Ястреб халифа - К. Медведевич

Зато вдалеке слева угадывался желтоватым очерком вход в подземелье под Ладонью Джинна. Оттуда вытекал скудный свет, и маленький, едва видный в кромешном мраке проем казался — на этом секущем холодном ветру, среди призрачной метели белых перьев — странно гостеприимным.

Тарик поднял руку и молча указал в сторону скалы — вперед.

Спешившись — кони переломали бы ноги на осыпях и каменистых завалах ар-Рамля — они двинулись ко входу в пещеру.

…Их ждали у самого устья, там, где подземный коридор раскрывался большой залой. Обширную каменную полость заливал щедрый свет факелов и расставленных на скальных выступах ламп. Зал был плотно заполнен народом — рядами стояли дервиши в одинаковых хирках и одинаковых колпаках. За ними не было видно ничего, но Саид знал — где-то у дальней стены сидит он. Тарик строжайше запретил приближаться к нему и смотреть ему в глаза. "Он мой, и только мой", мягко улыбнулся нерегиль, и все покорно покивали, пряча испуганные глаза. "Поступайте так, и вам нечего опасаться", добавил самийа. "Для вашего дела нет ничего лучше, чем аш-шамский саиф со строкой молитвы на клинке".

Саид посмотрел под ноги и попытался унять дрожь: они стояли на плотном ковре из белых перьев. Вернее, нижние уже посерели и загрязнились, затоптанные сотнями ног, но новые, белоснежные, продолжали незнамо откуда планировать сверху, качаясь в мертвом подземном воздухе.

В духоте и треске факелов прозвучал голос Тарика:

— Я почтительно приветствую шейха Ахмада и-Джама. Халиф Аммар ибн Амир шлет ему пожелания благополучия и испрашивает разрешения и благословения на брак.

Из глубины пещеры, из-за спин дервишей — а они продолжали стоять, безмолвными ровными рядами — раздался низкий звучный голос, который им уже приходилось слышать. Он говорил сквозь глотку и разум дервиша у камня Ар-Русафа.

— О неразумный!. Ты пренебрег моими увещаниями. Жалкий мальчишка получит от меня благословение — но другое. Я благословляю его на мученическую смерть. Мои верные ученики побьют его камнями за стенами Мадинат-аль-Заура, и его сумеречную сучку они забросают хорошими булыжниками вместе с ним. Тебя, Кубра, я убью раньше.

Подземное эхо глухо повторило — "раньше…аньше…аньше…аньше"…

Тарик ровно и бесстрастно проговорил:

— Мой повелитель приказал мне не трогать тебя даже пальцем и доставить в столицу, подобно драгоценной вазе. Я почтительно исполню его приказ. Я не притронусь к тебе, легион.

Ястреб поднял левую руку.

В следующее мгновение в пещере разверзся ад грешников. Саид плохо помнил, что творилось вокруг: похоже, его руки воина делали дело, минуя разум и обомлевшие чувства. Наверное, ему пригрезилось, но он почему-то помнил, что дервиши, паруся белыми рукавами, налетали на них отовсюду — в том числе и сверху, как стервятники. Вопя и призывая имя Дарующего победу, ханаттани отмахивались мечами от шипящей и свистящей посохами смерти. Еще он почему-то помнил — хотя этого тоже не могло быть — как ему в лицо кинулась какая-то черная блестящая лента: она завивалась жутким серпантином, Саид отчаянно крутил саифом, отсекая ее от себя, кругом истошно вопили, Муизз, десятник, с диким криком вцепился себе в глаза, выдавливая их скрючивающимися под веками пальцами, из-под них текла кровь, а черная лента накручивалась, накручивалась Муиззу на шею. Еще он помнил — а вот в истинности этого он клялся всегда и продолжал клясться до конца жизни — как Тарик скользил по воздуху над головами дерущихся людей: медленно, раскинув руки в призрачно черных, длинных рукавах фараджийи, и над левой его ладонью крутилась голубая блескучая шаровая молния.

И тут в пещере грохнуло и Саид ослеп. Видимо, вместе с ним ослепли и оглохли все остальные, потому что Всевышний дал ему пережить эти страшные мгновения полного оцепенения и запредельного, выедающего душу страха. В мертвой вспышке он все-таки услышал — услышал. Услышал это. Сначала как будто зазвенели колокольчики, как на детской погремушке, и послышались детские голоса, поющие песенку. И им вторил мягкий женский голос — детка, детка, засыпай, успокойся, баю-бай. Звенел детский смех, от которого почему-то шевелились волосы на затылке. А женщина все пела и пела, и ее голос становился выше и выше, громче и громче, он ввинчивался в обожженный слух, как шило, острое шило, сверкающее длинное лезвие. А потом чувства влетели обратно в Саида, и он обвалился обратно в кипение боя и свист ударов, и все-таки сумел расслышать Тарика. Господин Ястреб кричал на чужеземном языке сумеречников, и Саид не мог разобрать слов. Но в голосе нерегиля слышались такая боль, такая мольба, так отчаянно выкликал он, раз за разом, одно и то же имя, что юному каиду был внятен смысл его крика:

— Амайа, прошу тебя! Прошу тебя, остановись! Амайа, нет! Нет! Я умоляю тебя! Уходи, уходи, умоляю тебя, уходи в Чертоги мертвых, Амайа, молю тебя! Прошу тебя, Амайа, этот меч я готовил не для тебя, молю тебя, уходи, перейди на Ту Сторону, Амайа!!..

Уже потом ему рассказывали те, кто видел: грохнуло и полыхнуло от того, что и-Джам ударил посохом по надгробному камню, камень раскололся, а шейх суфиев упал, сраженный молнией в руке Тарика. А из-под камня поднялся белый страшный туман и свился в женскую фигуру. А господин Ястреб упал перед ней на колени и закричал по-своему, а его меч вспыхнул нездешним светом.

А потом полыхнуло снова. Под своды пещеры взлетел высокий, пронзительный женский крик — чья-то душа исходила в предсмертной муке, прощаясь с… жизнью?.. И вдруг страшный, нескончаемый вопль стих — и над их головами пронесся вихрь. Взметнулись белые перья. Легли обратно, под ноги окаменевшим от ужаса людям. И Саид понял, что невесомый белоснежный ливень — прекратился. Потом уже ему сказали, отчего полыхнуло во второй раз. Не вняв мольбам, призрак белой женщины слетел на Тарика — а тот пронзил его своим горящим мечом.

Уцелевшие джамийиты, постанывая и держась друг за друга, сбивались в кучу, подобно стаду баранов. Воины окружили их кольцом копий.

— Прикоснитесь к ним сталью, — гулко отдался от свода пещеры бронзовый голос Тарика.

…Перешагивая через еще шевелящиеся окровавленные тела, Саид, пошатываясь, но держась на ногах — все ж таки это была его сотня — приблизился к стоявшему у дальней стены Тарику.

Господин Ястреб застыл над развороченной каменной плитой — на самом большом куске Саид сумел заметить острые грани пентакля. Сигила Дауда. Разбитая. Каменное дно разверзалось узкой темной прорезью — из ямы еще вился странный дымок, то ли праха, то ли дыма. Видимо, туда провалились осколки разбитой плиты. Справа от оскверненного надгробия лежало тело. Вернее, это была куча серого пепла — но в точной форме опрокинутого навзничь человека. В свете чудом не погасшей масляной лампы в нише Саид ясно видел оскаленный, раззявленный в поседнем крике рот. Черты лица свела такая гримаса, что любой, заглянувший в него, поклялся бы — смерть этого человека не была легкой.

От завороженного созерцания дотла сожженного трупа его отвлек странный урчащий голосок. Саида учили распознавать источник звука — от этого умения часто зависит жизнь воина. А когда он посмотрел на говорившего, его глаза вытаращились до боли: стоявший в глубокой задумчивости Тарик опирался руками на перекрестье меча с мордой тигра на рукояти. Саид разинул рот, отказываясь верить глазам и ушам. Но тигр упрямо замотал золотой мордой и снова раззявил оранжевую пасть, засверкал зелеными изумрудными глазами — и настырно замурчал, требуя внимания нерегиля.

Тот, наконец, очнулся от своих мыслей, и взглянул на фыркающее и бурчащее существо. Цыкнул. Тигр немедленно заткнулся, прижав уши. Тарик обернулся к Саиду:

— Ваза с тобой?

— Ага, — с облегчением закивал молодой каид, и сбросил оттягивавший ему левое плечо мешок.

Тарик поддал носком сапога человекообразную кучу праха. Она бесшумно оползла и превратилась в обычную кучу.

— Набери полную вазу и запечатай воском.

— Ага, — радостно ответил ханетта.

И, вытащив из мешка здоровенную золотую вазу с эмалевыми медальонами и хитроумной чеканкой, принялся исполнять приказ нерегиля.

…В комнате в башне наступал рассвет — неяркие лучи уже пробивались сквозь затейливую резьбу шебеке в маленьком окошке-бойнице. На драном дешевом ковре на полу лежала женщина в белой рубашке. В рассветных сумерках Айша хорошо видела рассыпавшиеся темные волосы. Женщина лежала на боку, спиной к ней. А над ней на коленях стоял ребенок — маленькое, темноволосое существо, голенькое и тощее. И теребило женщину за плечо:

— Мама?.. Мама?… Мама, проснись, мама, мама…

Тело безвольно поддалось усилиям тоненьких ручек и опрокинулось на спину. Широко открытые глаза невидяще уставились в потолок.

— Мама… Мама?.. Ма-амааа!!..

Айша видела, как сотрясается в рыданиях маленькое тело. Ребенок шмыгнул носом и утерся локотком. С беспричинной надеждой — а вдруг получится? — позвал снова: