все-таки загнал…

– Жрать захочешь – штаны продашь, не то что кольцо, – поспешно поддержал его второй охранник, помоложе.

Начальник стражи распрямился и задумчиво покусал губу.

– Так ну? – немного растерянно спросил молодой охранник. – Лепилу звать или что?

– Яйца ему уже ни один лепила обратно не прилепит… – задумчиво сказал начальник стражи и помолчал. – Да и вообще. Нам ни на хрен лишний геморрой, когда у нашего такая стрелка… Ну угораздило же – именно сейчас! – Опять помолчал. Решительно прищурился. – Вот что, уроды. Нашинковали помельче и свезли подальше. И чтобы никто никогда. Прикопайте, притопите… Чтобы с гарантией. Не мне вас учить. Он босой, а ноги не сбиты, ботинки поищите. Найдете – тоже прикопайте. Кровавый песок в речку. Усекли?

– Е… – озадаченно сказал бородач. Такой команды он, похоже, все-таки не ожидал.

– А если нет – тогда отвечать вам, ребятушки. Песики-то у вас гуляли, не у меня.

Владелец особняка в это время из просторного солярия на третьем этаже, словно из гондолы плывущего над полями и лесами дирижабля, говорил, присев на подлокотник кресла, по телефону:

– Витя! Витя, не щелкай очком, слушай сюда. Ты вали на меня, я буду валить на тебя, и пока они найдут концы, бабки уже прокрутятся. Банкир ты или чмо болотное? Впервой, что ли? Не стремайся… Все, больше базлать не могу – народный избранник у ворот. Иду встречать. Бай-бай.

С стороны разбитого шоссе, которым уехал от Журанкова его последний автобус, по свежей подъездной дороге, безукоризненной, точно ее выгладили утюгом, к воротам особняка приближалась, подтормаживая, небольшая кавалькада. И человек, сидевший на заднем сиденье головной машины, тоже говорил по телефону. Свободной рукой он аккуратно вкладывал в корочку несколько листов бумаги.

– Да, я посмотрел текст речи, пока ехал. Все как бы нормально, молодец, только надо усилить вторую часть… Ну, бодягу эту о социальных гарантиях. Обеспечение, увеличение, всемерное повышение, постоянное усиление… Чтобы не просто феньки, а такой, знаешь, гимн всем этим старым пердунам. Ну типа это… помнишь… Счастье для всех даром, и чтоб никто не ушел обиженным! А? – Он послушал и засмеялся. – Во-во. Очередями, чтоб ни один обиженный не ушел. В общем, подработай текст и к вечеру мне перекинь. Ночью посмотрю. Что? Смогу, чего ж не смочь. Я ж как Бурков в «С легким паром» – не пьянею никогда. Чмоки.

Каким-то чудом Журанков слышал их всех. Только его это уже не трогало.

И боли не было. Чувств не осталось никаких – лишь удивление. Последнее, что он подумал живым, было: как же я теперь успею за тортом?

А потом сказал: ты все про нас знаешь. Ты видишь насквозь. Ты – все мы. Ты же понимаешь, я не виноват. Она с ума сойдет от беспокойства, будет бегать от окна к окну, за стол без меня не сядет… Ты объясни им с Вовкой, намекни хотя бы – я их не бросил. Просто явь настигла. Я их не предавал, я их люблю, я с ними, с ними, скажи им, я просто не ожидал; ведь то, что это оказалось так, – и подумать нельзя было. Я же не знал, что меня можно, как муху. Успокой ее как-нибудь. Ты ведь совесть, ты знаешь про нас все, ты сможешь…

И замолчал.

Руфь в домашнем халате, держа в руке заложенную указательным пальцем книгу, осторожно приоткрыла дверь в кабинет мужа.